Самый мучительный дар есть на свете,
Тот, что не нужен стал никому.
Золушка в тыквенной мчится карете,
По терновому злому холму.
Колёса буксуют, идут под воду,
Пламя взлетает вверх до небес.
Золушка плачет и терпит невзгоды,
Но не пытается сбросить крест.
А может, оно и лучше, что не убьют,
Оно и лучше, что не стоишь на чужом пути.
В Пасхальное небо с земли не запустят салют,
Цветы на клумбах все так же будут цвести.
А может, оно и лучше: дом и семья,
И лишний раз себе не позволить глотка вина.
Смотри, Бог даровал почти все, ты мать и жена.
Не надо скитаться в поисках жилья,
Не надо под пули идти, ложиться в грязь.
Не нужно брать ипотеку и врать всем напролом.
Мужчин искать, заводить, бросать, любить матерясь,
Узнать у врача: в крови отсутствует хром.
Пришел к своим, и свои Его не приняли…(Матв.15:24)
Вполне легко поверить в то, что Христос Воскрес,
Трудно поверить, что это случится с нами.
За нашими спинами в марте проснётся лес,
Напоминая о злой и жестокой драме.
Ведь если ты веришь, в ответ тебя ждёт удар:
Мир тебе ставит подножки, толкает в спину.
Но ты ощущаешь в себе тот внутренний жар,
Когда ты и Он на кресте станут едины.
Христос Воскрес! Значит, нужно ещё претерпеть,
Когда нас снимут с крестов, грехом пригвождённых?
Мы стали мишенями. Миру всему видны,
В крови и муках, в грехах отцовских рождённых.
Ночь 1 мая 2016 года
Мне больно, страшно за людей,
За тех, кто выпьет и повесится.
Во сне приходит чародей
С серпом заточенного месяца.
И угрожает и свистит,
И от креста в розетку прячется.
Если б не грозный дикий вид,
Можно подумать, что дурачится.
И вновь меня тянет на Сретенку,
Где древний стоит монастырь.
Увидеть в окошке отметинку,
Как ночью читают псалтирь.
Здесь пламя свечей, словно лезвие,
Как нож в непроглядную тьму.
Бегут облака в ночи резвые,
Давая возможность холму
Поднять купола над округою,
Звенеть колокольным ручьем.
Горячей молитвой, упругою,
До звезд доставая плечом.
Гулко звенят барашки весны
На веточках вербы, в руках прохожих.
Людям на радость освящены.
Дома мы их под иконы положим.
Молчим под дождём мы и вербу несём.
Ветер с лица осушил слёзы.
В Страстную, увидишь: да, мы все умрём,
Слушай, о чём поют берёзы.
Чем ближе мы к смерти, тем весомей строка,
Тем радостней глина на наших подошвах.
Держи меня за руку, пока есть рука,
Пока она есть в настоящем, не в прошлом.
Так хочется верить, что судьба удалась,
А корни и ветки пустили побеги.
Пусть скорби пронзали нас, их долгая власть
Закроет однажды для всех мои веки.
(Ко дню рождения поэта)
Уснул у жены в ладонях.
Погас, как вулкан и реки.
Но взгляд с фотоснимка тронет:
— Ну, что же вы, человеки?
— Живой я, — звенят капели.
— Живой, — подпевают птицы.
Смотри, — шелестят страницы, —
Пусть даже меня отпели.
Надо как-то жить дальше. Встать. Убрать веревку.
Надо строить дом и вишневый вырастить сад.
И зачем я здесь? В этой жизни нужна сноровка,
Чтоб забыть на мгновение список памятных дат.
Но меня с детства жестоко взяли в плен книги,
И я медленно падаю в них, как в молоко,
Как же выбраться, как добраться до старой Риги,
На Балтийское море, где станет совсем легко?
Осталось немного. Совсем немного.
Еще перевал. А за ним — другой.
Ты мне подаришь на счастье подкову,
И будет в лесу меня ждать гнедой.
Возьму я поводья. Поглажу спину.
Он взглядом покажет: куда идти.
Там вьется крик журавлиного клина.
Там папоротник вечно будет цвести.
И лес расступится перед нами:
Дремучий. С бровями из сизого мха.
Возьму я свечу под крик петуха,
И загорится в часовенке пламя.
Вся Москва с ума сходит по кошкам,
И я с нею схожу понемножку.
Мне мерещатся в каждом окошке
Кошки, кошки, московские кошки.
Я иду. Кошка шмыг на дорожку.
Я ложусь. На спине моей кошка.
Друг на друга ночью громко кричат
Кот-отец, кот-дед, кот-сын и кот-брат.
Москва встречала дождем и светом
Со Спасской башни и стен Кремля,
А мне смертельно хотелось лета,
Но только мятный вкус февраля
Остался во рту. Немного горчил
Крепкий чай. Зеленый и верный.
Вот так високосный год наступил,
Непревзойденно мотал нервы.
Москва встречала дождем и светом,
Со Спасской башни и стен Кремля.
Я на Лубянке все жду ответа,
Стынет под кожей моей земля.
Смеркалось стремительно в мире.
На Кирове долго стояли.
И мимо проплыли вагоны.
И в дымке туманной пропали.
И мы пропадем вслед за ними,
Пройдем сквозь столетье тенями.
Нас звездное небо обнимет,
Мы станем ночными огнями.
Мы будем светить неустанно,
Пылая свечой на ветру.
И медленных туч караваны
Растают, как пена, к утру.
Ослепительным днем уезжаем в столицу,
На февральских просторах покачнулся вагон:
Кто-то лузгает семечки, кто-то ест пиццу,
Кто-то долго любуется на свой телефон.
Начнет в окна плескаться дорожная копоть,
И вне доступа станет вдруг любой абонент.
Слышим гул поколения, хрипы и топот.
На железной дороге Магадан и Ташкент
Снова в карты играют и плачут ночами,
Провожают, сжав зубы, на живой эшафот.
Молодой проводник не играет ключами,
Осознав то, что молодость вагон унесет.
Наслаждаюсь каждым мгновением,
Каждым укусом любимой кошки.
Я уеду. Кто тебе, милая,
С верхом наложит паштета в плошку?
Я наслаждаюсь каждой секундой,
Красным цветком на подоконнике,
Лесом и степью, пустыней, тундрой,
Чаем, водой, кофе и тоником.
Я каждым вздохом жизнь воспеваю,
Точный мой шаг ведет меня к цели,
Мир бесконечен, мы мало знаем,
Я вижу, чувствую параллели.
