О книге стихов Александра Волина «Входите тесными вратами».
Издание 2-е, исправленное и дополненное. — М.: Вече, 2007. — 352 с.

Современные российские издательства неохотно берутся сегодня за печатание стихотворных сборников, объясняя это тем, что поэзия, за исключением нескольких удачных поэтических серий, почти не находит себе спроса у покупателей. Дефицит, мол, на книги представителей серебряного века и не издававшихся ранее поэтов русской эмиграции был за последние годы весьма щедро восполнен, а стихи современных авторов, не считая опять-таки буквально нескольких рифмующих хохмачей типа Владимира Вишневского, реализуются катастрофически плохо, потому что сегодняшняя поэзия никак не может найти для себя той формы ведения разговора с читателем, которая бы соответствовала нашему времени.

И надо признать, что в этом упрёке действительно имеется некая определённая доля истины, так как стихи большинства сегодняшних авторов и в самом деле кружат по одним и тем же идейно-эстетическим высотам, до бесконечности дублируя сами себя и не находя того необходимого угла зрения, который бы позволил поэзии показать нашу нынешнюю действительность в неожиданно ярком свете и сделать чтение стихов жизненно важной потребностью для каждого современного человека.

Речь ни в коем случае не идёт о тех формальных экспериментах, что способны привлечь к себе на короткое время внимание читающей публики при помощи каких-либо эпатажных выходок или новых формотворческих приёмов — после образно-ритмических, синтаксических и семантических «фокусов» Давида Бурлюка, Алексея Кручёных, Велемира Хлебникова, Леонида Мартынова, Андрея Вознесенского, Виктора Сосноры, Константина Кедрова и множества других реформаторов русского стиха делать на этом направлении, похоже, уже абсолютно нечего. Нужно идти другим путём — искать способы обновления поэзии не столько в области техники версификации, сколько в сфере идейно-этических и нравственных координат, стараясь найти ту духовную матрицу, проецируя на которую все сегодняшние проблемы, мы сможем приблизиться к получению ответов на мучащие нас вопросы. «Я себя под Лениным чищу, чтобы плыть в революцию дальше», — сказал когда-то Владимир Маяковский, и эта «чистка себя (а также всего впускаемого в себя мира) под Лениным» стала тем высшим идейным эталоном, в свете которого формировалась система художественных ценностей его поэзии.

Примерно по этому же пути пошёл и Александр Волин, с той только разницей, что своим мировоззренческим эталоном он выбрал не конкретного человека-кумира с его неизбежными этическими и политическими заблуждениями, а ниспосланные нам свыше вечные истины. «Я себя под Господом чищу», — мог бы, слегка подкорректировав высказывание Маяковского, заявить вслед за ним и Волин, потому что практически всё его творчество как бы просвечивается лучами Священного Писания, цитаты из которого выступают в качестве обязательного эпиграфа-прожектора, установленного над каждым из стихотворений поэта. При этом собранные в книге Александра Волина стихотворения — это ни в коем случае не перепев страниц Библии, его творчество не имеет практически ничего общего с тем переложением библейских сюжетов на язык современной поэзии, которым занимались Борис Пастернак и целый ряд других поэтов, писавших свои стихи на ветхозаветные или евангельские темы. Книга Александра Волина — это, скорее, проекция нашей сегодняшней жизни на библейские истины, благодаря чему она оказывается важна для нас не только своими художественными образами и философской перекличкой с прошлыми веками, но именно сегодняшней, самой что ни на есть живой злободневностью, соединяющей времена Иисуса Христа и Его апостолов — с днём нынешним. Хотя, как говорит в одном из стихотворений сам автор, не очень-то наш мир с того времени и изменился, скорее уж, наоборот: «Всё на Земле осталось в силе / с тех пор, как жил Христос на ней, / лишь проявляется сильней…»

О Библии не случайно говорят, что это — книга на все времена. Из-за того, что всё на Земле через некие промежутки времени снова и снова повторяется (хотя каждый раз и на новом уровне общественного или научно-технического развития), чтение Книги Книг иной раз оказывается гораздо более актуальным, чем просмотр новостных программ телевидения или знакомство с газетными передовицами. Открой что Ветхий, что Новый Завет — там повсюду говорится о нас и нашем сегодняшнем времени. В какую строку Священного Писания ни упрись взглядом — она адресована или нам, или тем, кто живёт сегодня рядом с нами: «Вы уже пресытились, вы уже обогатились, вы стали царствовать без нас. О, если бы вы и в самом деле царствовали, чтобы и нам с вами царствовать!» — говорит, например, в Первом Послании к Коринфянам апостол Павел, и, видя, как это проецируется на наши нынешние проблемы, Александр Волин разворачивает вслед за его словами картину «царствования» уже сегодняшних пресытившихся: «Вот вы: олигархи, магнаты, / борцы за себя — депутаты, / чины — президенты, министры, / хвалёные постмодернисты, / хоть в детстве мы с вами дружили, / чужими вы стали, чужими, / и духом, и словом, и делом; / всегда вы «пушистые», «в белом», / а мы — даже если чуть живы — / чужие для вас мы, чужие…» На первый взгляд, поэт только иллюстрирует своими сегодняшними мыслями упрёк апостола тогдашним толстосумам, возомнившим себя царями мира, но всякий, кто хотя бы однажды читал Евангелие, видя нарисованную Александром Волиным картину разделения сегодняшнего российского общества на богатых и бедных, не сможет не вспомнить слова Иисуса о том, что «Всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит» (Матф 12:25). Так закольцовывается пробуждённый евангельскими строками творческий посыл, нашедший своё отражение в картине сегодняшней жизни России и уже этой картиной вызвавший воспоминание о других строках священного Евангелия.

Распространённый две тысячи лет тому назад апостолами по свету текст Нового Завета даёт жителям любого века сравнить происходящие на их глазах события с теми, очевидцами которых были ещё Христовы ученики, благодаря чему становится очевидным тот факт, что зло, в каком бы столетии оно не совершалось, имеет в своей основе бесовскую (или, как говорит апостол Павел, «идольскую») природу. «Мы знаем, — говорится в Первом Послании к Коринфянам, — что идол в мире ничто, и что нет иного Бога, кроме Единого. Но не у всех такое знание: некоторые и доныне с совестью, признающие идолов, едят идоложертвенное, как жертвы идольские, о которых написано: «народ сел есть и пить, и встал играть…» Можно ли не видеть, как нечто подобное происходит сегодня и вокруг нас с вами? Поэт это видит с особенной ясностью, и он хочет, чтобы, благодаря его стихам, это увидели и все остальные: «В стране духовного упадка, / где всё чрезмерно и на грани, / герои прежние забыты, / сменились все ориентиры; / зато тусуются в избытке / живые идолы — кумиры, / их кличут звёздами эстрады, / нечистой идольской их пищей / по горло сыты с чувством стадным, / а кто же в стаде Бога ищет?..»

Читая строки Евангелий или Посланий святых апостолов, иной раз невольно вздрагиваешь, натыкаясь на строчки, написанные, казалось бы, специально для нас сегодняшних. Ну не для большей ли части наших российских чиновников и депутатов написаны, к примеру, вот эти слова из Послания апостола Павла к Римлянам: «Как же ты, уча другого, не учишь себя самого? Проповедуя не красть, крадёшь? Хвалишься законом, а преступлением закона бесчестишь его?..» Не удивительно, что читающий Священное Писание поэт, встречая подобные строки, не может не сопоставить их с реалиями жизни в окружающей его России, что выливается у него в такое стихотворение: «И снова до боли знакомый / родимый российский сюжет, / что есть и суды, и законы, / и только законности нет. // Припомним лихие примеры / об этом, о том, о другом, / и в них, как всегда, непременно — / фигуры из высших кругов. // Обходы законов мы знаем, / а совесть храним под замком. / Живём с криминальным сознаньем, / и это почти что закон».
Беззаконие в роли закона — такая метаморфоза не снилась, надо полагать, даже автору знаменитых «Метаморфоз» Овидию…
Уникальность Священного Писания заключается ещё и в том, что оно предсказывает нам картины не только общественных или нравственных метаморфоз, что, в общем-то, можно было бы предвидеть при помощи одной уже логики, но также и природно-стихийных катаклизмов — тех, очевидных для народа, стихийных бедствий, часть из которых начинает происходить сегодня уже на наших глазах. Ну как, например, не вспомнить о гигантской океанской волне, смывшей тысячи отдыхающих на острове Пхукет, или о шествующих по планете эпидемиях СПИДа, птичьего гриппа и множестве других болезней и трагедий нашего времени, когда читаешь в Евангелии от Луки строки о том, что: «Будут большие землетрясения по местам, и глады, и моры, и ужасные явления и великие знамения с неба. Люди будут издыхать от страха и ожидания бедствий, грядущих на вселенную, ибо силы небесные поколеблются…» Глядя в свете этого пророчества на реальность сегодняшней жизни, Александр Волин пишет: «О, наконец, всем миром поняли: / страшнее бомбы водородной / грозит отсутствие гармонии / меж человеком и природой –– / больной, придушенной, отравленной; / и ярость недр возмущённых / на человека вся направлена, / и предстоит не раз ещё нам / изведать взрыв землетрясения / и смертоносный гул цунами…» Сопоставляя слова евангелиста Луки с реальностью пришедшего к нам третьего тысячелетия, поэт продляет своим творческим видением вектор евангельского предсказания и вольно или невольно сам превращается в пророка, предупреждая своих читателей о том, что, если мы не изменим своего отношения к созданному Богом миру, то ответные удары стихийных сил никогда не закончатся.

Но миссию пророка Александр Волин отбирает у авторов Священного Писания не часто, иногда он просто разворачивает цитируемые строчки Библии в более наглядную и понятную для его сегодняшнего современника картину, наполняя образно-метафорическую матрицу священного текста узнаваемыми нами приметами. Таково, например, стихотворение, которому предпослана цитата из Первого Послания апостола Павла к Коринфянам, где говорится: «И бездушные вещи, издающие звуки, свирель или гусли, если не производят раздельных тонов, как распознать то, что играют на свирели или на гуслях?..» Расшифровывая читателю суть выбранного эпиграфа при помощи языка современной поэзии, поэт пишет: «Сколько песенок примитивных! / Хоть бы кто-нибудь запретил их, / хоть бы кто-нибудь объявил, / что не смеют писать о любви / патентованные пошляки, / хоть бы кто-нибудь встретил в штыки / этот мутный песенный вал — / примитивные штампы-слова, / шумно сдобренные мотивом, / патентовано примитивным!» — и тем самым как бы продолжает начатую апостолом фразу, перенося её на почву начавшегося XXI века.

В ряде случаев поэт, как мне кажется, немного спешит за прочитанной строчкой Библии и развивает в своих стихах исключительно одну только внешнюю часть увиденной метафоры, оставляя без внимания саму её глубинную основу, как, например, в стихотворении с эпиграфом из Евангелия от Луки: «И никто, пив старое вино, не захочет тотчас молодого; ибо говорит: старое лучше». Беря слова евангелиста в качестве основы для сюжета своего собственного стихотворения, Александр Волин создаёт из них свою самостоятельную и вполне законченную в художественном плане притчу: «Если старое есть вино, / если есть молодое тоже, / выпьют старого — ведь оно / ароматнее и дороже. // Пусть вино молодое ждёт, / пока тоже не станет старым, / чтобы сладким, густым, как мёд, / животворно нежным нектаром / одарить благодарных тех, / кто и ждать, и терпеть умеет. // Ценят благо мирских утех / те, кто старше и кто умнее». В поэтическом плане, как видим, стихотворение автору вполне удалось, но вместе с тем произошедшая при его создании трансформация глубинного смысла — налицо. Господь в Евангелии от Луки, говоря о вине, подразумевал истинную веру (кто узнал настоящего Бога, тому вера в других богов не нужна), а Александр Волин в своём стихотворении, говоря о вине, говорит только о вине, и не более. Таким образом, из духовной притчи получилось вполне лаконичное и эстетически самоценное мирское стихотворение, достойное включения в лучшие поэтические антологии, но стопроцентно утратившее свою религиозную основу.

Примерно такая же схема открывается нам и в стихотворении с эпиграфом из Евангелия от Матфея: «Так, когда вы увидите всё сие, знайте, что близко, при дверях», абсолютно отходящем под пером Волина от предупреждения о конце света и рисующем простую смену времён года: «Тихо лето оплакали / при дверях у зимы; / тучи в небе заплатами / виснут вплоть до земли, / обезлиствела рощица, / снег в лощинах лежит. // Ах, куда ты торопишься, / безоглядная жизнь?..»
Нечто похожее мы можем увидеть и в ряде других стихотворений Александра Волина, хотя в большинстве случаев он всё-таки раскручивает смысл цитаты до пересечения с нашей сегодняшней действительностью, что, в частности, хорошо видно в случае с цитатой из Евангелия от Матфея, в которой повествуется о том, как Господь изгонял торговцев из храма: «И вошёл Иисус в храм Божий, и выгнал всех продающих и покупающих в храме, и опрокинул столы меновщиков, и говорил им: написано «дом Мой домом молитвы наречется»; а вы сделали его вертепом разбойников». Отталкиваясь от приведенных слов, Александр Волин, казалось бы, сначала просто пересказывает в своём стихотворении их смысл, рисуя более подробный сюжет произошедшего: «Как вспышка света озарила, / но не снаружи, а внутри / громадный храм Иерусалима, / когда Вошедший говорил, / да так, что все ему внимали, / и каждый ясно услыхал: / что и торговцы, и менялы / должны покинуть Божий храм / без промедления и спора. / Храм — дом молитв, а не торгов…» Однако на этой строчке повествовательно-линейное течение стихотворения неожиданно изменяется, приобретая не только дополнительный событийный динамизм («и вымел их, как кучу сора / Иисус вошедший…»), но получая также и нравственную проекцию на Россию нашего времени. Уже сами слова «храм — дом молитв» вызывают в памяти ассоциацию с формулой «Россия — Дом Богородицы», заставляя сравнивать ситуацию в этом «Доме» с той, которую Иисус застал в Иерусалимском храме, — отсюда и переход к сегодняшним властителям, которые всех тех, кого Иисус выгнал из церкви, впустили ныне «в храмы законов и искусств» (читай: в учебные заведения, издательства, органы правосудия и на ТВ), и они теперь там без всякой боязни «и совестью торгуют», и «души растлевают нам».

Что может противопоставить поэт уже явственно ощущаемому всеми приближению конца света? Чем он может защитить себя и любимую им Землю вместе с населяющими её людьми, которых Господь завещал нам любить, как самих себя? «И шлем спасения возьмите, и меч духовный, который есть Слово Божие», — говорит на это апостол Павел в Послании к Ефесянам, и поэт понимает это в первую очередь как необходимость сотворения защитительной молитвы. И он творит её, умоляя Спасителя помочь не столько ему одному (о себе самом он в эту минуту вообще забывает), сколько всей нашей Матери-России: «Спаси нас, Господи, помилуй! / Помилуй, Господи, спаси! / Вот смута снова запалила / бесовский пламень на Руси. // Хоть возрождаются святыни, / но нет героев и святых, / и споры жаркие остыли, / и души страждущих пусты. // Швыряем в роскошь миллиарды, / считаем жалкие гроши, / нигде друг другу мы не рады, / везде по кругу мы грешим. // О Родина! Кто мы пред нею? / Коль грех и благо различить / теперь становится труднее, / чем плиты кладбища в ночи, / где спят во славе наши предки, / а в нас ни духа нет, ни сил…»
Публицистический пыл, который буквально кипит в некоторых из стихов Александра Волина, иной раз (наверняка против воли самого автора) прямо-таки перехлёстывает через края высказываемой им идеи и в своём гиперболическом обличении зла наносит удар по правде, искажая реальное положение вещей в окружающем нас мире. Ну как же можно сказать, что в сегодняшней России «нет героев и святых», когда по всей стране пишутся иконы с мученически погибшего в Чечне за православную веру воина Евгения Родионова? А моряки с атомной подводной лодки «Курск» — они разве не герои? А митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн, до последнего жизненного часа бившийся своим пастырским словом за Россию — он разве не святой?..

Публицистика — жанр для поэта насколько необходимый, настолько же и опасный, ибо, захлёстывая своим задором пишущего, она иной раз заставляет его терять в охватывающем его азарте чувство необходимого эстетического контроля, из-за чего в искренние по чувствам строки залетают чужеродные, откровенно снижающие философский или гражданский пафос стихотворения, слова. Таково, на мой взгляд, стихотворение, которому предпослана строка из Евангелия от Иоанна «В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков», буквально переполненное несоответствующей теме лексикой. Если первые четыре строки читаются ещё вполне нормально, то почти все последующие кажутся залетевшими в стихи из какой-то научной статьи или диссертации: «Судя по признакам косвенным / и по догадкам прямым, / гении связаны с Космосом, / где, Провиденьем храним, / свод казуального разума / полон великих идей, / мыслями мудрыми разными, / духом бессмертных людей, / живших в иных инкарнациях / раньше, теперь и потом. // И по Божественной рации / гении ловят поток / тонкой ментальной энергии; / часто наивно смешны, / гении выглядят нервными, / видят нездешние сны, / скромно открытия празднуют, / кровно страдают за нас, / в свод казуального разума / шлют свой ментал в резонанс…»

Не знаю, может быть, кто-то из сегодняшних читателей, выросших на научно-фантастической литературе, воспринимает такие стихи совершенно спокойно, но я, если как-то ещё и могу принять эти вот «казуальный разум», «ментальную энергию» и «рацию», по которой гении разговаривают с Богом, как Штирлиц с московским разведцентром, то понимать, каким образом автор смог допустить, чтобы под цитатой из Евангелия прилепилось такое чуждое православному учению слово как «инкарнации», не могу и не хочу. Нет в нашей жизни никаких других перевоплощений, каждый проживает на Земле только одну единственную жизнь, за которую потом и несёт перед Господом ответ по всей строгости. А иначе всё было бы ой, как просто — в одной жизни нагрешил, в следующей отмолился, дальше можно опять немного покуролесить…

Впрочем, поэзия, наверное, и должна нести в себе определённый полемический заряд, пробуждая в читателе желание разобраться в прочитанном, а иногда даже и поспорить с автором. Слишком уж много было в нашей жизни бесспорных истин, которые на поверку оказывались мыльными пузырями. Единственное, чего, на мой взгляд, надо бояться любому поэту — это случайных слов, которые «опускают» собой поднимаемые им высокие темы до уровня жаргонного трёпа в прокуренном подъезде — к примеру, таких как «тусуется» (это — о нашей родной планете Земля, которая кружится в Космосе), «не колышет» (в смысле «не волнует»), и им подобные. Современная поэзия — это не та, которая говорит языком сегодняшней молодёжной тусовки, а та, которая затрагивает темы, созвучные мечтам, мыслям, переживаниям и тревогам современников. И с этой точки зрения самыми лучшими стихотворениями книги Александра Волина я бы назвал те, которые, казалось бы, едва соприкасаются со светящимся в их эпиграфе божественным смыслом и воздействуют собой не столько на сознание на читателя, сколько на его подсознание или душу, пробуждая в них смутные ассоциативные образы и аналогии с собственным жизненным опытом и собственными думами. «Я никуда не тороплюсь, / поскольку всюду опоздал, / и в этом есть, наверно, плюс: / гудят чужие поезда, / и самолёты не мои / летят в неведомую даль. / А я, как лодка на мели, / уже не сдвинусь никуда», — пишет он в стихотворении, которому предшествует следующая цитата из Откровения: «Знаю твои дела: вот, Я отворил перед тобою дверь, и никто не может затворить её; ты не много имеешь силы, и сохранил Слово Мое, и не отрекся от имени Моего». И даже если приведенные выше стихи не имеют буквальной переклички с предваряющим их Евангельским текстом, то всё равно практически вся наша жизнь имеет проекцию на библейскую мудрость и Господние заповеди, и наша внутренняя, духовная жизнь — ещё большую проекцию, чем внешняя. Поэтому так важна для творчества поэта и его читателей лирика; лирическая поэзия — это самый тонкий жанр литературы, это голос души поэта, затрагивающий наиболее сокровенные мотивы его жизни и вызывающий при помощи неких трудно фиксируемых особенностей стиха резонансное звучание максимально большого количества читателей. И надо сказать, что лирические стихи составляют лучшую часть сборника стихотворений Александра Волина, порой они оказываются даже более православными, чем те стихи, которые являются непосредственным откликом на процитированные в эпиграфах евангельские сюжеты. Эти эпиграфы предшествуют и лирическим стихам, но те порою настолько хороши сами по себе, что не нуждаются ни в какой, даже в самой могущественной поддержке: «Сосны, солнцем освещённые, / грусть невенчанных берёз — / сторона моя священная, / где родился я и рос, / где стихи слагал и песенки, / где любовь и труд познал! / Здесь на пне — моём ровеснике — / засиделся допоздна…»; «Вся в поверьях и наветах, / оглушая тишиной, / ночь качается на ветках, / ночь колдует надо мной, / шелестя тепло и нежно, / что-то важное шурша, / и парит во тьме кромешной / просветлённая душа». Или ещё: «Ветер сосны качает, / он надолго задул. / Птица горней печали / пригнездилась в саду. // Машет крыльями птица / и кружит на ветру. / Ничего не случится, / ничего не верну. // Только дольше бы длилось / счастье дольнее — жить! / Как небесная милость, / птица в небе кружит. // Я душой высоко с ней, / общий ветер у нас, / и качаются сосны, / как в молитве клонясь».

Не всё в книге Александра Волина идеально — идеальных книг вообще не бывает, даже у гениев можно обнаружить определённые огрехи и оплошности (хотя, как правило, тоже гениальные). Есть у него некоторые неофитские разногласия и с православным учением, наподобие уже цитированных выше строк об инкарнациях души или же невольной ереси об усыновлении Иисуса Христа Богом-Отцом, промелькнувшей в стихотворении «Конфуций, Будда, Моисей, Христос и Магомед», в финальной части которого говорится: «И каждый избранный Пророк / венцом сакральных фраз / по-своему отождествил / Божественную Суть. // А Тот, Кому достало сил / пройти Свой крестный путь, / тот Богом был усыновлён, / вся власть Тому дана, / и Бог ещё раз явлен в Нём / теперь уже для нас». Виной подобным заблуждениям являются, скорее всего, какие-нибудь бессистемно прочитанные автором книги или журналы, в которых сегодня печатается так много всевозможных псевдонаучных гипотез, а то и заведомо фальшивых лжетеорий, вроде той, что Иисус Христос несколько жил на Тибете, изучая буддийскую мудрость, и ей подобных. Всё это — является в творчестве поэта Александра Волина наносным и случайным, а главное заключается в том, что он нашёл единственно верную систему координат как для своей поэзии, так и для своей души — и эта система представляет собой проекцию всего, что происходит в сердце поэта и вокруг него, на Священное Писание. Под невечерним светом Библии мирские тени растворяются, и очень многое становится яснее и понятнее. Святыми не рождаются, святыми становятся. У Бога нет работников первого часа и последнего часа — для Него все одинаково равны и любимы, надо только вспомнить о Нём и прийти к Нему. Александр Волин уже сделал этот спасительный шаг и призывает нас последовать его примеру. Время, говорит он, ещё есть, хотя его уже очень и очень мало. Но зато какое это счастье — вдруг наполнить свою жизнь этим новым божественным светом: «И воссияли купола / под небом голубым. / Душа твоя, что проспала / полжизни, полсудьбы, / вдруг встрепенулась где-то там, / в глубокой вышине. // Войди в исповедальный храм / с душой наедине, / в неотражённый свет икон, / склоняясь пред алтарём, / не думай больше ни о ком, / а только лишь о Нём / как о начале всех начал, / всех радостей и бед. / Как долго ты не замечал / Его призыв к тебе! // Узреть Его дано слепым, / ты ж верь и дорожи — / ещё полжизни, полсудьбы / осталось для души».

Хочется надеяться, что за эти оставшиеся полсудьбы поэт ещё успеет понять, что, даже являясь началом всех начал, Господь не может быть началом одновременно «всех радостей и бед», потому что, как сказано в Первом Послании Иоанна, «Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нём». Как же Бог может быть началом бед, если Он принёс в мир — любовь?.. Будем же и мы учиться этой Божественной любви вместе с Александром Волиным и его стихами — и, если Бог даст, тогда и наши ещё не прожитые полсудьбы тоже не пройдут напрасно.