Как вы скучны — плетущие интриги!
Как вы туманно-злобно-холодны!
Вы, как лягушки на чужих веригах,
повисли
предвкушением вины.
Лягушки — прочь идите!
Я — в трамвае,
мы переедем ваш смертельный страх.
Я устояла на семи ветрах,
лягушки, вам я — не внимаю.
Здравствуй, август мой любимый!
Здравствуй, месяц мой родной!
Через вёсны, через зимы
Ты ворвался в летний зной.
Вновь окутал сладкой негой,
Усмиряя лета жар.
Далеко ещё до снега –
Красок буйство и пожар.
Как всегда, ты щедр плодами,
Ты умерен и красив.
Всё дороже мне с годами –
Так же статен и учтив.
Август… буквы слух ласкают –
Мягкий слог и бархат в нём.
Ты пришёл – душа встречает
Всё, что в месяце твоём:
Гладиолусы и розы,
Дыни, персики и мёд.
Утихающие грозы,
Звёзд сорвавшихся полёт.
Вижу гроздья винограда,
И ликует вновь душа.
Это Господа награда
Без единого гроша.
Щедр Господь в конце сезона,
После зноя и жары.
Август-месяц – Божье лоно,
Пик Божественной поры.
Боже, Господи Всевышний!
Слёзы радости прими!
Стих об августе услышь мой,
Плод мой с дерева сними!
08.08.11
Мне равнодушье мира как огнем
Раскалывает сердце рифмой новой,
На перекрестке света – мы вдвоем
Стоим и плачем горько: я и слово.
О сколько слов растрачено зазря –
На пустоту безумных сплетен – споров,
Горит душа стыдом, а там – заря
Мир пеленает, проверяя норов.
Жизнь навстречу летит паутинкой,
Разрезая улыбки и смех,
Сквозь скупые по душам поминки,
Сквозь туманный сердец неуспех.
Паутинки сбивая нещадно,
Топчем жизни ударом сапог.
Раздавили, прошли... да, и ладно...
Не свою ведь... Свою бы не смог...
Нет, свою точно так же, неглядя,
Охладевшей и смелой рукой
В гости к той, что при полном параде
К нам приходит со старой крюкой,
Отправляем бездушно, безумно,
Лишь застыв от испуга на миг.
Паутинкою рвемся бесшумно,
Улетая в безмолвия крик.
Паутинок упавших погосты,
Что еще остается от нас?
Ветра шум в поминальные тосты
Превращая улыбкою глаз,
Смело топчем покой здесь лежащих,
Паутинкой играя своей,
Обжигаясь свечою горящей,
Превращаясь в иссохший ручей.
Жизнь навстречу летит паутинкой,
Тихо падая под ноги нам
Белоснежной игривой снежинкой,
Тихо вторя безмолвным тонам.
апрель 2012.
Я вдохну этот день внутрь со всеми его потрохами.
Околотки и дни опадут в глубине альвеол
И наполнятся мной — жаждой Бога, грехами, стихами.
Я вдохну этот день с волчьим воем и шорохом волн.
Я вдохну этот мир с дымом труб, с ароматом вишнёвым,
С ликованьем властей и печалью отточенных строф,
Со свинцом лагерей и бездонной мечтой астрономов.
Я вдохну аромат мать-и-мачех и розы ветров.
Я вдохну небеса, окрылённый надеждою снулой,
И, руками Любви, удержавшись от смерти на шаг...
Оттолкнулась душа, распахнулась вовсю и вспорхнула.
Я вдохну этот свет и вовек перестану дышать.
Была ли советская поэзия? — Можно ответить двояко (хотя есть и третий вариант: не было ни «советской», ни «поэзии»): «советская была — поэзии не было»; или — «поэзия была — советской не было». Игровое — такое — отношение к поэзии («поэзия больна», «поэзия в упадке», «поэзия переживает кризис» и «поэзия исчезает») как раз порождение безответственной и невежественной во все времена толпы, записывающей поэзию в стихописательство и определяющей ее по разряду текущей литературы. Критика всегда была склонна к эпитетной избыточности, погружая понятие поэзии и понятие о поэзии в плеоназм, в тавтологическое состояние штампа, клейма и т.п.; ср.: метафизическая поэзия, поэзия символизма, модернистская поэзия, авангардная поэзия; или — поэты-почвенники, или крестьянская поэзия, городская поэзия, интеллигентская поэзия, религиозная лирика, духовная поэзия, филологические стихи, патриотическая лирика, философская поэзия, поэзия экспрессионизма и импрессионизма, ироническая поэзия и т.д. Поэзия как сущность, как некая до сих пор неопределенная субстанция (так же как слово / лексема / понятие / денотат) не нуждается в позиции адъектива-определения. Поэзия — явление волшебное, загадочное, мистическое, божественное (но иногда все-таки вербализованное) — постоянно и насильно притягивается кем-то к сферам, которые в ней не нуждаются: к социальности, к политике, к экономике, к эстетике (формальной, естественно), к борьбе борьбы с борьбой (термин Ю. Коваля).
В старом чуланчике у Бабушки Сказки много разных вещей: изношенных, истрёпанных временем, выброшенных своими владельцами за ненадобностью. Но она их бережно хранит, потому что старые вещи помнят много красивых историй. А откуда же Сказке черпать вдохновение, если не из таких повестей жизни?
Бабушка Сказка подолгу перебирает вещи вместе с приходящими к ней гостями: поэтами, художниками, всякого рода творческими натурами — кудесниками... И каждая вещь в чуланчике раскрывается перед ними сказкой.
Как-то раз, поздним зимним вечером к Бабушке Сказке пришёл новый посетитель. Он представился Поэтом, и его сразу впустили. Вид его был мрачен, взор — затуманен, так что старая мудрая Сказка сразу поняла: Поэт болен. Заподозрить его в обмане было невозможно — не всякий человек мог отыскать её скромный домик.
Даже с раннего утра
И до поздней ночи
В нашем городе жара,
Что уже нет мочи.
Офис свой, признаюсь вам,
Я люблю без меры,
Установлены ведь там
Кондиционеры!
Дружно мы кричим: «Ура!
Скоро холодает!
Тридцать градусов тепла
Завтра, обещают!»
В сердечной выжимке – библейской выдержки вино.
Зачем-то выжила. На пальцах выжжено клеймо.
Мне было сказано: «Уйдёт ни с чем ленивый раб!»,
Но руки связаны, а за спиной – вселенский храп.
Просплю до полдника – мне рад мороженщик времён;
Подстриглась коротко – короче только тихий стон
Уставших вышедших из плена смертного греха.
Зачем-то выжили. Зачем-то вышита строка
Не гладью, крестиком. Так лёгок мой нательный крест!
Зачем же крестника прошу подняться до небес
И в душах вымести, и хлеба дать у царских врат?
Мне б к лету вывести из вен бурлящих виноград.
В старую нашу шкатулочку
Сердце по крохам сложу.
Я – рукодельница-дурочка –
Только изнанку вяжу.
Нет, чтобы белою пряжею
Судьбы навеки скрестить!
Дурочка будет и сажевый
Свитер с изнанки носить.
Видно, вязать я обязана
Кофты, что греют в метель.
Были бы силы завязывать
Узел до сброса петель.
Выбросьте эту шкатулочку –
Я без неё не грущу.
Жизнь свою (видите – дурочка!)
Всю на людей распущу.
Из цикла "Семь смертных грехов"
Расслабленность души, ума изнеможенье –
Уныние моё, что душу мне томишь?
На сердце тяжело до головокруженья,
Скажи, Господь, теперь поможешь ли, простишь?
Святой пророк Давид взывал в печали к Богу.
Он уповал всегда всем сердцем на Него.
Уныние тогда сходило понемногу,
И воскресала вновь потом душа его.
Он говорил душе: «Ну что ты унываешь?
На Бога уповай и не смущайся так».
О Господи, Господь! Один Ты только знаешь,
Зачем моей душе попущен этот мрак.
Кому-то премии дороже или гранты...
А я так сказочно богат, что сна лишён -
Сопят мои запечатлённые таланты:
Краса - новелла, сизый очерк и стишок.
На бок с боку. С боку на бок.
Не спала.
За морщин овраги Богу
Исполать.
По сусекам смерть косая
Треплет нить.
Первый в поле...
И второго хоронить
Довелось -
Прошлась, сурова и темна,
По груди её копытами
Война.
Третий с пятым далеко ли?
Далеко.
Затерялись -
Жду их сорок сороков.
Отлежала я шестого -
Тяжкий грех.
Мы тогда в бараке жили,
Как в норе.
Вот тогда и схоронили мы отца...
Что? Четвёртый?
Вроде где-то в погранцах.
Мне остались лишь морщины
На лице.
Прохудившаяся крыша.
Псова цепь.
Да капусты подгнивающей вилок.
Ты не думай -
Не горюю я, милок.
Это нынче век похмельный -
Стыд и прах -
Не хотят носить беремя
В животах.
По квартирам - не по вымерзи
Лачуг.
Знай рожай, да только время
Нехочух.
Заплеталась смерть, как в волосы
Тесьма.
Где ж ты, тучная Россия?
Где ты, мать?
Сидя, милая, застыла -
Как спала.
В синем шёлковом платочке.
У стола.
До хрипоты, до нервенного крика
Стихами мечется, беснуется душа...
И взор поэта, обращенный к лику...
Свою молитву тихо шепчет чуть дыша...
Он бьет стихом, рвет на себе рубаху...
Бросаясь смело на безбожников орду...
А где-то в келье тихий вздох монаха
Их сокрушил давно смиреньем не одну.
Поэт беснуясь с бесами воюет,
Да только им слова поэта не страшны.
В ответ кощунство да хулу малюют...
Но не выносят благодатной тишины.
Что ж, за слова всех ждет нас воздаянье.
А что плюют... они ж плевали и в Христа.
К хулителям придет богопознанье...
С обрывом жизни их последнего листа...
«Чужим здоровьем болен» –
Так люди говорят.
О том, кто недоволен,
Когда успешен брат.
Где зависть и сварливость –
Там неустройство, ложь.
А честность, справедливость
Там ставится ни в грош.
Печалишься о счастье
Знакомых и родных?
С собою нет согласья
От дум своих грешных.
Он сам себя изводит,
Сжигает изнутри,
А зависть рядом бродит,
Огнём в груди горит.
Прекрасный ангел света
Стал демоном из тьмы:
Он Богом был согретым
И видел Божьи сны.
Но ангел омрачился,
Он завистью сражён.
И разум помутился –
Стал падший ангел он.
Одежды боготканной
Лишился в тот же миг.
А славы долгожданной
Он так и не достиг.
Через его паденье
Вошла на землю смерть,
Чтоб Божие творенье
Пороками растлеть.
Теперь он предводитель
Зловещих, тёмных сил.
Зовёт в свою обитель
Всех, кто без Бога жил.
В эту гладь да глухую, мертвецкую тишь,
В этот заспанный, сумрачный шорох,
Я толкаю несносных стихов своих пыж
На Христом мне подаренный порох.
В кулаке зажимая ствола рукоять,
Попрошу отойти не причастных...
Шутки в сторону: я буду в души стрелять.
Как иначе до вас докричаться?
Динамитом ворвусь, всем разгулом стихий,
В анемичность печатных колонок.
Чтобы мир разбудить вылью пули-стихи,
А не стухшие тушки стишонок.
Томился я желанием сбежать
И хижину построить с небом рядом,
Где облака серебряным снежат,
Гроза златым беременна разрядом.
Туда хотел, закрыв глаза, сбежать,
Где солнце у подошв худых — пятак.
Там, даже в состоянии полёта,
Ежеминутно хочется летать
Бескрылому земному стихоплёту.
До спазм в лопатках хочется летать
Где истины стройны, как соты пчёл,
Божественным исполнены нектаром.
Оттуда я, безумным богачом,
Лучей монеты скидывал задаром.
Блаженным, цельным, нищим богачом.
Я там, смеясь, крутил хвосты комет,
Потом, всерьёз , под звуки млечной лютни,
Посеяв клевер в пустоши планет
Галактику до края обуютил
И поливал водой из льда комет.
Но я вернусь из этих эмпирей
Из этой принебесной ойкумены,
Стараясь мир, мне данный, обогреть,
К своей семье — скучающей вселенной.
В мозолях крыл и клевере, Андрей.
(из цикла "Добродетели")
Перед иконой теплится лампада
Молитва льётся тихо, не спеша...
Господь - Источник счастья и отрада —
О Нём восплачет скорбная душа.
Греховность юности слезами омывая,
Она избавить просит от страстей.
И о страданиях Христовых вспоминая,
Себя считает худшей из людей.
«Дай силы, Господи, терпеть смиренно
Наветы, оскорбления врагов,
Прощая всех, нести самозабвенно
Свой крест под шквал пощёчин и плевков.
Чтобы искать одной лишь Божьей Воли,
Понять предназначение своё —
О, Господи, во тьме земной юдоли,
Дай мне постичь Смирение Твоё!»
Профессия, призвание, увлечение, хобби, заболевание, мания, патология, развлечение, вообще способ мыслить и страдать, халтура, вторая-третья-четвертая работа, просто самовыражение, аттрактивное сочинительство, единственная возможность высказаться, писание для себя, ведение дневника, мемуаристика, переписка, заметки по поводу и без повода, провокативно-прокламационное письмотворчество, научное сочинительство, стихописание, версификаторство любого вида, стиходумание и стихострадание, словотворчество и текстотворчество — вот вам писатель. Не writer (человек пишущий, чаще журналист, пиарщик и т. п.), не textmaker и speechwriter (сочиняющий за кого-то), а — писатель. Писатель. Просто писатель. Писатель как таковой. У Юрия Павловича Казакова есть очерк «О мужестве писателя», где мой любимый прозаик создает печальную и отчасти страшную картину (и — счастливую, счастливую, счастливую! — для текстотворца) социально-бытового существования писателя (преимущественно прозаика) в сфере периодики и издательского (чуть было не сказал «дела») произвола. Причем Ю. Казаков картинирует типичное и типическое состояние таланта в его психологическом, а в большей степени социальном бытовании. Цепочка муки писательско-авторско-издательской («публикационной») такова: автор — замысел — процесс текстотворения — выдержка рукописи — авторская правка — предложение рукописи журналу — ожидание — ожидание — ожидание — отказ / или не отказ — а «рукопись идет» через полгода / год / полтора и т. д. — ожидание публикации (застой, творческая стагнация, не — пишется!) — публикация! — разочарование — ожидание отзывов, критики — появление рецензии — ужас / восторг — усталость — опустошение — отдых — новый замысел — работа деннонощная — рукопись и т. д. Чем все это кончается? Ясно — чем: смертью. Все это, видимо, и делает писателя мужественным. Мужественным?..
Здесь любовь живет и плачет,
О любви тут каждый лист,
Тонкой ноткой обозначит
Тайну сердца птичий свист.
Здесь когда-то шла простая
Дева Ксеньюшка – молясь,
Листья кленов облетали,
Плавно, тихо, не скупясь.
