18 декабря Русская Православная Церковь празднует день памяти священномученика Илии (Четверухина). Внимательный московский пастырь, чуткий духовник, благоговейный священнослужитель, добрый муж и любящий отец, отец Илья в 1930 году был арестован у себя дома и сослан  в Вышлаг, где погиб в декабре 1932 года.

В своем первом письме из лагеря, адресованном супруге Евгении Леонидовне, о. Илья предупреждал: «Если будешь писать мне, не богословствуй, это будет неуместно».

Подобная просьба, видимо, вызвана в первую очередь заботой о Матушке. Лагерные письма читались соответствующими органами, а Евгения Леонидовна была искренней, ретивой христианкой. Как видно из ее рассказа об аресте мужа, она не боялась открыто говорить о своей вере, и даже, как будто в те дни считала это за подвиг. Приведем здесь ее воспоминание ареста почти целиком:

…По их просьбе я указала крыльцо и дверь нашего ответственного квартиранта. Я совершенно владела собой и неспеша пошла к себе. Там я сообщила батюшке, что сейчас за ним придут… Мой батюшка отдал мне все, что было у него в кармане, и присел в ожидании у стола. Прошло несколько минут, и к нам позвонили. Я подошла к двери и спросила самым спокойным голосом: «Кто там?» - «Матушка, отворите, это к вам», - ответил мне знакомый голос нашего соседа-квартиранта. Я отперла дверь и, низко поклонившись. Сказала: «Милости просим». То ли мои слова, то ли вся обстановка нашей квартиры, то ли фигура моего батюшки, так спокойно сидевшего, с таким достоинством, - не знаю, почему, но оба вошедших точно онемели и несколько минут ничего не говорили. Затем один из них вынул из портфеля бумагу и, подав ее моему батюшке, спросил его: «Это вам?». Батюшка прочел ее и, подавая ее мне, сказал: «Матушка, я уже арестован». …я сообразила, что надо ему с собой взять, и все это сложила. По его просьбе подстригла немного кончики его волос, …а когда после краткого обыска наши гости…собирались уходить, я, пройдя мимо кровати нашей дочки Машеньки, указала им на нее:»Видите, как спит ребенок, она крестом раскинула свои ручки – это предвещает страдание».

Когда батюшка совсем оделся, я сказала, что теперь надо помолиться. Они не протестовали, стояли без шапок. Я прочитала молитву «Перед началом доброго дела», поклонилась в землю своему дорогому. Он меня благословил, и я его перекрестила, поцеловала. Все вместе мы вышли из дома. …

Мы с батюшкой в последний раз шли под руку. Я его спросила: «Что ты сейчас чувствуешь? – «Глубочайший мир, - ответил он – «я всегда учил своих духовных детей словом, а теперь буду учить их и своим примером»…. Его посадили в большую крытую грузовую машину и, увозя, крикнули мне: «Идите домой и спите спокойно». – «Разве после вашего посещения я могу спать спокойно?» - крикнула я вслед удаляющейся машине.

 Действительно, будучи ответственным священником в миру о. Илья много учил своих духовных детей словом. Но, оказавшись в лагере, слово должно было претвориться в дело. И может быть именно поэтому и пишет батюшка своей жене «Не богословствуй», предостерегая ее от фраз, которые в столкновении с лагерными реалиями могут оказаться пустыми или даже фальшивыми.

Позже при встрече с Евгенией Леонидовной (она приедет к нему в лагерь летом 1932 года), о. Илья признается:  «Ты в своих письмах часто занимаешься совершенно бесполезным занятием: считаешь дни, сколько прошло со дня нашей разлуки и сколько еще осталось до дня моего возвращения домой. Я этого не жду. Я уверен, что в вечности мы будем с тобой вместе, а на земле нет…. Здесь я прохожу вторую духовную академию, без которой меня не пустили бы в Царство Небесное. Каждый день я жду смерти и готовлюсь к ней».

Что же это была за духовная академия? Как делится с нами его духовная дочь Мария Михайлова, с которой батюшке довелось встретиться на Вышере, отец Илья «пережил тяжелое уныние. Нечувствие души: скорби одна за другой сыпались на него как град, и он не смел даже головы поднять, он был как бы оставлен Богом…».

Об этом же он рассказывал Евгении Леонидовне. Так она записывает: «У отца Илии были в эту ночь необычайно тяжелые религиозные переживания. Ему казалось, что Бог его забыл, оставил. И в глубокой тоске он возопил ко Господу: «Господи, Пресвятая Богородица, святитель Николай, я всегда вам молился, и вы мне помогали, а теперь вы видите, что я совсем изнемог, что я готов умереть на непосильной работе, и вы меня забыли. Ну и что же. Или мне больше уж вас не просить ни о чем?» Лег на свои нары батюшка, спать он не мог от сильной боли во всем теле и горько заплакал. Но к утру вдруг душа снова замолилась, смягчилось сердце его, и снова явилась обычная преданность и вера в промысел Божий. «Нет, Господи, - шептал он, - хотя бы умирал в моих страданиях, я никогда не перестану молиться и верить Тебе».

И еще после двух лет лагерной жизни: «Батюшка говорил, что Вишеру можно рассматривать с трех сторон: 1) отрицательная сторона; шпана, пьянство, обиды, насилия, бесчеловечное отношение, побои... 2) целый сонм самых прекрасных людей и 3) это то, как все это переживалось, отражалось и преломлялось в Батюшке. И в результате он всегда чувствовал на себе милость и любовь Божию, дивный Его Промысел и потому сам делался ближе к Богу и начинал любить Его все больше и больше. Никакой внешней религиозности он проявить не мог, но внутри, в душе, он стал еще более религиозным, чем был раньше. Он говорил мне, что живя тут на Вишере, он себя чувствует несколько подобным живущим в монастыре. «Ведь тут как раз упражняешься в тех добродетелях, которые требуются от монаха, когда он принимает постриг: полное отречение от своей воли, нестяжание и целомудрие. И действительно, на Вишере Батюшка проходил новую Духовную Академию, более совершенную, чем та, которую он окончил перед принятием сана священника».

Это была академия смирения.

Спустя 15 лет после последней встречи с супругом, матушка Евгения размышляла: «Господу угодно было смирить отца Илию перед концом его жизни, уж очень любили и почитали его духовные дети. И пришлось ему вынести столько унижений в ссылке. Столько перенести потерь, что все в нем переломалось и перегорело». А результатом стало по словам самого священника - более снисходительное отношение к людям, глубокое понимание их бед и радостей. И мир на душе.

Накануне свое гибели отец Илья признался врачу С.А. Никитину:

«Прохор Мошнин (прп. Серафим) так говорил: «Стяжи мир души, и около тебя тысячи спасутся». Я тут стяжал этот мир души, и если я хоть маленький кусочек этого мира привезу с собой в Москву, то и тогда я буду самым счастливым человеком. Я многого лишился в жизни, я уже не страшусь никаких потерь, я готов каждый день умереть. Я люблю Господа, и за Него я готов хоть живой на костер».

На другой день слова эти сбылись. Батюшка сгорел [при пожаре клуба].

Матушка Евгения Леонидовна пережила супруга на 42 года. Она, следуя совету и примеру супруга, стала проще и смиреннее , углубляя свою веру жизнью. В старости она писала: "Меня, грешную, разлучил с ним Господь по моему недостоинству. Батюшка мой так спешил в Царствие Небесное, шел такими крупными шагами, что я не могла за ним поспеть. Слишком я маленького роста. Да еще иду и все время гляжу по сторонам. А так далеко не уйдешь. Иной раз и разгорюешься о том, что далеко мне до батюшки. Но всегда мне звучат утешением слова, сказанные им при нашем прощании на Вишере: "Я каждый день жду смерти, я уже ее не боюсь. Я уверен, что в вечности мы с тобой будем вместе..."

Священномученик Илия, моли Бога о нас!