По мотивам воспоминаний Евдокии Мухиной «Восемь сантиметров: воспоминания радистки-разведчицы»
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Мельникова Евдокия – разведчица, 17 лет.
Вера – ее младшая сестра, 12 лет.
Отец – отец Евдокии и Веры, рыбак, 65 лет.
Мать – мать Евдокии и Веры, рыбак, 60 лет.
Военком – комиссар Архангельского военкомата, лет 30.
Лейтенант – помощник комиссара города Архангельска, лет 20.
Майор – начальник разведшколы, лет 40.
Дедушка – десятник полицаев, разведчик , лет 60.
Штольц – комендант станицы Кущевка.
Ганс – немецкий солдат, адъютант Штольца.
Фельдфебель – немецкий унтер-офицер
Полицай
Первый немецкий солдат
Второй немецкий солдат
Третий немецкий солдат
Соседка - еще совсем недавно нестарая женщина, видная собой, а сейчас старуха с впалыми глазами.
Девушки – курсанты, немецкие солдаты и полицаи, массовка.
АКТ ПЕРВЫЙ
СЦЕНА ПЕРВАЯ
Конец сентября 1941 года. Архангельск. Дом на окраине города. В комнате отец починяет сети, младшая дочь его дремлет на диване, мать что-то делает по хозяйству. По радио идет сводка с фронтов. Средняя дочь ходит по комнате, иногда прислушиваясь к радио.
Мельникова (Зрителям): Уже несколько месяцев полыхает война. Фашисты заняли Киев, добираются до Харькова и Ростова. Не знаю, как это выразить. Вроде бы я еще и не совсем взрослый человек, и все же при мысли о той страшной силе, что навалилась на мою Родину, во мне закипает ненависть к врагу. А себя чувствую вроде бы виноватой: идет народная война, а я живу по-прежнему — ем, пью, гуляю. Разве так можно?
Отец: Эй, погоди! Чуешь, какой дождина припустил. Как бы не затопило огород…
Мельникова (Зрителям): Моя младшая сестра – Верка… Тяжело ей приходится… Наша старшая сестра - Мотя ушла в армию. Меня почти не бывает дома… Грядки на огороде полоть — Верке, дом убирать, посуду мыть, стоять в очередях за продуктами, что дают по карточкам, — все тоже ей. Очень устает… И вот под мои речи она сворачивается клубком и засыпает.
Отец: Какая в этом году ягода уродилась… Ах, хорошо бы Моте отправить гостинцу…
Мать: Мотя в Мурманске – вот бы поехать к ней, хоть на денечек!
Отец: Куда тебе ехать то? Только от болезни оправилась, только отлежалась…
Мать (Обиженно): Как-нибудь… К дочке ведь…
Отец: Эх, мать, когда б не шестьдесят пять моих лет и не хлипкое здоровье, пошел бы сам проситься добровольцем на фронт. Как-никак владею винтовкой и пулеметом…
Мать: Разэхался, Аника воин…
Мельникова (Зрителям): Отец не бахвалился. Были б силы — обязательно пошел бы на фронт. А меня пускать не хочет. И Мотю бы не пустил, когда б не была она совершеннолетней. А я много раз ходила в военкомат и вот, вчера меня взяли в армию! Что сказать, что сочинить теперь родителям?..
(Родителям) Пап, мам я встретила Гоцеридзе, замначальника станции, помните его? Он едет по делам в Мурманск, обещал меня прихватить. Провезет бесплатно…
Отец: Ах, умница. Поезжай, доченька, ты уже большая. Сейчас, сейчас соберем посылочку… Рыбки свежекопченой, картошечки молоденькой, огурчиков. В армии знаешь как — гостю каждый рад, а гостинцу и того боле… Мотю поцелуй от нас…
Мать: Завтра утром поезд? В котором часу? В семь утра? Ну, уже светло будет. Вот Вера тебя и проводит… Сколько будешь ездить? Неделю? Две?..
Мельникова: В две, наверное, обернусь. Успею…
Отец: Только смотри, дочка, не вздумай проситься у начальства. Знаю — захочешь пристроиться рядом с сестрой…
Мельникова: Нет, нет, папа, папочка…
Отец: Смотри в оба, Дуська. Чемодан моей работы, в продаже таких не бывает. Украдут — уши оторву!
Мельникова (Зрителям): И правда, крепкий чемодан, с хорошим висячим замком. Что с ним буду делать? Засмеют в военкомате… Но делать нечего!
СЦЕНА ВТОРАЯ
Районный военкомат. Кабинет комиссара. За огромным письменным столом работает военком. К нему неиссякает поток людей. В углу кабинета стоят две девочки, которых, казалось, никто не замечает…
Вера: Куда это мы пришли? Это ж военкомат! А нам на вокзал надо!
Мельникова: Вот что, Веруня, я тебя посвящу в тайну…
Вера: Какая тайна? От кого?
Мельникова: От всех!
Вера: Как это от всех?
Мельникова: Дай честное слово молчать!
Вера: Честное слово!
Мельникова: Теперь слушай. Потому тебе говорю, что хоть кто-то в нашей семье должен знать — не к Моте еду. Меня взяли в армию. Сейчас, вот сию минуту, сейчас только получу направление.
Вера: Дусь, а Дусь, ты мне-то будешь писать?
Мельникова: Буду писать до востребования.
Вера: А как же я их получать буду? Паспорта то нет.
Мельникова: Да, об этом еще придется подумать.
Вера: А как же Мотя? Папа ей напишет, она будет ждать. Дусенька, знаешь, что я придумала: ты девочка, и я такая же девочка. Но ты умеешь и строгать, и пилить, и тесать топором. Ты у папы настоящая помощница. Дашь мне свои документы — я поеду в армию, а ты домой.
Мельникова: Ты глупая, что ли!
Вера: Не пущу! Сама поеду, а тебя не пущу! Папе с мамой невозможно без такой помощницы. Они старые. Ты что, забыла — они у нас старые?
Мельникова: И на меня ты нисколько не похожа. И какое ты имеешь право взять мой документ! Это ж преступление… перед Родиной!
Ругающихся девочек замечает один из офицеров военкомата.
Лейтенант: А вам чего, девочки, здесь нужно? Ну ка, брысь отсюда! Нашли где забавляться!
Мельникова, стараясь идти по-военному, как можно громче печатая шаг, направляется к столу военкома.
Военком: А, это ты Мельникова? Здравствуй, здравствуй!
Мельникова: Так точно!
Военком: И стоишь уже по-военному: «Смирно»… Ну что, опять пришла проситься? Куда бы тебя, Мельникова, направить?
Мельникова: Как куда? На фронт конечно! Как и обещали! Не на рыбную же ловлю пришла проситься. Мы и без того, когда Двина вернулась в русло, наловили полно рыбы в лужах возле дома.
Военком: Шутишь Мельникова… Я тоже шутку люблю – да время сейчас такое, не до шуток. Так вот, Мельникова, на фронт пока не выйдет. А есть… Чего сникла то?
Мельникова: Думаете, маленькая, а я все обдумала, понимаю, на что иду. Ежедневно читаю газеты и насквозь прониклась тем, что творится на передовой. Я хочу помочь фронту.
Военком: Есть, Мельникова, одна такая школа… Туда, пожалуй, можно тебя направить. Пока подучишься, глядишь, и подрастешь.
Мельникова: Вы не должны смеяться, товарищ военком! Будто я и не человек, а бобик какой-то. ..
Военком: Ну, хватит! Садись, Мельникова. Ты вот горячишься, а не знаешь, куда мы тебя собираемся направить. Слушай внимательно, разговор особый. Пока будешь учиться, станешь носить, как и всякий красноармеец, военную форму, ходить строем, спать в казарме… А потом… пойдешь в тыл противника… Это очень, очень опасно.
Мельникова: Опять смеетесь? Неужели я не знаю, что такое разведчик, неужели не читала? Нужно переползти незаметно линию фронта, взять «языка», отметить на карте ту или иную вражескую точку… Или проникнуть в стан врага, выдавая себя за немецкого солдата или офицера. Это не для меня — немецкий язык я не учила, за фашистского солдата или офицера выдать себя не смогу. Какой из меня разведчик?!
Военком: Мы тебя обучим радиоделу. Сейчас Красная Армия ищет самоотверженных юношей и девушек, подобных тебе. Выбросят на парашюте с радиостанцией, в одежде обыкновенной крестьянской девчонки. И останешься одна-одинешенька. Поговорить не с кем, посоветоваться ни с одним человеком невозможно… Вот что ждет тебя, товарищ Мельникова… Согласна?
Мельникова: Если и вправду так трудно, то согласна.
Военком: Не хочу агитировать. Для такого решения душевная зрелость и внутренняя готовность должны быть выше слов…
Мельникова: Товарищ полковник, я уже прыгала с парашютом.
Военком: Знаю.
Мельникова: Товарищ полковник, я сильная, ловкая — умею быстро бегать, умею плавать…
Военком: Знаю.
Мельникова: Я уже не маленькая… И всей душой…
Военком: И все-таки, Мельникова, подумай об опасности…
Мельникова (Вскочив со стула и вытянув руки по швам): Вы меня только пошлите, пусть учат, а что и как, я пока гадать не хочу. Хоть двадцать раз прыгну в тыл к фашистам, если это нужно для Родины… С парашютом прыгать не боюсь. Уже пять раз прыгала с вышки…
Лейтенант: Ну, коли так, пошлем ее.
Военком: Пошлем, пошлем. Повезло тебе, девушка!
Мельникова (зрителям): Первый раз в жизни меня назвали девушкой… Я даже на цыпочки приподнялась! И хочется каждому встречному сказать: «Меня взяли в армию, взяли в армию!»
На заднем плане исчезает кабинет военкома и появляется улица: солдаты и офицеры их провожают жены, невесты, матери. Кто-то поет под гармонь, кто-то танцует, кто-то плачет… В этом водовороте и закружилась счастливая Евдокия…
СЦЕНА ТРЕТЬЯ
Кабинет начальника радиошколы
Мельникова (Зрителям): Через несколько дней я оказалась в радиошколе…
Майор: Вот передо мной приказ о вашем зачислении, курсант Евдокимова…
Мельникова: Я не Евдокимова…
Майор: С этой минуты, запомните твердо, вы Е в д о к и м о в а! Понятно? Евдокимова Евгения Ивановна. Следовательно, дочь Ивана Евдокимова. На этом пока все. Кроме того, у вас, товарищ Евдокимова, еще есть и прозвище — Чижик. С этим новым своим именем и новым прозвищем начнете учиться и жить.
Мельникова (Зрителям): Трудно рассказывать об учении. Меня спрашивали фронтовые товарищи: «Как вам там, на «курорте», жилось, Чижик?» Я неизменно отвечала: «Хорошо. Красиво, сытно и… безопасно».
Музыкально-танцевальный номер девушек-курсантов школы. В конце его Мельникова остается одна в кабинете начальника школы.
Майор: Боец Евдокимова?..
Мельникова: Так точно! Евдокимова Евгения Ивановна.
Майор: Садитесь, Евгения Ивановна. Положение на фронтах знаете?
Мельникова: Совинформбюро передает — в районе Сталинграда тяжелые бои, сражения в центре города…
Майор: Все правильно, только с сегодняшнего дня… забудьте. Поменьше осведомленности. Способны к этому, а, Евдокимова?..
Придуриваться можешь? Где после подготовки побывала?.. Ах, под Моздоком? Корректировала огонь дальнобойщиков? Значит, было шумно… Теперь пошлем тебя в тихое место, в семейные условия, к деду. Там был радист, молодой парень… Фашисты выловили. Понятно тебе? Возили в Краснодар, в гестапо, ничего от него не добились и привезли обратно в Кущевку. Согнали народ и парня этого повесили. Десять дней не давали вынуть из петли, чтобы висел для устрашения… А дед цел, парень его не выдал. Деду необходим радист — внук, а еще лучше внучка. Поменьше и понезаметнее… Лететь надо сегодня. Полетишь, Евдокимова?
Мельникова: Товарищ командир, я для этого и шла в армию…
Майор: Вы должны понимать, на что идете. Фашистская контрразведка в Кущевке рацию не нашла. Значит, ищет… У деда объявится внучка. Не в капусте же найдет, верно?.. Однако мы заранее ничего сочинять не станем, легенду пусть вам дает дед, он не хуже нас это умеет — опыта хватает. Документ же немецкий, аусвайс, для вас готов. И вот еще, смотрите — билет железнодорожный с готовым компостером от Ростова до станции Кущевка… Но… слушайте, слушайте, Евдокимова! В Кущевку вы вроде придете со станции Степная пешим ходом. Не поездом приедете, а вроде бы придете. Вам понятно?
Мельникова: Кажется понятно…
Майор: Вам понятно? Это не для вас, это нужно деду. Ну, а если вас кто-то спросит: для чего, имея билет до Кущевки, сошли в Степной? Что ответите? А?..
Мельникова: Зачем сошла? (Задумавшись) Очень даже просто: собралась было с голодухи хлебушком разжиться в Степной, да вот и отстала от эшелона.
Майор: Допустим. А почему не сели на следующий поезд?
Мельникова: Проводники не пустили, билет не годится…
Майор: Почему не годится?
Мельникова: Отстала, просрочила.
Майор: Так, так… А дошло до вас, как это… билет до Кущевки, а вы вдруг являетесь пешком? Смысл ясен?
Мельникова: Смысл в том, что, если бы доехала до Кущевки, должна бы пройти сквозь вокзал. Меня ведь никто на вокзале не увидит…
Мельникова (зрителям): Я оделась, как деревенская девчонка: телогрейка, штопаные чулки, старые ботинки. На голову повязала белый хлопчатобумажный платок, а сверху еще и полушалок. Хоть шерстяной, но противного серо-коричневого цвета. Посмотрела в зеркало — плюнуть хочется. Платок еще туда-сюда, но телогрейка вся перекошена, рукава с заплатами… Зато два объемистых внутренних кармана. Очень подходяще для гранат лимонок… Я еще попросила пришить отдельный косой карманчик для пистолетика. Пистолетик вроде игрушки. Такой только ранит. Добивать надо финкой. Финку мне наточили как бритву…А я еще в людей не стреляла и не резала никого… Через несколько часов я выбросилась на парашюте с самолета У-2 у неведомой Кущевки….
СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ
Горница дома. Печь, стол, несколько стульев и кровать. Мельникова вваливается в горницу и от усталости валится с ног.
Мельникова: Долга ночка!
Дедушка: Оттого и голова болит. Где груз?
Дед встряхивает Мельникову, ставит на ноги.
Мельникова: В лесополосе, против бороненного участка.
Дедушка: Удача! Слышь, внучка, везет тебе. Мой проборонен участок. Нарочно вспахал, а потом и проборонил. Чтобы следы видеть. Ясно?
Мельникова: Да…
Дедушка: Сиди здесь. И чтобы ни гугу. Не запирайся. Войдет кто — плачь, рыдай что есть силы. У тебя мама — дочка моя Лизавета Тимофеевна Иванова — надысь преставилась. Больше ни слова, нишкни. Ты со станции пешком?.. Так-так… Плачь. Только не вой, тихохонько горюй. Ежли меня спросят, отвечай: к Свириденкам потопал. А то просто — к фершалу, мол, побежал. Запомнишь?
Мельникова (плача): Дедушка!
Мельникова рвется с ним к двери…
Дедушка (зло): Что, внученька? Кубыть, тебе в курене плохо? Не мешайся!
Мельникова: За рацией…
Дедушка (Громким шепотом): Куда, дурища?!
Мельникова: Я рацию спрятала у улья, а найти не могу…
Дедушка (зло): Сиди мышкой!
Дед уходит. Через какое-то время в дом кто-то заходит.
Мельникова: Дедушка! Дедушка!
Ганс: Здравствуй, фройлен!
Мельникова: Здравствуйте…
Немец садится у печки, достает губную гармошку и играет…
Ганс: Плячи!
Мельникова: Что?
Ганс (Зло, и перестав играть): Плячи, плячи, деука!
Мельникова: Музыка. Где музыка?
Мельникова танцует русский народный танец.
Ганс (Прекращая играть и усмехаясь): Хорочо! (Уходя)Тимоффей моргэн … зафтра … да ист… тут быть. Хеа Штольц … лас ин … ждать… Понялть?
Мельникова: Поняла…
Ганс: Ауфидерзейн, фройлен!
Немец уходит. Мельникова садится на пол у печки и плачет. Тут входит дед. Притащил и рюкзак и рацию. Ее поднял и коленом стукнул по известному месту.
Мельникова: Дедушка, я ж иначе не могла. Не выходить же с рюкзаком на улицу. Кругом гитлеровцы …
Дедушка: Разведчица… Ганс приходил?
Мельникова: Да, был какой-то… Велел вам тут завтра быть…Дедушка, вы нашли, а я почему не обнаружила?
Дедушка: Скидай телогрейку… Разведчица… И зачем в карманы столько всего напихала только… Лимонки, пистолетик, фонарик, компас, карандаш… Все давай сюда, дурища…
Мельникова: Дедушка, вы мне, значит, не доверяете? Заберите тогда и финку. Так и эдак я против вас цыпленок…
Дедушка: Полезай за печь, разберемся!
Мельникова: Дедушка, миленький, тут поговорим…
Дедушка: Чего тут гутарить.
Мельникова: Дедушка, я, ей-богу, не виновата.
Дедушка: Сказал — лезь!
Мельникова: Пороть себя не позволю. Вы должны понимать, что я такая же военная, как любой красноармеец. Под трибунал отдать можно, а телесные наказания советским законом строжайше воспрещены!
Дедушка (сдерживая смех): Полезай-полезай! Один я буду копаться? Во-ен-ная… Ну и что? Зато я холуй немецкий, полицай. И ты моя внучка. Полезай, куда велю. И чтобы не было дальше пустых разговоров. Могу ведь и правда прибить.
Мельникова: Так бы и сказали сразу…
Дедушка: Помогай-помогай! Отгреби-ка вот тут. Видишь: доска, под ней углубление. Там мы пока что уложим тол. К ребятам пойду не скоро. Раньше надо, чтобы ты оклемалась… Бугристые, что это за железки?.. Такие, значит, мины? Новые? Магнитные, говоришь? Инструкция имеется?.. Ладно, потом почитаем. Парашют суй туда же. И комбинезон толкай в ямку. В нашем хозяйстве пропадать ничего не должно. У нас каждый лоскуток идет в дело. Рацию в картоплю зарой. Вроде как все…
Дед лениво встал, обнял Мельникову и, притянув к себе, расцеловал в обе щеки…
Дедушка: Ну, здравствуй, здравствуй, заморыш. Называешься Евгения, а сама вроде запятой. Зато — благородная. Энто если с греческого перевести… А Тимофей означает — любящий бога. Вот и собрались до пары… Вылазь, благородная. Тебя, тебя, внучка, энтот сазанище дожидался. Еле от фрицев укрыл. Я, слышь, и ловлю, и пеку, и жарю. Макай в соус. Кре-епкая штука, с красным перцем. Бери пирожки — с капустной, с луком. Ты их не щади — фрицам достанутся. Самогоночки с пути-дороги не тяпнешь перед сном?.. Не куришь, значит, и не пьешь. Ну, и так обойдемся. Да и мала ты для этих делов, Женюшка… Кто тебе, простой деревенской девчонке, надумал такое имя. Не стану так называть, будешь у меня «внучка» или «деточка», а рассержусь — найду и покрепче словцо… Что, вкусно? За поварское уменье немчики окрестили меня гутен кох… Язык ихний понимаешь?.. Ах, жаль, жаль, что не научили. Было бы к делу… А я как раз достаточно познакомился. Тем и держусь… Если дома не окажусь, боже тебя сохрани, чтобы кто увидел на базу?. Носа не высовывай.
Мельникова: Дедушка, а где это, на базу?
Дедушка: На базу — то же, считай, что и на дворе. Погоди, погоди! Да ты, кубыть, не казачка? Это что ж такое получается — обманули меня твои начальники? Я ж их просил, чтобы не слали мне иногородних. Ах, нехорошо, скверно!
Мельникова: Фрицы отличают по говору?
Дедушка: Да ты, девка, никак и вправду неумная. Фрицы что! Они тебя среди прочих даже и не заметят. А вот местные, кущевские, сразу же и усекут… Что ж теперь делать? Как зачислю тебя во внучки?.. Ах, думать, думать надо. Обратно тебя в самолет не усадишь. Ну, шляпы! Кого прислали. Благородную Евгению, безъязыкую, да еще и не соображающую ничего. Я пока не солил, пожалел тебя с пути. Но придется, видно, посолить твою ранку: «Дедушка, почему вы нашли, а я потеряла?» А ты думала, где ставишь и что ставишь? Ты все свое военное имущество потеряла. И рюкзак и рацию добрые люди нашли. Они и тебя видели.
Мельникова: Кто видел?
Дедушка: Тьфу… Тебе фамилию сказать? Имя-отчество? Да ты решительно дура… Может, мне тоже перед тобой, кузуркой, полностью распаковаться? Анкеты не привезла из отдела кадров? Полезай на печь, чтобы духу твоего не было!
Мельникова (Вскакивая): Да…
Дедушка: Эй, девка… Ты смелая?.. А коли так, ничего не бойся. Слушай и запоминай. Как твою маму зовут?
Мельникова: Елизавета… Тимофеевна.
Дедушка: А что с мамой?
Мельникова: Умерла.
Дедушка: От чего она умерла? Ты не знаешь, да и я пока что не знал. Господь бог сподобил — додумался. Мама твоя, которая мне приходится дочкой, проживавшая на Темерничке в Ростове, хворала тифом. Тем, который от вошей, — сыпным. Вот и померла…
Дедушка поет что-то под гармонь
Дедушка: Спать теперь…Завтра выйдешь в эфир!
Затемнение сцены и зрительного зала.
АКТ ВТОРОЙ
СЦЕНА ПЯТАЯ
Там же. За столом Штольц и дед. Входит Мельникова.
Дедушка: А, внучка… Рассуди нас, Женюшка, мы вошли в спор. Дело касается тебя и таких, как ты.
Штольц (Доставая из кармана монокль и зажимая его в глазу): Будьте умной, девошька. Прошу.
Дедушка: Ты заметила, что из Кущевки и ближайших станиц не вывозят девушек в Германию?
Мельникова: Как я могла заметить, если была на карантине и никуда не выходила?
Штольц: Натюрлих, натюрлих! Фройлен замечайт не могла. Но ты, старик, не то произносишь, не тот вопрос. Мольши. Спрашивайт буду сам. Отвечайт, девошька, открыто, без боязнь. За это буду платить.
Мельникова сделала коменданту книксен.
Штольц: Перед вами найн офицер, нет. Понимайт? Конец война, долой форма, и я есть коммерсант. Так? В форме тоже я коммерсант. Здесь! Я есть представитель фирмы «Штольц и сын». Отьец имеет, я — сын насльедник. Живу не прошлым. Весь рейх смотрит вперед, я тоже. Хочу говорить свой фатер, отьец: вот такая девошька — тысяша, два, три. Мужчины побиты — отьцы, братья в могиле. Так?
Мельникова: Так…
Дедушка: Она умница, соображает.
Мельникова: Понимаю. Мужчины погибнут, а мы останемся.
Штольц: О! Я не сказайль, какой мой отьец имеет дело. Прогресс! Рыбная разводка… Здесь Азовское теплое морье. Хотчу делайт золото. Много-много: осетр, белуга, стерлядь. Весь восточный берег хотчу делайт рыборазводный плантаций. Нужно работниц — женщин, девошьек. Дайте руку…
Эта рука есть германски золото. Сильный, крепкий, хоть и у маленькой девошьки. У вас, фройлен, богатство — рука. Я видель, какая была дом, какая грязь. Две недель — превратился аметист, брильянт… Я ценью труд… Для кой черт пришель германский армий? Кровь лить? Нет! Найн, найн! Земля делайт, вода делайт, река делайт. Рыба! Год - и такая девошька работник. Веселый, крепкий. Тысяша, два тысяши, четыре… Как йапон - японц. За жемчуг девошька ныряйт. Общее житие, казарма, деньги на рост в банк. Тут так будет. Пять льет арбайтен, дальше - замуж, детки. Такая девошька дойтч бауэр жен возьмьет…
Дедушка: Ты, внучка, вникни: этот господин, хоть он и носит погоны, кроме того, имеет свой интерес. Не баклуши бить сюда прибыл. Держава германская - это служба. И армия - служба. Но у них, ты знаешь, частники, капиталисты. Герр Штольц имеет коммерческую мысль обосновать именно здесь, в устье реки Еи и по ее притокам, огромное рыборазводное дело. Мы с ним для чего на лодке плаваем?..
Дедушка вопросительно посмотрел на Штольца
Штольц: Гут. Можно, можно!
Дедушка: Хочу обрисовать ей ваше начинание. Внучка стеснительная верлеген. Расположите к себе, объясните - и увидите: наилучшей станет вам слугой…
Штольц: Гут…
Дедушка: Я, Женюшка, знаешь, еще в ту войну находился под Кенигсбергом в плену, где и привлечен был к рыбному делу, может даже, что и у их батюшки. Но это так, к слову. Здесь же мы с господином не только рыбку ловим, я по их поручению катаю по ерикам и заводям, где они надеются в недалеком будущем расставить свои, а значит, и отцовские сети. Потом рыть пруды для карпа: агромаднешную наметил территорию. Мы с ними, с энтим вот господином, являемся как бы разведчиками-поисковиками фирмы. Ставим вешки, столбики, где на табличках: Штольц, Штольц, Штольц… Дошло? А теперь слушай наш спор. Господин гауптман рассчитывает на женские, девичьи руки. А я им говорю - выходит дело, спорю, - что женщины-казачки к рыбному делу и к воде нисколько не приспособлены и, ежли самостоятельно, только наведут порчу. Но в сопровождении парней их можно будет научить…
Штольц: Айн момент! Не ловля - разведение! Мужчин не нужен!
Дедушка: Эк вы тоже! А где икру брать? С чего будем ваше фирменное богатство начинать? Сперва надо ловить рыбку, правильно? Давить из нее икру, делать садки… Все это мое дело, я в нем малость кумекаю. Но спор главный такой: спросите девчонку, и она вам подтвердит - девушки без руководства парней в воду нипочем не полезут. А вы должны как заместитель коменданта заранее обеспокоиться, чтобы молодые парнишки всей этой округи не схвачены были и не отправлены в Германию, равно как и девушки. Таких-то, как она, четырнадцатилетних, пока не мобилизуют. Но смотрите-ка, уже списки на парней и девушек от семнадцати до двадцати ваш начальник составляет. С чем же вы тогда останетесь? Где будут ваши кадры?
Штольц: Кад-ры? Что есть такое?
Дедушка: Работники, значит. Эти самые, которые молодежь. Они вам нужны, а вы их из своих рук отдаете. С кем же вы станете работать?..
Мельникова: (зрителям) Я, конечно, взяла сторону деда. Ох и хитер старик! Хочет через этого спасенного им коммерсанта воздействовать на комендатуру, добиться освобождения мальчишек и девчонок от мобилизации и отправки в Германию. У меня дух захватило от такой его дерзости. Совсем для себя неожиданно я проникла в то, о чем никто мне не говорил. Не один же Штольц имеет здесь интересы. Фашисты земли захватывают, чтобы тут расположиться хозяевами, а нас запрячь наподобие скотов. Это понять надо, прочувствовать.
Штольц (Вставая и собираясь уходить): О, вельтфельт, холлишь! Черт, дьявол! Кажется я пьян…
Мельникова кинулась помогать ему, но он оттолкнул ее. Через пару шагов Штольц падает, к нему подбегает дед и поднимает его.
Штольц: О! Айн, цвай, драй! О!
Тут Штольц стал орать и со злости влепил старику в ухо.
Штольц: Ты есть вор! Вор! Ты залезть в мой карман! Вор!
Дедушка: Господь с вами. Зачем мне ваши карманы… Лучше тут останьтесь, отдохните. А мы с внучкой уйдем в горенку.
Штольц: Прости меня Тимоффей! Я напрасно заподозрил тебя… (Уходя) Прости…
Дедушка (нервничая): Иди-ка, иди сюда! Здесь будем… У двери… Прислушайся! У тебя ушки молодые.
Мельникова: Вы бы пошли к печке, я одна побуду…
Дедушка: Нельзя, Женюшка. Мне смотреть надо, слушать.
Мельникова: Чего слушать то?
Дедушка: Откинь дверь пошире и держи ногой, чтобы не затворило…
Мельникова (Зрителям): Ветер стонет, деревья качает, больше ничего такого нет. Мне передается дедова суетность и дрожь. Зубы стали стучать…
Дедушка: Или вот что: тащи сюда все что у нас есть - пистолеты, гранаты…
Мельникова: Откуда? Я ведь не знаю, куда вы все подевали. Я же вами и разоруженная.
Дедушка: Здесь говорят б е з б р о й н а я. То есть энто самое, что ты безоружная… Кровать мою отодвинь, в прорези матраца твои лимонки и пистолетик. А у меня гранаты бутылочные — при входе держу…
Мельникова: Что случилось, Тимофей Васильевич?
Дедушка: Что, что! Смотри да слушай. Первым делом швыряй гранату. Брать будут живьем, мертвые мы им ни к чему…
Мельникова: Может, и мины из достать? Взрываться так взрываться!
Дедушка (усмехаясь): Ну, вижу, больно ты заметлива. И мины, и тол, и парашют давно передал кому надо… Нам и гранат хватит: лишь бы не попасть в лапы. Что делали с Андрюхой… О-о-о, гады!
Мельникова: Это кто? Радист?
Дедушка: Паренек был что надо! Точнее, хлопчик: у него мама украинка. И ее фрицы спровадили… Как раз Штольц и действовал.
Мельникова: Андрей с вами жил?
Дедушка: Сегодня увидел тебя в деле - экзамен сдала. Три экзамена, и все на пятерки… Стой-ка, постой… Нет, померещилось… Ой, Женюшка, голуба ты моя, я тебе признаюсь: в первый-то твой день, верней сказать, в ночь твоего прилета, я даже испугался, что неумелую прислали и нет в тебе дисциплины. Думаю - отчаянная девка, забубенная головушка, да ишшо и дело завалит. Пришлось разоружить …
Мельникова: Андрей, радист, с вами жил, как и я?
Дедушка: Дурная, что ли? Я тебя хвалить собрался, а что плетешь? Неуж котелок не варит: когда б он жил со мной и потом провалился — помиловали бы меня фрицы? Как раз! Все бы перевернули, а меня в петлю да на сук… Пока оставим: длинный разговор. Лучше б ты сообразила и мне сказала: чего мы тут сидим-дожидаемся?
Мельникова: Так я и спросила уже у вас, а вы…
Дедушка: Я-то, черт дурной, и правда хотел потрясти коменданта, когда его из воды тянул. Только он плюхнулся и с переляку заорал, у меня думка мелькнула: вот бы добыть круглую печать последнего образца. Знаю, он ее в коробочке носит. Как такой случай упустить? Ну! Эх, коньяк подвел! Румынский коньяк, в нем градус не тот. А самогону наш герр выпил мало… Черт его, однако, знает - может, и много… Но ты ж сама слышала - горланил, что я карманщик, хотел его ограбить. А потом что было? Помнишь ай нет?
Мельникова: Ночевать вы его упрашивали остаться…
Дедушка: Давай, давай, подпольщица! Что ты приметила? Из-за чего дедушка перетрухнул?
Мельникова: Одно из другого вытекает: комендант кричал, что вы шарили, - выходит, заподозрил и теперь пошлет к нам солдат.
Дедушка: То, что кричал, с ветром унесло. Мало ль пьяный кричит. Тверезый действовал бы втихую, отметил бы про себя. Зачем тверезому выдавать свои подозрения? Пьяный - тот кричит, но тут же и забывает… Вспоминай, что потом-то было…
Мельникова: Потом… Я не помню, уехали…
Дедушка: Эх ты! Штольц извиняться стал, прощения просил, что обидел меня глупыми словами. Вот почему тревога. Ты подумала: какой господин перед лакеем своим, который для него все равно что цуцик, будет извиняться? Уразумела?
Мельникова: Ну… и что?
Дедушка: Как это «что»? Он, значит, недостаточно спьянел, шарики работали: дай, думает, успокою, примаслю дедушку, извинюсь перед ним, и он спать ляжет. То есть мы с тобой, довольные, что все обошлось гладко, захрапим в нашей клуне, а лодка с солдатами тихо подойдет и захватит врасплох!
Мельникова: Дедушка, Тимофей Васильевич! Бежать надо!
Дедушка (Усмехаясь): Вот так-то! Умна была девка! Куда бежать-то? На тот свет успеем. Наше дело - счастья ждать: вдруг Штольц на ветру свои подозрения развеет. Кроме того, герр сильно ко мне привержен: позволил много, ездил один на один. Ему ведь тоже гестапо припаяет, когда следствие начнется… Сиди, Женюшка, будем пока ждалки ждать.
Кто-то вдали запел под гармонь…
Дедушка: Ох-хо-хо, внученька! Все! Отстояли вахту - будем запираться да спать. Празднуй жизнь и фашистскую глупость. А того вернее - их жадность непомерную, свинячую!
Дедушка: Все Женюшка, отстаяли мы свою вахту. Иди, а я тут у печки погреюсь. Кстати, знаешь, как ломит. Старость не радость…
Мельникова: Я не собака!
Дедушка: Ты что?
Мельникова: А ничего! Боя ждала, смерти ждала, а все окончилось пшиком.
Дедушка: Иди лучше сюда, чайку попьем.
Мельникова: На что он мне, ваш чай, я его отродясь не пью…
Дедушка: Садитесь, Евгения Ивановна! Какие у вас имеются претензии?
Мельникова (Плача):Дедушка, Тимофей Васильевич… То вы меня по морде, то огладите. Я ж не собака. Неужели совершенно ничего не достойна? Буду слушаться, все стану делать, но разве нельзя по сознанию? А еще лучше, еще лучше…
Дедушка: Что вы считаете будет лучше?
Мельникова: Дайте приказ - побегу и взорву комендатуру, а там…
Дедушка: Это я уже слышал. От Андрея… Эх ты…
Мельникова: Тогда… не мучайте недоверием. Вам все известно, я — все равно как чурка. Что к чему — не понимаю. Почему фашисты не вернулись нас брать? А может, еще придут?
Дедушка: Не придут! Считай, покончено… Садись, говорю. Не выводи из терпения. И я не железный… Уселась?.. Тогда другое дело. Будем калякать. Поимей в виду, товарищ радистка, и мне надоедает в молчанки играть.
Мельникова: Да…
Дедушка: Люди, Женюшка-Евгеньюшка, которые здесь, ой как не просты. Хотя бы и наши, то есть советские. Некоторые напуганы. Отчаянный поступок легко совершат. Выдержки, выучки мало… Есть и такие, которые входят в контакт с немцами, записываются по каким-то причинам в полицию. И вдруг… поворачивают в нашу сторону. Из могу ж я от них отказаться… Вот который пьяный пел - он полицай - Сашко. Энтот самый Сашко, при том что еле его терплю, помогает мне. А в ту ночь, когда ты прилетела, ведь он тебя спас. Мог бы не спасать. Но заметил парашют, а потом тебя выследил, как ты прятала рацию и рюкзак, перетянул их из-под улейка в безопасное место. Выходит, он свой и можно ему доверять. Верно? А он полицай. Поросенка для немцев высмотрит — отнимет у бабы. Способен бабу излупить. Одно слово — показывает, что выслуживается… Эх-хе-хе! Ну… а я, к примеру, разве не выслуживаюсь? Сашко поросятками и курями, я — рыбкой да самогонной настойкой, прогулками с комендантом. Счастье, что бить никого не нужно…
Мельникова: Что это?
Дедушка: Опять ты прислушиваешься. Брось, оставь, зараз не придут…
Мельникова: Вы о Сашке не закончили, Тимофей Васильевич.
Дедушка: Не Сашка, не Сашка — Сашко! Путать не смей. Обижается… Да, так вот… У нас уговор: ежли комендант возвращается от меня, Сашко наблюдает его дальнейшее поведение. Если герр завалился спать, тогда Сашко пьяным голосом горланит... А я понимаю: все в порядке, гутен ахт, ложись, мол, дедушка, почивать… Сигнализация, ясно?
Мельникова: Разве Штольц утром не может снарядить солдат?
Дедушка: Ну! Заспит… И не так он глуп, чтобы по серьезнейшему делу, когда у него шарили в карманах, поднимать тревогу и докладывать по прошествии столь долгого часу. За это и его не помилуют. Скажут: «Как же так, герр комендант? Где ваша оперативность? Ай-яй-яй, придется вас наказывать, придется отправлять в Сталинград, придется вам отличаться в бою!» Одного держись строго: не вмешивайся, Христа ради, ни в какие дела. Пусть убивают человека хотя бы и самого распрекрасного. Не моги думать его спасать или звать кого-нибудь на помощь. У фрицев закон железный — сцапают, и пойдет потеха. У них своего гестапо в Кущевке нет, но их агенты понатыканы во все подразделения и службы. Будь то склад, комендантская рота, местная полиция — у контрразведчиков всюду свои глаза и уши. Ежли тебя приметят, что ты в чем-то активная, схватят и повезут разбираться в Армавир, а то и в Краснодар… Я тебе когда-нибудь расскажу, на чем засыпался Андрюха… Не сейчас, поближе к концу.
Мельникова: Какой такой конец, дедушка?
Дедушка: Конец может быть только один. Помяни мое слово, скоро начнут они драпать. Вот когда ожесточеют все штольцы. Берегись, гляди в оба!
СЦЕНА ШЕСТАЯ
Мельникова (Зрителям): Ночью дедушке стало сильно хуже: так, что на утро он еле смог подняться. Этой же ночью по рации нам передали приказ уходить из станицы – деду в Ростов, мне к линии фронта. Вот-вот Кущевку должны были освободить наши – нам уже не было смысла оставаться. Кроме того, в командовании опасались, что дедушкина болезнь кончится смертью, а одной мне оставаться опасно. Кроме того, утром стало известно, что коменданта Штольца отправили на фронт…
Шум за сценой, крики…
Соседка (За сценой): Последнее, последнее куда забираете? Чем я детей кормить буду, ироды?
Дедушка: Последние продукты выбирают у людей. Верный знак: драпать собрались фашисты!
Мельникова запаниковала и заметалась…
Мельникова: Что делать то?
Дедушка: Держись простенькой послушной девочкой, кланяйся! Обыскивать шибко не станут!
Мельникова: Дедушка, рация!
Дедушка: Все оставь на местах!
Мельникова: Тайник, тайник! Все оттуда вынули?
Дедушка: Не хвилюйся, Женюшка. Что нужно, давно оттуда вынуто и отправлено…
Входят немцы и полицаи
Дедушка: (Фельдфебелю) Не угодно ли шнапс, господин офицер?
Фельдфебель: Найн, я есть на служб
Дедушка: Так возьмите с собой!
Фельдфебель: Найн
Дедушка: Аусвайс
Полицай: Убери дед свой полицейский документ… Приказ касается всех русских без исключения… Отступать немец собрался: все продовольствие выгребают. А нас то, как думаешь, с собой возьмут или так, на произвол судьбы бросят?
Фельдфебель (толкая полицая): Швайг! Шнель, шнель!
Первый немецкий солдат: Фиш! Рыба!
Второй немецкий солдат: Меел! Мука давай!
Полицай (Мельниковой): Не мешайся, дура!
Третий немецкий солдат: Охх, тсвиибл! Лук!
Фельдфебель: Вас ист дас?
Дедушка: Даст ист кортофель…
Фельдфебель: Не надо, пошель, пошель, шнель!
Третий немецкий солдат: Картофель найн!
Полицай (Выслуживаясь): Картофель, тем, кто предано служит немецкому командованию, оставляют!
Немцы и полицаи уходят
Дедушка: Натягивай на себя всю, какая у тебя есть, одежду. До фронта топать да топать. Рацию забирай с собой. Потеряешь направление — станешь связываться со своими. Чуешь, завывает ветрюга. Хорошо!
Стук в дверь
Дедушка: А вот это уже не хорошо, внученька….
Мельникова (выглянув в окно): Соседка
Дедушка: Поговори с ней… Про меня скажешь, мол, полумертвый, бесчувственный…
Входит соседка
Соседка: Дочери мои помирают с голоду. Дай чего-нибудь. Вам, полицаям хоть что-то оставили…
Мельникова: Мешок принесите, насыплю картошки.
Соседка: Вот куль!
Мельникова: Да сюда больше килограмма и не влезет… Принесите мешок…
Соседка: Давай сыпь сюда. Нешто я мешок подыму, я под мешком свалюсь…
Мельникова: Вареной дать?
Соседка (Зло): Неуж откажусь! Дед-то как, совсем плох?
Мельникова: Тетенька, он сильно болеет.
Соседка: Да и поделом!
Мельникова: Вернитесь!
Соседка (Зло): Ну! Неуж-то я б к вам пошла так… Девчонки мои помирают… Кабы не это, во век порога вашего волчьего не переступила…
Мельникова: Я сейчас ухожу. Прошу вас, присмотрите за дедушкой…
Соседка: Чего?
Мельникова: Присмотрите за дедушкой, пока он не поправится…
Соседка: Куда уходишь?
Мельникова: К своим, к линии фронта… Дедушка плох и идти не сможет…
Соседка: Ой, да что ты такое буровишь?
Мельникова: Знайте, в Сталинграде наши берут верх, наступают. Со дня на день освободят и Кущевку! Об этом всем говорите!
Дедушка: Соседка!
Соседка: Что, Тимофей Васильевич?
Дедушка: Ты меня считала, что я немецкий холуй?
Соседка: Ну!
Дедушка: Христом богом тебя прошу — считай так и в дальнейшем. Недолго осталось… Терпеть осталось совсем недолго. А сейчас, прошу, уходи, чтобы нас вместе не видели… Для твоего же блага нужно, для дочек твоих…
Соседка вскочила и побежала.
Дедушка: Ох и сильный же ветер гуляет! Хорошо, что нынче луна ущербная… Хоть и не видать ничего, да и тебя не видать… Иди, Женюшка, вперед и вперед — до моста, небольшой мостик. Там проселок петляет: тебе налево… Давай прощаться… Маленькая ты… Да и не расти пока, погоди – на войне маленькой сподручнее… Ты маленькая, а, между прочим, вроде Андрюхи отчаянная. Уважаю молодых, но я их и побаиваюсь. Я сильно пуганый, вот в чем вопрос. Молодые, я убеждаюсь, куда как более подходят в партизаны. Потому как вам, хуже смерти, ежли оскорбляют душу.
Мельникова: А вам безразлично?
Дедушка (обижаясь, с дрожью в голосе): Как же ты, умная девушка, можешь такое спросить? «Безразлично»! Душа оч-чень уж сложная штука. Какая с детства завелась, до самой смерти не меняется. Ежли нежная, да еще и ласковая, такая и остается. И чувствительность душевная, и взрывчатость, и отклик души на несправедливость - все и завсегда при тебе с младенчества до древних лет. Может она у меня заскорузнуть, как ты находишь?.. Я не верю. В нее, в душу то есть, плюют, вколачивают гвозди, студят душу и поджаривают. А все она одна и та же. Вот только скорлупа на ней с годами толщеет. Откудова берется скорлупа? От головы, которая говорит коротушечное словечко «н а д о!». Моего сына уводили на расстрел, душа плакала, а разум заставлял ее молчать, скорлупа держала. И я даже к глазам, к зрению своему, душу не подпустил. Смотрел, как сына родного, кровинку мою, палили, скручивали, волокли. И я говорю: «Не знаю, кто таков». Вот как было, Женюшка.
Мельникова: Как, дедушка, Андрей ваш сын?!
Дедушка: Видел, как его брали. Стоял. Молчал. Богу молился, чтобы самого меня не заставили хватать и тянуть. Вот тогда бы и лопнула скорлупа… А я ведь знаю: Андрюха в меня верил, что я себя не выдам. Он один только раз зацепил меня глазом. И я почуял - просит прощения, что полез куда не надо… А ты говоришь «безразлично»… Ладно, надо идти…
Мельникова: Да, дедушка…
Дедушка: Внучка! Ты… Компас где?
Мельникова: Передо мной!
Дедушка: Куда идти, помнишь?.. Ладно. Пока не рассвело, надо… идти дорогой. Дальше, дальше степи… Три лесополосы отсчитай. Потом… Потом свернешь. Вправо…
Мельникова: Дедушка, вам плохо…У вас жар…
Дедушка: Приказываю: иди!
Мельникова: Дедушка, посидим еще. Десять минут.
Дедушка: Слышь… Война. Хотел тебе сказать: берегись мин. Поля вокруг хуторов, где земля чуть вспухла… смотри, обходи. Сколько выдюжишь — топай и топай. Пока весь припас не кончится, в хутора не заглядывай… Подожди. Еще что хотел сказать: помни пример Андрюхи!
Мельникова: Дедушка!
Дедушка: Что, Женюшка?
Мельникова: Я с вами останусь.
Дедушка: Чего?
Мельникова: Не оставлю! Вас не оставлю. Одного!
Дедушка: Чего-о! Бунтуешь против моего приказа?!
Мельникова: Расстреливайте, от вас не уйду!
Дедушка: Выполняй приказ! Ты… Ты… Лучше обнимемся на прощание. Вот так и Андрюха погиб, жалеючи. Против приказа нельзя. Иди, иди, шагай, пака шагается… Я оклемаюсь… Иди… Война, Женюшка…
Мельникова: И я пошла. А он остался. Пройдя метров сто, хотела вернуться к деду… да вдруг подумала: надо выполнять приказ! И я пошла на восток. Сперва медленно, потом все быстрее.
Затемнение сцены и шум вьюги
На авансцене появляется Мельникова в форме офицера советской армии
Мельникова: До линии фронта добрела через девять дней. Много лет спустя, уже после войны, мне довелось побывать в Кущевке. Станица разрослась, стала неузнаваемой. По расспросам местных, Тимофей Васильевич умер от воспаления легких через несколько дней после того, как пропала его внучка. Я нашла ту самую нашу хату, но войти так и не решилась. Мне представилась наша горница, печь и дедушка Тимофей … безвестный, но самый настоящий герой Великой Войны.
На сцену выходят все, поют.
КОНЕЦ