Каждое утро Саша слышал, как бабушка тихо читала молитвы. Слов было не разобрать, только «аминь», да «Господи, помилуй». Бабушка стояла перед темными иконами, раз за разом крестилась и кланялась, а на нее сверху, со старой, источенной насекомыми доски, смотрел Бог.
Утром Бог был обычным и спокойным, а к вечеру Он менялся, становился немного страшным и строгим.
За этой, самой большой иконой, внизу были еще маленькие, лежали бабушкины документы, а также фронтовые письма деда, которого Саша не помнил, так как родился уже после его смерти. Прятались там и грозные бумажки с печатями, которые бабушка называла непонятным словом «налоги».
Днем Саша не раз подбегал к «красному углу» и смотрел вверх на Бога. Узнавал, сердится Он на него или нет. Бог обычно не сердился и никогда не плакал, хотя бабушка не раз ему говорила, что Он плачет над нашими грехами.
Что такое грех, Саша уже знал. Это, когда стыдно и хочется, что бы ни кто не увидел. Он даже друзьям рассказал о плачущем Боге, но те его убедили, что Бог за маленькими грехами не следит, только за большими, а большие только у взрослых бывают. Саша согласился, но все же иногда подбегал к иконе, проверял, а вдруг Бог заплакал…
Когда уже поспели вишни и Сашу, вместе с его друзьями, каждый день отправляли в сад - «гонять шпаков», что бы птицы вишни не клевали, бабушка сказала:
- На Троицу, в воскресенье, в церковь поеду. Куплю новую икону. Батюшка обещал привезти. Будет у нас Боженька красивый и нарядный.
Что такое «Троица» Саша не знал, а вот увидеть нарядного Бога ему очень хотелось.
В церковь бабушка уезжала рано утром, на мотовозе (была такая раньше дрезина людей перевозящая) и что бы никто внука не напугал, отправила его ночевать к дядьке Сашиному. На ночевку мальчик отправился с удовольствием. У дядьки сын был, брат Сашкин, хоть и двоюродный, но роднее не бывает. Они по-родственному и родились в одном месяце одного года.
Дядька разрешил спать на чердаке, на свежескошенном сене. Сено было мягким, пахло чебрецом и полынью. За трубой, отгороженные сеткой ворковали голуби, а в открытую чердачную дверь, в такт свербящим кузнечикам перемигивались далекие звезды. Долго шептались мальчишки о новом красивом Боге и еще о том, что утром они пораньше встанут и пойдут на протоку, к ставку, бубырей ловить.
Утром бубыри спокойно плавали в протоке, а потом запрятались под коряги. Рыбаки проспали и первых, и вторых петухов, да спали бы и еще, если бы голуби не подняли страшный шум, обороняясь от залезшего поживиться кота.
На рыбалку все же решили идти, но прежде надобно было чего-то поесть.
В кухне, на столе, под марлей, дожидались ребят кринка молока и два ломтя свежевыпеченного хлеба.
- Сеструха оставила – гордо сообщил брат, и добавил по-хозяйски, - Матери некогда. Она на ферму затемно уходит.
По дороге к протоке и пруду, ставку по-местному, заглянули в сад, по паре еще кислых зеленых яблок сорвать, да в бабушкином огороде по огурцу отыскали. Экипировку завершала старая тюлевая занавеска с двумя палками по сторонам, называемая «бреднем».
Часа два таскали братья свой невод по камням протоки и вязкому илу ставка, но кроме старой лягушки и такого же по возрасту рака с одной клешней ничего не поймали. Когда сил не осталось, а огурцы с яблоками были съедены Сашка вспомнил об новой иконе с красивым Богом.
- Бежим! – закричал Сашка, - Бабушка уже приехала давно! Слышал, как мотовоз стучал?
Мальчишки быстро вытряхнули из «бредня» остатки ила с водорослями и помчались к бабушкиной хате. Брату добежать до цели не удалось. Мать окликнула. Она как раз с фермы возвращалась и сына послала в сельпо за солью. В те годы матерей еще слушались беспрекословно, поэтому огорченный брат лишь рукой махнул:
- Ты, Саня, беги, а я позже зайду.
Дверь в бабушкину хату была уже открыта.
- Дома! – обрадовался Саня.
Сандалии слетели с ног мальчика и он, не смотря под ноги, ринулся через коридор и горницу в зал, где в углу, на столике под иконами уже стоял красивый и ласковый Бог. Он был в рамке и под стеклом. По углам Его пылали разноцветные блестящие цветы, растущие на удивительно чудных ветвях.
Сашка в онемении и восторге замер перед иконой и только через некоторое время услышал сзади причитания бабушки:
- Ох, Господи, да как же это! Как же ты не разбился-то?
Сашка оглянулся и… ничего не понял.
Там, где он только что пробежал, зияла полутораметровая квадратная дыра открытого погреба. Из него выглядывала голова бабушки, которая поднялась на несколько ступенек по подвальной лестнице и с ужасом смотрела на пролетевшего над ней и не разбившегося внука.
Онучек, Санечка, как же ты по пустому-то, прошел? – заплакала бабушка.
Сашка стоял у глубокой двухметровой ямы, смотрел в ее черную пустоту и только твердил:
- Я к Богу бежал, бежал и не провалился.