Этот район считается самым шикарным в Берлине. Леса, сеть озер и бесконечные виллы. Народ тут живет все больше богатый. И чинный. На лошадях по лесу катается. Прогуливается и выгуливает собак разных пород, будто на собачьей выставке. Собаки здесь воспитанные и важные. Только порой их слишком много…

Дорога к замку шла лесом, мимо озера. Это здание я не мог не заметить: оно здесь было единственным. И весьма запоминающимся.

Невысокое, но очень даже приметное. Будто держалось с необыкновенным достоинством. Здесь уже давно отель и ресторан, хотя когда-то это было поместье — дом лесника. Будто домик из сказки. Аккуратный, с башенкой. И огромное объявление, которое гласило, что гости в купальниках сюда не допускаются. А кругом снег лежит. Сразу представляешь себе группу полуголых дрожащих туристов, которые бегут по льду озерка, на берегу которого стоял отель, в надежде спастись от холода. Из последних сил стучаться в дверь, а официант им строго отвечает, что в купальниках нельзя.

Но в этот морозный день ничего подобного не произошло: чинный народ выгуливал собак, по дороге время от времени проезжали наездники, а лошади оставляли за собой то, что положено оставлять лошадям. Поначалу я раздумывал: не зайти ли в этот таинственный ресторан? Но потом решил, что у него слишком много претензий, достаточно взглянуть на объявление о купальниках.

Дорога моя шла дальше: мимо ресторана и озера, в гору, к охотничьему замку. Это был самый старый замок Берлина. Охотничий, его построил в шестнадцатом веке курфюрст Иоахим, страстный охотник. Проспект говорил о коллекции живописи, которая здесь хранится. Лукас Кранах Старший и кто-то еще… Во время советской оккупации несколько картин пропало. Вроде бы. Но стащить пару картин в военной неразберихе мог кто угодно.

К слову «замок» это здание подходило не очень: невысокое, с двориком. Величественных и красивых замков в Германии достаточно, но не здесь. Я перешел через дворик и зашел в помещение, которое, вроде бы, было музеем.

Усатый охранник потребовал два евро за вход, и тут же сообщил, что для осмотра нынче открыта лишь эта комната, а картинная галерея на реставрации до самого лета…

Я походил по комнатке-музею. Картины, изображающие сцены охоты. Охотничьи ружья семнадцатого века, копья для охоты на кабанов. Ножи и вилки для поедания трофеев. Стеклянные бутылочки, найденные неподалеку. Несколько медных монет века восемнадцатого. Вот и все. Охранник разговорился с кем-то из старых знакомых. В этот день я оказался единственным посетителем. В полутемном зале чувствовался запах камня. Именно, камня: запах, внушающий доверие к немецкой старине. Испытав уважение за два евро, я поспешил к выходу: уважение совсем не означает интереса. Два служителя отвлеклись от своего разговора и посмотрели на меня с подозрением: что ему здесь надо?! И действительно — что? Просто посмотреть, что здесь есть. Посмотрел. Теперь можно идти.

Возле выхода со двора стояла вездесущая в Германии будка с жареными сосисками. Туристов нет, а сосиски есть. Есть не хотелось. Свернуть направо или налево? К станции можно пройти в любом из этих направлений: к ней ведут все дороги в этом ухоженном немецком лесу. Но странное здание на берегу озера не выходило из головы. Оно было больше похоже на замок, чем тот, где я только что побывал. Я решительно зашагал по тропинке, ведущей к тому самому зданию у озера. Навстречу ехала толстая и довольная собой дама. Поравнявшись со мной, ее рыжая кобыла, будто презрительно фыркнула: дескать, ходят тут всякие…

Поместье Паульсборн любопытно разглядывало меня черным глазом угловой башенки. И снова вокруг не было ни души. Странно: неужто, все местные обитатели выгуливают в лесу собак или гарцуют на лошадях?

Я еще раз недоверчиво поглядел на объявление о купальниках, но все же решил зайти внутрь. Это было поистине что-то…

Первый же официант начал улыбаться из противоположной двери.

— Добрый день! Чудесная погода, не правда ли?

Сразу стало понятно, что посетителей в ресторане в это время было немного.

Официант был подчеркнуто, вежлив, но недоверчиво рассматривал мою скромную куртку.

— Вам столик у окна? Пожалуйста: вид на озеро. Только оно сегодня подо льдом… Но, можете на лошадей и собак полюбоваться.

Я посмотрел в сторону окна: все было ровно так, как обещал официант. Он принес меню.

— Рекомендую филе из судака. Оленина тоже весьма. В общем, многими блюдами мы просто гордимся…

Я с любопытством просмотрел меню. Изящно и добротно, но не сногсшибательно.

Официант подошел, принял заказ и доверительно сказал:

— Если вы приехали, чтобы посмотреть на господина в коричневом пиджаке, то сегодня его не будет. Озеро-то подо льдом….

Я отложил вилку и вопросительно посмотрел на официанта.

— Господин в коричневом пиджаке? Вы о ком? И причем тут озеро?

Официант был в замешательстве.

— Так вы о нем не знаете? Странно. Мне казалось, о нем знают все посетители. Хотя, вы явно издалека. Вот ваш счет…

Я заметил, как второй официант внимательно и недоверчиво рассматривает меня с другого конца зала. Действительно, пришел в наш ресторан, и ничего не знает про господина в коричневом пиджаке?!

Мне стало неудобно за свое невежество. Но возвращаться, и расспрашивать про неизвестного господина было глупо. Я твердо решил приехать сюда весной.

Но зима в этом году была необычно долгой. Дел у меня было остаточно, уезжать из Берлина я не собирался. Груневальдское озеро исчезать не собиралось. Но за пару месяцев мысль о каком-то господине в коричневом пиджаке возвращалась ко мне снова и снова.

Весна в том году наступила довольно быстро. Только что снег лежал, а тут уже листочки пробиваются. Озеро не исчезло. Как не исчезли собаки и лошади: собак даже прибавилось. Таксист объяснил мне, почему в Груневальде такое собачье нашествие: здесь находился собачий пляж! Рачительные хозяева приводили своих разнопородных питомцев сюда ради водных процедур. Не более странно, чем собачье кладбище или парикмахерская.

Дорога была уже мне довольно знакома. Вот и озеро. Все, лед сошел. Ветер гнал рябь по водной глади стального цвета.

Я решительно зашагал к знакомому ресторану. Не думаю, что официант меня узнал: он был любезен со всеми.

— Добрый день! Господин в коричневом уже появлялся?

Он понимающе улыбнулся.

— Нет, вы как раз во время. Сядете у окна? Вот здесь его будет видно. Через полчаса должен появиться. У вас аппарат цифровой? Не утруждайтесь: его даже на кинокамеру снимали не один раз. А на пленке ничего, кроме озера, не оставалось… Что будете заказывать? Филе судака?

Он записал мой заказ и собирался уйти. Я его остановил.

— А можете поподробнее? Кто это, чье изображение на пленке не остается?

Официант скривился.

— Филе судака здесь подают вполне реальное. Что нельзя сказать о господине в коричневом. Не принимайте его слишком уж всерьез. Он тихий, и клиентов привлекает. Не шумит, не хулиганит. А что на снимках не остается — так это его дело. Равно, как и его имя. Мы ведь имен у посетителей не спрашиваем….

Официант ушел на кухню. Я вперил взгляд в озеро. Пока ничего особенного: приятный, но сонный пасторальный немецкий пейзаж. Налетел ветер, по поверхности озера снова пошла мелка рябь. То, что появилось из глубины, я тоже сначала принял за бурун на воде. Но это была не волна. Сначала из воды показалась тулья шляпы. Старинной, широкополой. Потом вылезла и вся голова. Невозмутимое лицо человека с бакенбардами. Он не обращал никакого внимания на воду, которая в несколько струй лилась с полей. Он, будто не чувствуя никакого сопротивления, шел к берегу, опираясь на черную старинную трость.

Действительно, он был в коричневом камзоле, коричневых панталонах и коричневых сапогах. Человек деловито вышел на берег. С одной стороны шел немец в сопровождении двух пуделей, с другой — толстая такса выгуливала своего хозяина. Завидев незнакомца в коричневом, обе собаки, будто по команде, жалобно заскулили и стали жаться к ногам своих хозяев. Незнакомец приветливо приподнял шляпу, с которой падали последние капли воды, и направился к дверям ресторана.

Из окна я видел его довольно подробно. Что больше всего поразило меня, это полное отсутствие мокрых следов от коричневых сапог! А ведь воды должно было накапать целый таз.

Перед дверьми он снял шляпу и с достоинством вошел в помещение. Официант поклонился ему с улыбкой, будто старому знакомому.

— Вода не очень холодная? Вам как обычно?

— Да, я своих привычек не меняю. Поздновато. Вода? Нормальная. Весенняя….

Я попытался ненавязчиво разглядеть его со стороны. Худой, старомодный, но какой-то солнечный. В глазах то и дело вспыхивали огоньки любопытства ко всему окружающему. К посетителям, к интерьеру, к пейзажу за окном. Интересно, видит он все это также, как я, или совсем иначе, что заставляет его глаза искрится?

Официант принес высокий бокал с пивом.

— «Эрдингер», которое вы предпочитаете по жаркой погоде. Или я не прав? Или погода еще недостаточно жаркая?

Незнакомец одобрительно улыбнулся.

— Вы все сделали совершенно правильно, любезный! Я как раз думал именно об этом сорте. Спасибо…

Он положил перед собой на стол какую-то монету. Официант взял ее, поблагодарил клиента, и отошел от стола. Когда он проходил мимо меня, я осторожно полюбопытствовал.

— Простите, можно взглянуть на монету, которой расплатился гость?

Официант улыбнулся и достал монету из кармана.

— Одна двадцать четвертая талера! Неужели вы принимаете ее к оплате?

— Он каждый день платит за свое пиво одну двадцать четвертую талера. Должно быть, в его времена пиво дороже не стоило. Сдачи не просит.

Я повертел монету в руках.

— 1782 год. Сколько тогда стоил бокал пива «Эрдингер»?

Официант пожал плечами.

— Понятия не имею. Да и не важно это. Вы положите монету на стол перед собой.

Я сделал, как мне советовали. Монетка была тонкая, из серебра низкой пробы. Она полежала на столе несколько минут, а потом… исчезла!

Я вопросительно посмотрел на официанта.

— Вот именно! И так каждый день.

— И вы не возражаете? А если каждый клиент будет расплачиваться монетами восемнадцатого века, которые буду исчезать через полчаса? Даже если это одна двадцать четвертая талера….

Официант рассмеялся.

— Такой клиент у нас один. Многие рестораны в Берлине сами бы заплатили немало, чтобы у них каждый день появлялся такой посетитель. Вы хотите еще что-нибудь заказать?

Я помотал головой.

— Нет, я, пожалуй, расплачусь. А когда он уходит?

— Господин в коричневом? Скоро. Вы сами все увидите.

Официант удалился. Я снова принялся разглядывать незнакомца, тем более что он пристально смотрел в окно, и мой взгляд оставался незамеченным. Тонкий профиль, бакенбарды, коричневый пиджак. Кого он мне напоминает?

Ладно, если ошибусь — извинюсь. А то — когда я в следующий раз буду здесь?

Я поднялся и подошел к его столику.

— Господин Гофман, если не ошибаюсь?

Он повернул ко мне голову.

— Не ошибаетесь. Эрнст Теодор Амадей. Но разве мы когда-нибудь виделись?

Я улыбнулся.

— Нет, я просто угадал. Ваш портрет знаком мне по иллюстрациям к вашим произведениям. Мне показалось, что все указывает именно на вас…

Он оживился.

— Присаживайтесь! Вы первый, кто меня узнал за много-много лет. Человек! Еще одно пиво для этого господина. Вы любите «Эрдингер»?

На столе появилась еще одна монетка того же номинала. Официант с благодарностью положил ее в карман. Мне не очень хотелось темного пшеничного пива, но отказываться было неудобно. Мне показалось, что огоньки в глазах собеседника стали ярче.

— Значит, меня еще помнят? И где, в России! Никогда бы не подумал….

Я пригубил из своего бокала.

— Да, популярность у вас немалая…. По «Щелкунчику» давно балет поставлен.

— Балет?!

Он приосанился.

— Вы меня порадовали. А что вам больше всего нравится из моих произведений?

Я замялся.

— Все время открываю для себя новые. «Крошка Цахес», наверное.

Он будто сдала свой профиль еще более гордым.

— Я сам считаю его удачным! Сколько таких «цахесов» я встречал в своей жизни….

— Я тоже. Хотя и много лет спустя…. А чем вы занимаетесь каждый день? Кроме того времени, что пьете здесь пиво?

Гофман поставил свой опустевший бокал на стол и посмотрел в окно.

— Тем же, что и раньше. Наблюдаю…

— Со дна Груневальдского озера?!

Он будто удивился.

— Почему нет? Не самое плохое место. А летом, когда вода прозрачная, мне оттуда видно гораздо больше, чем прохожим с берега. Стрекозы над водой летают. Многие рыбы меня знают, чуть не хвостами виляют при встрече. А вы надолго в наши края?

Солнце разыгралось вовсю. Его лучик падал через окно на бокал с темным пивом, и увязал где-то на середине.

— Только мне показались странными змейки, которые в «Золотом горшке» ползали в ветвях. В Европе змеи по деревьям не ползают. Конечно, произведение фантастическое, но ведь не роман ужасов. А то представишь себе, как сидит человек под деревом, а ему на голову падает здоровенная гадюка! Сразу не по себе становится…

Надолго ли? Не знаю. Все мы здесь временно. А вы надолго избрали своей обителью Груневальдское озеро?

— Озеро? Пожалуй, навсегда. И не я его выбрал. Мне отвели…

— Кто?

— Те, кто позволяет мне каждый день приходить сюда. Ненадолго. И, потом, почему — озеро? Здесь несколько озер. Ледниковые. Под водой они соединены. Все ж разнообразие…

Публика не особенно интересовалась нами. Они ели, пили, и осматривали интерьер.

— Вы никуда не спешите?

Я призадумался. На минуту.

— Да, нет, вроде…

Гофман поднялся с места.

— Мне уже пора. Хотите пройтись со мной немного?

Предложения было заманчивым.

— Польщен. С удовольствием.

Я уже расплатился, в ресторане меня ничего не задерживало. Гофман вышел первым, я последовал за ним. В дверях обернулся, чтобы попрощаться. Все посетители, как один человек, смотрели нам вслед и молчали. Вероятно, зрелище было необычным для всех. Я кивнул официанту, и быстро зашагал вперед. Человек в коричневом надел свою шляпу, перешел через улицу, и остановился.

— Господин Гофман, вы куда? Охотничий замок — направо. Или вы хотели в лес?

Старик улыбнулся.

— Молодой человек, вы видели, откуда я пришел к лесничеству? То есть, откуда я зашел в ресторан?

Я тоже остановился на берегу озера.

— Видел. Вы вышли прямо из озера. И совсем не промокли.

— Вот именно. Следуйте за мной….

Он грациозно выкинул трость вперед и погрузил ее в воду. Я замешкался.

— Господин Гофман! Вам привычно. Но как же я? Я ведь, вроде, живой….

Он зашел в озеро до пояса, но обернулся.

— Что-то вы больно пугливы. Или воды боитесь? Вы же со мной. Я вас пригласил, значит — я за вас отвечаю. Смелее!

Отступать было неловко. Я осторожно подошел к воде, занес ногу, осторожно опустил ее. Она ушла под воду по щиколотку. Странно, но я ничего не почувствовал. Только при погружении, сопротивление среды стало более ощутимым: не воздух, все-таки. Но я не чувствовал даже сырости. Шаг, другой. Вода дошла до горла. Я чуть замедлил шаг. Потом взглянул вперед: человек, который шел впереди, уже скрылся под водой. Я набрал в легкие воздуха побольше, и сделал три шага вперед.

Вода накрыла меня с головой. Солнце светила достаточно ярко, но внизу мир полностью преобразился. Движения стали более плавными: вода задерживала их постоянно. Мне надоело давиться, и я открыл рот.

Не произошло ровным счетом ничего.

Гофман заметил мои сомнения. Он остановился и обернулся.

— Вот видите! Я же говорил, что пока вы со мной — все будет нормально. Дышать здесь не обязательно. Течение здесь не сильное — озеро все-таки….

Ноги поначалу скользили, но вскоре я приноровился. В коем это веке снова придется отправиться на прогулку по дну озера в компании с немецким классиком, умершим в первой половине девятнадцатого века? Хотя, учитывая содержание произведений Гофмана, ожидать от него можно было только что-нибудь оригинальное. Света пока было достаточно — солнце, пробивавшееся сквозь воду, выглядело оригинальнее, чем наверху. Да и зашли мы не очень глубоко. Я обогнул куст водорослей, и зацепился за какой-то ящик.

Гофман остановился.

— Я набрел на этот сундук много лет назад. Он давно уже не заперт. Какое же таинственное озеро без клада?!

Я нерешительно нагнулся. Сундук наполовину врос в грунт. Я осторожно приоткрыл крышку.

— Он полон монет! Минутку…. Они все — одного номинала. Одна двадцать четвертая талера. Странно… Откуда он здесь?

Собеседник пожал плечами.

— Я писатель, а не сыщик. Мог бы придумать для вас историю про этот сундук, но зачем? Озеро древнее, мало ли здесь тайн? Я каждый день беру в этом сундуке пару монет. И вот что странно — их количество не уменьшается! С чего бы это?

Я с каким-то детским азартом запустил руку в груду монет.

— Это потому, что каждая монета, которую вы оставляете в ресторане, исчезает через несколько минут. Теперь я знаю куда. Монеты просто возвращаются в сундук на дне.

Гофман удивленно покачал головой.

— Вот оно что… Неудобно как-то перед официантом. Но я плачу исправно. Всегда.

Серебристая форель поравнялась с нами. Мимо собеседника она проплыла равнодушно, но от меня резко шарахнулась в сторону.

— На меня рыбы странно реагируют. Равно, как и собаки на вас.

Гофман поднял голову. На поверхности солнечные лучи будто перескакивали с одной волны на другую.

— Собаки? Да, я замечал. Но это странно. К собакам я всегда хорошо относился. Вот к некоторым хозяевам — очень даже по-разному.

Солнце отошло куда то, и вокруг сразу резко потемнело. Я видел только силуэт моего спутника.

— Вам трудно передвигаться?

— Я вас почти не вижу. Здесь вдруг потемнело…

Темная фигура приблизилась ко мне из глубины.

— Молодой человек, держитесь за мою трость. Вы еще не привыкли к глубине, и к местному освещению. А нам скоро сворачивать…

Я ухватился за конец его трости. Трость была гладкая, и все время норовила выскользнуть из рук. Мне приходилось держаться за трость, и одновременно нащупывать ногами скользкое дно.

— Господин Гофман, а почему выбор пал именно на этот ресторан?

Он явно куда-то свернул: я вытянул руку, и она нащупала каменную стену.

— Что это?!

— Я же говорил, что озера здесь соединяются подводными ходами. Почему Паульсборн?

Здесь когда-то поселился барон, который хотел жениться на дочери своего генерала. Фридрих Великий ему этого не разрешил. За это барон был изгнан из полка. Молодые сбежали: они снимали углы, мыкались без денег… Только когда Фридрих скончался, его преемник смилостивился над непокорным бароном, и подарил ему поместье Паульсборн. Позже оно стало лесничеством. Еще позже — отелем и рестораном. Я бывал здесь когда-то… А теперь бываю каждый день. Вот мы и вышли…

Вода стала светлее, а склон явно шел на подъем. И тут я увидел… нечто. Свет отражался от какой-то гладкой поверхности. Я долго пытался определить, что это. Как будто отвечая на мои мысли, спутник поспешил дать четкое определение этому предмету

— Это всего лишь пузырь. Пузырь воздуха. Он не пускает воду внутрь. Я-то к воде привык, а вот книги мои могут ее не понять…

— Какие книги?

Он бросил через плечо.

— Мои книги. Сейчас сами увидите.

Подойдя к блестящей стенке пузыря, он обыденно шагнул внутрь. Поверхность чуть прогнулась и пропустила его. Я чуть замешкался. Из пузыря высунулась голова в шляпе.

— Молодой человек, что вы остановились? Начали следовать за мной, так не останавливайтесь!

Голова убралась внутрь прозрачной стенки. Я потрогал рукой поверхность. Рука без особого усилия прошла внутрь. Не оставаться же на дне озера одному? И я решительно шагнул вперед. Прямо в блестящую стену передо мной. Мне показалось, что она разошлась с негромким хлопком. И беззвучно сошлась за спиной.

Я стоял на зеленой лужайке. На зеленой лужайке на дне озера. Откуда она здесь?

Я ошалело разглядывал траву под ногами.

— Молодой человек, не топчите траву: она здесь плохо растет, света, наверное, не хватает! Идите сюда, я жду.

Гофман нетерпеливо постукивал тростью по песчаной дорожке, которая начиналась сразу за газоном. Откуда трава на дне озера? Наверное, оттуда же, откуда и водяной пузырь с домиком внутри…

Я зашагал по дорожке. Гофман прошел между двух розовых кустов. Но меня больше удивил дом. Маленький, одноэтажный, настоящий фахверк под черепичной крышей. Полностью его осмотреть было невозможно: освещение в водном пузыре было слабым. Зато окна домика светились мягким светом. Звонка на дверях не было. Гофман поднялся по ступенькам и толкнул широкую дверь

— Милости прошу!

Я робко поднялся на крыльцо и зашел внутрь.

— В доме еще кто-то есть? Свет горит.

Гофман надевал домашние тапочки.

— Можете не разуваться… Свет? Он всегда здесь горит. Поначалу было необычно, но я привык.

Я осмотрелся. Гостиную освещала голубая лампа, что стояла на широком столе посреди комнаты. Округлая, а сверху — чуть приплюснутая. Никаких шнуров от лампы никуда не тянулось. Мне поначалу подумалось, что внутри должна гореть свеча. Потом я сообразил, что она горела все время, пока хозяина не было в воздушном пузыре. Я разглядывал лампу слишком долго, потому, что Гофман осторожно тронул меня за плечо.

— Модой человек, я был бы рад подарить вам эту вечную лампу, но неужто она интересует вас больше, чем беседа с ее пожилым хозяином?

Я извинился.

— А дверь здесь никогда не закрывается?

Хозяин вышел в соседнюю комнату, бросив на ходу:

— Вы опасаетесь воров на дне Груневальдского озера? Я — нет. Кофе хотите?

Я несколько оторопел.

— Верю, что воров здесь нет. Но откуда здесь кофе?! И как вы разожжете огонь под водой?!

Хозяин, силуэт которого я видел достаточно хорошо, насыпал молотый кофе в турку. Оставшись доволен дозой, он, держа турку на вытянутой руке, он вышел из домика. Я видел через окно, как он побежал по песчаной дорожке прямо к краю воздушного пузыря. Он вытянул руку с туркой прямо через стенку пузыря в озеро, набрал воды, и втянул руку назад. В этот момент, со стороны озера, подплыла огромная рыба. Я невольно вздрогнул: рыб такой величины я увидеть не ожидал. Она тыкалась мордой в стенку пузыря и беззвучно открывала рот. Гофман повернулся к границе своего подводного владения, и, не выпуская турки из рук, высунул голову из пузыря. Я видел, как рыба беззвучно шептала ему что-то на ухо. Гофман кивнул головой, и что-то ответил рыбе. Его слов я не слышал. На форель рыба была не похожа. Скорее — на китовую акулу. Она с любопытством смотрела на меня и периодически поворачивалась, чтобы посмотреть другим глазом. Гофман потрепал ее по боку, будто собаку, и вернулся в пузырь. Он быстро взбежал по ступенькам с туркой в руке.

— Заждались? Извините, рассыльная рыба меня задержала. Она интересовалась, принести ли новую партию кофе. Он скоро должен вскипеть…

Он поставил наполненную турку на плоскую вершину лампы. Содержимое быстро начало шипеть.

— Значит, эта китовая акула снабжает вас кофе?

Гофман не отрывал глаз от турки.

— Китовая акула? Странное название. Это рассыльная рыба. Она снабжает меня всем необходимым. Благо, в ее брюхе даже человек поместится…

Он достал из шкафа, что стоял позади, две фарфоровые чашки. Кофе как раз начал закипать.

— Так, кажется, во время я его снял…

— Так это у вас и лампа, и плитка? А отчего она работает?

Гофман аккуратно налил кофе в обе чашки.

— Вроде, поровну… Вы про лампу? Она всегда горит. И кофе подогревает. Пока я здесь. А раз я здесь всегда, то и она всегда готова для меня постараться. Почему? Потому, что домик старика Гофмана стоит в воздушном пузыре на дне Груневальдского озера. Потому, что кофе ему привозит рассыльная рыба. Потому, что пиво он каждый день ходит пить в поместье Паульсборн, а кофе пьет у себя на дне. Ваше любопытство удовлетворено?

Я еще раз подозрительно покосился на лампу с плоской верхушкой, и отхлебнул из предложенной мне чашки. Да, лишних вопросов старику лучше не задавать…

Я осмотрелся. Гостиная, стол с лампой посередине. В соседней комнате угадывалась библиотека: стеллажи с книгами стояли и слева, и справа.

— Как вам мой кофе?

Кофе был ароматный, нос каким-то странным привкусом. Он был удивительно свежий, будто из зерен, провеянных на весеннем ветерке над озером.

— Спасибо… Я такого никогда не пробовал.

Гофман довольно улыбнулся.

— И не думаю, что когда-нибудь попробуете…

Я допил свой кофе, осторожно поставил чашку на стол, поднялся и подошел к двери в соседнюю комнату.

— Простите мое любопытство, но можно взглянуть на остальные комнаты?

Гофман поставил свою чашку на стол, и опередил меня.

— Здесь книги. Пойдемте, поинтересуйтесь

Он провел меня в соседнюю комнату. Точнее, это была библиотека. Скорее, библиотечный коридор…

Направо и налево тянулись длинные трехэтажные стеллажи с книгами. Трехэтажные. Здесь уже освещение синей лампы было слабым, а своего источника освещения здесь не было.

— Поразительно! Можно взглянуть?

Хозяин кивнул. Я снял с ближайшей полки одну из книг. Она была в кожаном переплете. Я открыл первую страницу.

— «Мои озерные наблюдения». Эрнст Теодор Амадей Гофман. Года издания нет. Названия издательства тоже. Она вся рукописная!

Гофман грустно улыбнулся.

— Неужели вы думаете, что у меня здесь и своя типография имеется? Вон, в углу — маленькое бюро с чернильницей. Здесь все эти книги и написаны.

Я попытался разглядеть, где кончается левый «библиотечный коридор». Конец его терялся в полумраке. Потом посмотрел направо: результат был тем же.

— Какие авторы еще есть в вашем собрании?

Старик пожал плечами.

— Они мне ни к чему. Эту библиотеку я пополняю своими новыми книгами постоянно. Моя библиотека это мастерская, а не читальный зал.

-Извините, господин Гофман, но я знаю многие из ваших произведений. «Озерных наблюдений» я среди них не помню….

Гофман посмотрел на меня с ласковой укоризной.

— Все, что стоит на этих стеллажах справа и слева, я написал здесь. После 1822 года. Когда и попал в этот воздушный пузырь на дне. Многие издательства отдали бы любые деньги, чтобы заполучить любую из этих книг. Но им это не грозит.

Я молча смотрел на пахнущие кожей стеллажи.

— А как далеко тянутся эти два коридора?

Гофман взял из моих рук книгу и поставил ее на место.

— Достаточно далеко. Посчитайте, сколько мог написать старик Гофман за все это время. Я бы пригласил вас прогуляться, но уже темнеет, А дать вам хотя бы одну книгу на вынос я не могу. Да и не пронесете вы книгу через озеро. В следующий раз заходите: может быть успеете прочесть что-нибудь… А сейчас наша прогулка и так затянулась….

Он вышел в прихожую и надел свою шляпу. Я понял, что без провожатого мне отсюда не выбраться. Я поблагодарил хозяина за кофе, и вышел наружу. Гофман опять зашагал впереди, выбрасывая вперед свою трость. Мы прошли между розовых кустов, и вышли к границе воздушного пузыря. Я боязливо огляделся, опасаясь встречи с «рассыльной рыбой». Но в подводных сумерках ничего не было видно. Я оглянулся: синий огонек удалялся. Гофман первым решительно «прорвал» воздушный пузырь. Я последовал за ним, но, выйдя за границу воздушного колпака, окликнул хозяина.

— Господин Гофман! Я вспомнил. Еще в «Золотом горшке» старуха ведьма кричала студенту Ансельму: «попадешь под стекло»! Вам не кажется, что вы напророчили себе что-то? Я вспомнил, что произошло в 1822-м году. В этом году Эрнст Теодор Гофман скончался. Здесь, в Берлине…

Гофман замедлил шаг.

— Молодой человек, вам все равно никто не поверит. Как бы вам самому не очутиться с такими рассказами не под стеклом, а в желтом доме. Я старше вас, и знаю по личному опыту, как наше общество относится к таким теориям. Нам скоро выходить…

Я понял, что уже начал уставать. Мы зашагали навстречу светлой поверхности озера. Сначала вышла голова Гофмана, потом, отпустив уже ненужную трость, вышел и я. Вечерело. На берегу никого не было видно. Те же деревья. Но местность была мне незнакома. Я начал стряхивать с себя воду, и только тут заметил, что собеседник вылез из озера только наполовину.

— Господин Гофман, что же вы не выходите на берег?

Он помотал головой.

— Я и так с вами порядком задержался. Вы заметили, что мы выходим не из того озера, в какое вошли?

Я осмотрелся вокруг.

-Действительно, и отеля нет… Где мы?

— Крумме Ланке. Так называется следующее озеро в Груневальдской цепи озер. Я же говорил, что они соединены. Мы могли вылезти и не здесь, просто время поджимает. Да, чуть не забыл…

Он сунул руку под воду, и стал шарить в невидимом для меня кармане пиджака. Потом он вынул руку, и, подняв целый фонтан воды, бросил что-то по направлению ко мне. Я изловчился, и поймал блестящий предмет. Это была монета.

— Извините, больше у меня ничего нет. Только сундук с монетами в одну двадцать четвертую талера. На память. Может, и не исчезнет…

— Спасибо, господин Гофман! Никогда не забуду эту приятную прогулку.

Он приподнял шляпу, улыбнулся, и исчез в глубине.

Я удивился, насколько быстро обсохла моя одежда. На ближайшей улице я поймал такси. Шофер удивлялся, когда я несколько раз за поездку, доставал из кармана монетку, и рассматривал ее в сумеречном свете. Но когда я расплатился стандартными евро, он успокоился.

Подаренная мне монетка в одну двадцать четвертую талера никуда не исчезла.

К чему бы это?