Герои — вымышлены, история имеет все шансы быть реальной.

Валька помирать не собирался. Ни сегодня, ни завтра, ни когда-нибудь ещё в ближайшем, обозримом будущем. Ну, это было так, пожелание — проведя в боях уже больше месяца, Валька, в принципе, смирился и с тем, что может и помереть. Но, конечно, не сегодня.

Валька выбрался из окопа в этой дурацкой ватной тишине, оставшейся после взрывов, — посмотреть, что там сзади творится, кто ещё воюет из их взвода… и тут словно раскалённый гвоздь, словно иголка, на которую насаживают бабочку-то есть его, Вальку! Прямо в спину, слева, будто и не было бронежилета, и стало больно ужасно, преужасно, больно-больно-больно, Господи! Вальку кинуло грудью в грязь, всё завертелось, Сева, товарищ его, он пулемётчик, рядом лежал… он, кажется, кинулся к нему, а может, Вальке это показалось. Сева что-то делал, только Валька по-прежнему ничего не слышал, а за болью не почувствовал даже укола. Потом… потом, кажется, Севы не стало… По крайней мере, Вальку никто больше не трогал. Или, может, Валька без сознания провалялся столько времени?..

Было тихо. Очень-очень тихо. И совсем не больно. Это было здорово.

Валька лежал, уткнувшись виском и щекой в грязь, и глядел перед собой. Видимо, «раскалённый гвоздь» — это пуля… Больно не было, и он подумал, что быть раненым — это даже неплохо. Можно лежать и ничего не делать. И пока действует обезболивающее — будет совсем-совсем хорошо. А потом уже будет неважно. Тоже — совсем-совсем. Это было немножко глупо — помереть здесь, на этой дурацкой, никому не нужной войне, на которую его отправило совершенно далёкое от него правительство, захотевшее отмыть, верно, ещё пару миллионов баксов на боевых действиях. Но Валька, в принципе, пошёл сюда не из-за этого правительства, он просто подумал, что если не он-то ещё кто-нибудь, а ему, Вальке, вроде и терять-то нечего «на гражданке». Ни родителей, ни семьи… Вот он и подал рапорт: всё равно же кому-нибудь идти. А так поступить — по-мужски, вроде, было… По крайней мере, тогда Валька так думал.

А теперь лежал, и ему было хорошо. Ему понравилось быть раненым. И, в принципе, он же не за правительство, он сам так решил, сам пошёл, а значит, и погибает — сам. За товарищей, за тех, вместо кого — и тем паче за тех, вместе с кем — он пошёл.

Впрочем, героические мысли Вальку занимали мало. Ему просто нравилось лежать и знать, что скоро всё закончится…

А потом пришёл человек и испортил всю красоту момента. Человек этот именовался обычно отцом Александром или короче — «батя», как его с любовью звали бойцы, потому что отец Александр давал им силы и веру, что всё будет хорошо и что Господь не сердится на этих грязных, вечно голодных и уставших парней за то, что они постоянно нарушают Его заповедь «Не убий». Эта бессмысленная война когда-нибудь закончится. Всё будет хорошо…

А Вальке хорошо было — сейчас. Только отец Александр этого не понимал. Он требовал от Вальки очнуться — правда, он и так, вроде, в сознании — и хоть в окоп сползти, а не валяться приманкой всем пулям. Он тащил Вальку и приговаривал, что скоро будут вертушки, и бои тут закончатся, а Вальку в госпиталь доставят, и там ему пулю вытащат. Валька пули не чувствовал. Он вообще ничего не чувствовал и, кстати, не видел. Он плавал в абсолютно чёрном пространстве и совсем не хотел слушать отца Александра.

— А Богу ты что скажешь?! — в сердцах спросил священник. — Лень стало Отечество защищать?

Валька задумался. Действительно, ему-то сейчас хорошо, а Богу что сказать придётся, когда помрёт?..

Приходить в себя было больно. Даже больнее, чем в тот момент, когда пулю «словил». «Ладно, — смирился Валька, — вылечат, в строй вернусь. А что Богу сказать, я как-нибудь потом подумаю. Сначала войну здесь закончим, а потом помирать буду…»

27 мая 2012 года,
>Москва