Был праздник Троицы – памятный день сошествия Святого Духа на апостолов, учеников Христа. Православный народ не спеша выходил из небольшой церкви у старого кладбища. Освещённый и согретый утренним июньским солнцем, дворик был чист и уютен. Огромная липа в его центре пышно зеленела и скрывала в густой листве радостно щебечущих птиц. Прихожане несли в руках букетики душистых трав. Эта давняя традиция придавала душе особое праздничное настроение.
Сегодня возле церкви многолюдно. Некоторые приехали на праздник из близлежащих сёл. Скоро я заметил высокого, стройного мужчину в костюме и широких тёмных очках. Выйдя из храма и перекрестившись, он, не спеша, направился к распахнутым воротам. Там его строгая, худощавая фигура остановилась. Наши взгляды встретились, и мы приветливо поклонились друг другу.

Это был Пал Палыч. Совершенно седой, с заметным следом на лице то ли от страшной травмы, то ли от перенесённой болезни, весь его вид был исполнен благородства и одновременно какой-то детской доверчивости. Всё это странным образом сочеталось в этом уже не молодом человеке. Он не так давно стал прихожанином нашей небольшой церкви. Сейчас Пал Палыч, видимо, ждал свою супругу, которая пела в хоре и пока задерживалась. Мы приблизились и, как всегда, тепло пожали друг другу руки. Мой знакомый обычно протягивал обе ладони в знак искреннего расположения. За внешней строгостью и сдержанностью при близком общении ощущались лучи скрытой яркой души.

Как всегда, Пал Палыч поинтересовался моими делами. Это являлось установившимся у нас этикетом. Но говорить пока не хотелось, обоих ещё не покинуло возвышенное состояние души от только что закончившейся службы. Жена Пал Палыча, выпорхнув из храма и подав знак мужу, удалилась куда-то с женщинами-хористами. Спешить было некуда, и мы решили прогуляться к морю. Чудесный день распахнул над нами чистое голубое небо. Слева в лучах весеннего солнца сиял морской залив.
Бывает, что знаком с человеком достаточно давно, а узнаешь его только в час испытаний или в неожиданный миг откровения. Так случилось и в тот памятный день. Ранее мне не раз доводилось бывать в доме этого скромного человека. Квартира, где проживал Пал Палыч с женой и сыном, находилась у самого берега залива. Рядом, чуть в стороне за последние годы «незалежности» успели настроить баров и торговых точек, где в летний сезон пёстрая отдыхающая публика растекалась по просторным пляжам, откуда всю ночь гремела музыка. А старенькая коммунальная двухэтажка по-прежнему жила своей устоявшейся годами жизнью. Сюда-то и отправились мы с Пал Палычем, предавшись откровенной беседе.

Паша Оболенцев был коренным киевлянином. Из светлых воспоминаний детства в памяти, и по сей день, хранится грустная страничка о первой любви. Она заполнена самыми чистыми переживаниями далёкой поры школьных лет. Это случилось в 5-м или 6-м классе. Ворвавшись с весенним ветром и потоками тёплых лучей солнца, та первая мальчишеская любовь заполнила собой всю его детскую душу. А ушла так неожиданно, так и не узнав своего героя.
Старый дом, в котором проживала семья Паши стоял в центре Киева, недалеко от парка Шевченко. На третьем этаже жила девочка, которую он полюбил той первой любовью, что приходит однажды ещё в детстве. Той весной, вставая по будильнику до рассвета, он отправлялся в парк, где росли прекрасные тюльпаны. Затем, возвращаясь оттуда с букетом, каждый раз поднимался по водосточной трубе и, передвигаясь по выступам на стене, взбирался к её окну. Оставлял цветы на подоконнике и тихо, чтобы не разбудить соседей, спускался вниз.
В определённый момент, затаившись, наблюдал, как девочка каждый раз обнаруживала букет, как затем брала и подносила к лицу. Пашке очень нравилось делать это для неё, ведь он был так влюблён, что ничего ему тогда больше не было нужно. Даже знакомиться. Он был счастлив, оставаясь неузнанным. Но случилось непоправимое. Однажды, поднимаясь к её окну, он нечаянно зацепил соседскую бутыль с наливкой, тогда все делали наливку и ставили на подоконник. Чтобы не разбить бутыль он обхватил её рукой и прижал к себе, но не удержался, потерял равновесие и рухнул вниз. В результате сломал руку и попал в больницу, прослыв вором. Пока Пашку лечили, семья, где жила его первая любовь, переехала из их дома. Навсегда. В неизвестном направлении.

Потом была юность и служба в Армии. Серьёзное чувство пришло после демобилизации. Тогда поступил учиться в закрытое морское училище, где готовили будущих специалистов для загранплавания. Павел молод и красив. Имел прекрасное здоровье и мог выйти против четверых. За плечами остался спецназ Внутренних войск. Девушка, с которой познакомился жила там же, в Калининграде. Они встречались и собирались пожениться.
После первого курса Павел приехал в отпуск на каникулы в свой родной Киев. Мичманская форма, стать и молодость заметно выделяли его из среды сверстников. Вокруг бушевала весна, и он был молод и счастлив.
В тот памятный вечер мичман Оболенцев решил прогуляться в парк к Днепру. А точнее на танцы. Это сегодня отовсюду манит музыка, огни рекламы тут и там зазывают в уютные кафе, бары, на площадки под открытым небом. В то время основным местом отдыха молодёжи были парки и танцплощадки. Днём там звучали духовые оркестры, а по вечерам манила сюда молодёжь живая музыка популярной эстрады. Танцплощадка, куда отправился Павел, находилась на зелёном склоне холма над Днепром. Со всех сторон парк, красота. Всюду зелень, соловьи.
Пригласил на танец девчонку. Помнит, была очень красивой, как с картинки. Потанцевали с ней, а когда закончилась музыка, отзывают его в сторону парни. Был Павел не робкого десятка, потому и отправился с ними один в тень деревьев. Но не успел в темноте понять обстановку и среагировать, как блеснул нож. Страшная молния ударила в лицо. Второй удар принимал, защищаясь, но потерял сознание. Очнулся уже в реанимации. Переломана челюсть, раздроблены и выбиты зубы, рассечён рот. Удар, видимо, намечался в шею.

Стали его сшивать, ставить скобы и мосты. Натерпелся тогда боли. А когда после лечения посмотрел на себя первый раз в зеркало, не узнал. Понял, «приплыл…».
К любимой девушке в Калининград не поехал, не хотел огорчать. А она, оказывается, была от него в уже положении. Долго ещё писала, звала. Но Павел так и не вернулся.
Теперь он думает обо всём случившемся иначе. А тогда гордость не позволяла показаться. Думал больше о внешнем, не осознавал, что можно полюбить человека за душу. И каждый раз, глядя в зеркало, говорил: «Нет».
После, много лет спустя, понял, внешняя красота увядает, а душа вечна и раскрывается во всей во всей полноте, порой лишь с годами. Теперь там у него внуки и тянет вырваться, да всё мешает что-то. Болезни одолевают, сильные мигрени, пенсия небольшая, а ехать без подарков не хочется.
… Того парня, что искалечил меня, всё-таки отыскал потом. Долго искал, но нашёл. Сам. Отец-то у Павла служил в КГБ и всё просил дать приметы злодея. А Павел говорил, что не помнит, хотел сам его найти. Одержим был. Не выходило тогда из головы: «За что?»

Через несколько недель, увидев Павла перед собой, тот парень мгновенно побледнел. Бил он его тогда жестоко, беспощадно. Друг, находившийся рядом, еле оттянул. Столько натерпелся из-за него, месть душила. Мучило одно: «За что»?
Сейчас Пал Палыч другим стал. И дело даже не в возрасте. Помню, ещё не так давно был он гораздо жёстче и суровее. А начал ходить в церковь и постепенно изменился. Бог коснулся его души. Смирение и любовь к ближнему освятили человека. Вера преобразила. Теперь он с улыбкой вспоминает превратности судьбы.
- Сам удивляюсь иногда, - признаётся он, - Что со мной происходит.
Когда-то это был непримиримый боец, теперь же образец кротости и участия к ближнему. Пал Палыч как буд-то продолжая мои мысли о смирении, добавляет:
- Слава Богу, а то Пашка мой тоже характером на меня похож, самоуверен очень. Конечно, у него сейчас проявляется много способностей. Среди сверстников он выделяется. Вон по шахматам продвинулся. Но в церковь ходит и Воскресную школу при ней посещает. На добрые дела стал больше направляться и даже иногда получает особые поручения от священника.
Пашка – не родной его сын, но Пал Палыч его обожает. Ухаживал за ним с пелёнок. Старается воспитать его в строгости, теперь уже чисто по-христиански. Загружен Пашка хорошо: школа, музыкалка, кружок, церковь. Когда отцу позволяет здоровье, идут вместе на море ловить бычков или креветку. А футбол уже Пашка «отвоёвывает» с боем, поскольку домашние дела нуждаются в его участии и на них тоже нужно время.
Сам Пал Палыч тоже вырос с неродным отцом, хотя любил его, как родного. Его настоящий отец – военный лётчик пропал без вести в первые дни войны. Тогда, весной 41-го, он только, закончил школу лётчиков в Киеве и был направлен на Советско-Польскую границу. Здесь, в Золочеве и застала молодую семью война. Отец первым поездом отправил жену, находящуюся уже в положении в её родной Киев.
Пашка вырос, так никогда и не увидев своего настоящего отца, который был родом из русской глубинки. После войны мать вышла замуж второй раз, тоже за военного. Для Пашки он станет за родного.

Мы не спеша идём рядом с Пал Палычем, замолкая между нашими откровениями. Слышно как радостно и звонко щебечут птицы, укрывшись в зелёной листве. Я знаю, что мой попутчик любит и умеет трудиться. И когда отпускает мигрень, не только у себя в доме чинит всё, но помогает нашим прихожанам – одиноким пенсионерам, вдовам. Да и не только нашим. Делает это скромно, от души, стараясь, чтобы никто не обратил внимания. Оказывается в прошлом Пал Палыч – высококлассный специалист. Благодаря своему труду, знаниям и упорству в 70- годы был отмечен званием почётного гражданина г.Киева. Работал он в то время на одном из известных заводов. Однажды вышла из строя очень сложная и дорогостоящая установка, изготовленная в Японии. Стоимость её составляла около 40 миллионов долларов. Никак не удавалось её починить. Остановилось производство. Тогда и вызвался Пал Палыч со своей бригадой. Несколько суток не выходил с территории, а сделал. Посыпались награды и почести. Директор завода с тех пор при встрече персонально жал руку.
- Загордился было тогда, - признаётся мой собеседник. Теперь Пал Палыч другой человек – смиренный.
Выходим к набережной, просторно распахнувшей ещё пустующие пляжи. Пал Палыч достаёт свою неизменную «Приму». И как бы извиняясь, комментирует:
- Никак не могу бросить, не получается.
Мы идём молча по аллее, и взгляды наши пересекаются где-то у горизонта морской глади. Тихо и спокойно вокруг, только закричит иной раз чайка над головой и унесётся вдаль над бирюзовыми просторами вод.
Не просто человеку меняться. Одно время, уже на пенсии, когда навалилась со всех сторон гора проблем, запил. Тихо, никого не терроризируя, просто ушёл в себя. Супруга тогда молилась ночами, просила Бога о помощи. И Он услышал. Да и видел сердце человека.
Когда больную раком мать забрали из Киева сюда, в глубинку, врачи пророчили, что проживёт она 2-3 месяца. Пал Палыч сам взялся ухаживать за умирающей матерью. Не отходил от неё. А когда однажды во сне она упала с кровати, постелил себе внизу рядом матрац. И так спал, оберегая её покой до самого последнего дня. Мать умерла на руках сына, прожив ещё более года вопреки предсказаниям врачей.
К тому времени Пал Палыч сам имел безсрочную инвалидность и нуждался в серьёзном лечении. По этой причине не мог иногда в воскресенье дойти до церкви. Но часто дежурил за жену на работе, особенно когда она бывала на богослужениях и задерживалась на спевках.
Мы, не спеша, движемся, вдыхая чистый морской воздух, о котором могут только мечтать жители больших городов. А я, открывая для себя новые страницы биографии этого, казалось бы, хорошо знакомого человека, удивляюсь вновь и вновь его судьбе.

Когда не состоялась карьера моряка из-за трагедии на берегу Днепра, ещё молодой и полный энергии, он искал реализации своих способностей. Тогда достаточно зрелый, с богатым жизненным опытом он и пришёл на факультет журналистики Киевского университета. Выдержав головокружительный конкурс, без всякой внешней помощи, которая в то время у него имелась, поступил на первый курс, блестяще сдав вступительные экзамены и легко убедив приёмную комиссию в своей незаурядности. Однако, и здесь Павлу Оболенцеву не суждено было долго задержаться. Получив в конце года курсовое задание на тему о ведущей роли партии в жизни народа и страны, он вложил в работу всю силу таланта и широту души. Искренне и вдохновенно. Однако, написал Павел Оболенцев вовсе не то, что ожидали от него в то время. Как гром среди ясного неба прозвучали тогда из «курсовой» его мысли о том, что коммунисты – это такие же, как и все остальные, обыкновенные люди. Более того, среди них не только примерные труженики, но, зачастую, - лодыри, воры, пьяницы, карьеристы и безнравственные властолюбцы. Короче, никакая это не «ум, честь и совесть» страны и эпохи, скорее наоборот. Реакция последовала молниеносно. Это было начало семидесятых.

- Проректор кричал мне вслед, чтобы я даже ручку не смел брать в руки. С «треском» я был выдворен их храма науки. Через три месяца из органов Госбезопасности уволили моего отца, не дав дослужить до пенсии. И если бы не его заслуги и положение в КГБ, валил бы я лес где-нибудь в глухой сибирской тайге. Отец тогда сильно переживал за меня и крах своей карьеры. Запил. И не смог выкарабкаться. Да и время было совсем безбожное...

Мой собеседник умолкает. А мне почему-то приходят на ум слова Спасителя из Евангелия: «Блаженны алчущие и жаждущие правды…». Говорят, что Бог не даёт человеку непосильных испытаний, но «каждый возьми свой Крест…».
Однажды, это было в далёкой молодости, на ночной остановке двое парней стали приставать к девушке. Когда Павел подошёл к остановке, её уже насильно тянули в темноту деревьев. Не знал он тогда, что рядом притаилась группа сообщников. А когда, растолкав хулиганов, освободил жертву, то сам оказался в плотном кольце. Нескольких удалось «выключить», но потом и самого сбили на землю и стали бить ногами. Били жестоко… В ту ночь он без сознания был доставлен в больницу и целый месяц потом вставал на ноги, лечился. Но самым обидным оказалось, что на дороге, по которой убежала девчонка, совсем рядом, находился опорный пункт милиции. Но она не сообщила туда.
- Может страх сковал, - оправдывает сегодня её мой попутчик.
- Да, - говорю, - Попадал ты в переделки…

Пал Палыч некоторое время идёт молча, но как бы поддерживая разговор, произносит:
- Это ещё что, а было и пострашнее.
Он вновь замолкает, словно проговорившись о том, чего знать никому не надо. Но я, пользуясь моментом, прошу его рассказать. И он уступает.
- История, участником которой был и я, никогда не освещалась ни в одной из газет того времени. Подробности тех трагических событий сохранились только в архивах МВД, да в памяти немногих доживших до сей поры свидетелей.
Я проходил армейскую службу в особом подразделении спецназа Внутренних войск страны, которое подчинялось только Главкому Вооружённых Сил. Меня, сына офицера КГБ и личной охраны Хрущёва, взяли в это элитное подразделение, как говорили тогда, «по великому блату». Готовили нас очень серьёзно, и мы не знали: где встретим то боевое крещение, из которого не всем будет суждено вернуться.
В середине 60-х, в Забайкалье, в системе исправительно-трудовых колоний (ИТК) вспыхнула целая серия бунтов. Готовились они тщательно на свободе, оттуда же и руководились. Это было дерзкое и жестокое восстание уголовников. Оружие в зоны было заранее доставлено через «купленных» охранников и должностных лиц, что сразу повлекло многочисленные жертвы. К местам восстания стянули войска. Но неожиданность и дерзость мероприятия позволила «зэкам» вырваться на свободу, вызывая ужас и страх мирного населения. Это была безпощадная и неуправляемая масса озверелых уголовников.

Силами МВД, соседних воинских частей и спецподразделений, вырвавшихся из «зон» заключённых стали окружать и подавлять «огнём». Взвод, в котором служил я, замыкал кольцо внешнего окружения на своём участке. Наше отделение из 7 человек и машина УАЗ разделилось на две группы. Четыре бойца были от нас на расстоянии прямой видимости среди деревьев, а мы втроём и УАЗ составили отдельный форпост. Впереди – тайга и ожидаемые уголовники. Сзади – начавший таять, весенний лёд Байкала. Смяв и расстреляв солдат, прорвав три кольца окружения, озверевшие «зэки» двигались на нас. Их было много. Нашу соседнюю группу задавили огнём у нас на глазах. Был приказ – стрелять. У каждого только по три «магазина» патронов. Я израсходовал все. Стреляя в тех людей, я видел их лица, они были уже совсем близко. Кольцо вокруг сжималось. У нас осталось одно спасение – наш УАЗ. Расстреляв все патроны, мы рванули на весенний лёд Байкала. Сверху уже была талая вода. Мы уходили от смерти по весеннему, коварному льду. Колёса были погружены в воду, а сзади за нами шла волна. Ревел мотор. Каждый испытывал неимоверное напряжение всех своих сил. Нервы натянуты на пределе. Кто-то молча молился Богу. Мы уходили от смерти и были с ней рядом.
Связь с «центром» была потеряна. Наша рация сбилась с частоты. И вдруг мы услышали музыку. Она зазвучала из динамиков рации неожиданно и невероятно. Эта музыка заполнила собою кабину и ворвалась в наши раскалённые сердца. Звучал полонез Огинского «Прощание с Родиной». Передать наши чувства в тот момент трудно.

Мой собеседник умолкает. Какое-то время мы идём молча. И тут я вспоминаю, как однажды во время посещения квартиры Пал Палыча, хозяин, находясь в состоянии какого-то душевного волнения, возможно, желания косвенно поделиться со мной чем-то сокровенным, постоянно просил сына сыграть для меня на фортепиано полонез Огинского. А Пашка всё время увиливал и не хотел садиться за инструмент. Тогда я не придал значения этому. Теперь мне понятно, что ощущение жизни, её ценность, каждое мгновение новых откровений и радостей, связано у этого человека с тем далёким днём. Днём, запечатлевшим навсегда грань жизни и смерти, по которой шёл он не раз, которая вела его к великому и до конца непостижимому умом понятию Бога и познанию себя. К прозрению своей души и вселяющейся в неё истинной, вечно-пребывающей любви.
Ему долго ещё снились и стояли перед глазами люди, в которых он стрелял. Они часто являлись ночами в его сны, и это было тяжело. Он просыпался …
Теперь ему снятся другие сны. Буд-то поднимается он легко-легко и видит себя со стороны. А потом спохватывается, не ощущая веса, и возвращается в себя. А мне, слушая в эти минуты откровения этого человека, почему-то думается, что может быть это, облегчившаяся покаянием в настрадавшемся теле душа готовится в дальний путь. Что-то в этом есть. Но я шучу, что когда Пал Палыч бросит курить, то окончательно станет невесомым. На это мой собеседник отвечает лишь доброй улыбкой.
Мы идём по набережной. Здесь, совсем рядом с морем, живёт семья Пал Палыча. В небольшой простенькой квартире с печным отоплением.
Пал Палыч делится сокровенным:
- Хочу купить свой домик, чтобы быть ближе к земле. Своими руками его обустроить. Чтобы сыну оставить что-то. А квартиру продам, не уютно в ней душе. Мы прощаемся. Его стройная, высокая фигура удаляется, а во мне остаётся волнующее чувство. Оно не безпокойное, а ровное и возвышенное. За ним – откровение приоткрывшейся тайны. Тайны нашей земной жизни.
И вспомнил я сон, о котором рассказывал мне недавно Пал Палыч. Буд-то пробирается он через жуткий лес и болото, прижимая к груди сына. И являются ему вокруг разные мерзкие твари. А он закрывает лицо Пашки ладонью, чтобы не увидел и не испугался. И стоит Пал Палыч среди мерзкого мира с ребёнком на руках и просыпается. И мне хочется, чтобы однажды проснулся он и увидел чистое утро новой жизни – вечной. А сын получил в наследство главное – отеческий свет и тепло души, примирившейся с Богом.

Скоро после нашей встречи, я уехал надолго по делам в Киев. А когда вернулся, то узнал, что Пал Палыч находится в областной больнице. Возвращаясь в столицу через южный провинциальный центр, мне захотелось навестить своего старого знакомого. До вечернего поезда оставалось несколько часов, и я отправился за город, где в туберкулёзном отделении лежал Пал Палыч. Огромная территория некогда благоустроенного областного диспансера выглядела как-то запустело и сиротливо. Но чистый осенний день, не успевшее ещё погаснуть яркое убранство огромных деревьев вдоль аллей и корпусов больничного городка, придавало душе покоя и созерцательного настроения. Пал Палыч обрадовался моему неожиданному появлению, и мы вышли прогуляться в ещё тёплый осенний день. Мой знакомый сказал, что направлен сюда на обследование по подозрению на туберкулёз, но мне не стоит опасаться, что могу заразиться. Да я и не опасался, потому, что и раньше знал, что Пал Палыч давно болен.
Мы прошли часть территории, делясь впечатлениями от событий последнего времени, происшедшими, как в нашей личной жизни, так и в стране. Но это было просто прикрытие нашего внутреннего общения, за которым стояло нечто более значимое и важное в жизни каждого. И было хорошо от этого невыразимого в словах чувства.
- Возможно, меня отправят в Киев. А у меня там сестра. И это мой родной город…
- Тогда мы сможем увидеться. Могу я позвонить твоей сестре, чтобы узнать: где ты находишься?
- Да, запиши её домашний телефон.
Достав блокнот, я записал в него киевский номер.
Пришло время прощаться. В глазах моего знакомого заблестел свет грусти и благодарности. Он ещё какое-то время держал обеими ладонями мою руку, и мы расстались. Его худая высокая фигура осталась среди осыпающихся осенних деревьев-великанов, провожая меня в очередной этап меняющейся вокруг жизни.
Последняя наша земная встреча, как и предполагал Пал Палыч, произошла в Киеве. Узнав от сестры, где находится её брат, я приехал к нему в больницу академика Амосова. Он лежал в показавшейся мне полутёмной и неуютной палате для тяжелобольных. На стуле возле его койки стояла иконка и лежал молитвослов. Возле него была его жена Елена. Она приехала к мужу и остановилась у сестры. Мы поздоровались, как старые добрые друзья. А Пал Палыч встал с койки предложил выйти на крыльцо. Пока он поднимался, Лена отвела меня в сторону и сообщила, что у Пал Палыча осталось только половинка одного лёгкого, что ночами он задыхается и сильно страдает. Скоро появился Пал Палыч и попросил оставить нас двоих.
Говорить о чём-то было как-то трудно. Да и нужны ли были сейчас слова.
- Меня скоро выпишут отсюда…
- Конечно, мы ещё встретимся, нам будет, что рассказать друг другу…

Он умер через несколько дней в палате для обречённых. Обречённых на временную смерть тела, но не души. О кончине я узнал от его жены. Она позвонила мне уже после похорон и попросила молиться за мужа. Что-то очень важное и значимое свершилось во мне, и я вновь возвращался и возвращался к нашим встречам и откровениям.
Жизнь отдавала меня новым дорогам и удивительным встречам, и рукопись о Пал Палыче, начатая когда-то в далёком южном городке, затерялась среди моих бумаг и дневников. Но память не оставляла прошлого. Все эти годы я помнил о нём. И вот, несколько лет спустя, вернувшись домой после очередного странствования и, перебирая свой архив, я извлёк из него несколько скреплённых рукописных листов. «Полонез Огинского» - было выведено в начале первой страницы… . Мы снова встретились.
На календаре - Рождественские Святки, а за окном унылый, серый промозглый день навевает тоску. Морской залив укрыт пеленой дождя и тумана. Но вот то, что мне сейчас нужно. И я, затаив дыхание, перечитываю написанные когда-то своей рукой строки. Сажусь к компьютеру…

Январь 2011г.