Омилия

Солнце, горячий песок, жара.
В небе не видно ни тучки.
Словно тюлени туристы лежат,
Черные, мокрые, тучные.

Берег ласкает солёный прибой,
Песни свои напевая.
Я наливаю в сердце покой
Из позабытого рая.

Моїй матері, Ганні 
Володимирівні Коноплі

Яка це розкіш – слово «мама»,
Немов хрусткий із печі хліб.
Яка це розкіш – чути змалку
Найкраще слово на землі.

Хитає вітер тонке віття,
Співає півень в курнику.
Яка це розкіш – бачить влітку
Матусю рідну у садку.

Дивлюсь у простір синій-синій.
Журчить там вічність, мов струмок…
Яка це розкіш – чути сину
Слова від мами: «Мій синок».

Усталая душа, поди приляг 
под тенью пальм, 
которых нет в помине.
Теней вуаль —
пристанище бродяг,
один другого неповинней.
Отсутствие дорог — земной упрёк:
врастай стеблём и лепестками,
и с животными
ищи свой путь туманов поперёк,
присыпанный песками 
беззаботными.
Беги навстречу глупому себе —
находят разум весь и сразу,
затем стоят недвижно на столпе
и лицезреют небо стразами.

Участок был давно заброшен. Сетка на заборе в нескольких местах оторвалась и повисла словно порванная паутина. Калитки вовсе не наблюдалось, вместо неё торчали ветви разросшегося куста черноплодки, закрывая собой проход. Всюду царствовали крапива и одуванчики, одичавшие без руки человека и поглотившие собой даже кусты смородины и малинник. Маленький домик уныло просматривался вдали. Крыша его покосилась, дверь съехала, а окна были наглухо забиты фанерой.

Ханс Кристиан Андерсен. Почему при звучании этого имени мы вспоминаем свои детские мечты? Растим на его сказках своих детей? Ведь нас с писателем разделяют практически полтора века. Может быть, потому, что Россию и Данию объединяет единая религия - христианство. В своих сказках Андерсен часто обращался к библейским персонажам, но не как к мифическим героям, а как к реально существовавшим людям. Он никогда не использовал вольную трактовку сюжетов. Бог всегда играл у него роль справедливого вершителя человеческих судеб.

"Хомяков отрицательно относился к западному рыцарству, 
но сам был настоящим рыцарем православия, 
одним из немногих у нас рыцарей".
Н.А. Бердяев «Алексей Степанович Хомяков» 
                                    
 

Что-то изменилось за ночь.

Он сидел на кровати в старой майке, широкие прорези которой оголяли его желтую грудь. Старческая плоть иссохла, прильнув к костям, и лестница ребер, идущая вниз, дребезжала и колыхалась от дыхания. Дышать становилось всё тяжелее.

Он нащупал в  углу, посреди смятых (таких же как и он старых и желтых) одеял пачку папирос, и, сжав  её в ладони, встал. Клочья волос, давно не знавшие ни ножниц ни расчески, рассыпались по его сутулым плечам, защекотали спину. Он поежился то ли от щекотки то ли от холода. Ощущения давно потеряли свою резкость и, разные по сути, слились для него в единую тревогу плоти. Подошел к окну.

Бело.

Белая земля, белое небо, белые крыши пустых домов.

У излучины дворец

Высечен из света,

Вышел петь судьбу скворец

От зимы до лета.

Вторит песне синева

С солнцем в завитушках,

Разгулялась здесь молва,

Правды - на полушку!

жил старик со своею старухой
у самого синего моря

жил старик с чужою старухой
у самого черного моря

жил старик и с еще одной старухой
у самого белого моря

живет теперь старик с очередной старухой
у самого красного моря

старик вельми жизнелюбивый
любит он и старух и море
великое и пространное
тамо - мечтает он - гады
типа меня
имже несть числа
животныя малыя с великими

Не будите поэта,

Пускай он поспит,

Отдохнет и во сне

Снова сил наберется.

Не тревожьте поэта,

Пока он молчит,

ведь словесный ручей

из молчания льется.

И не стоит поэта, мой друг, тормошить,

Подгонять и корить за его промедленье.

Чтоб поэту творить ему нужно лишь – жить

Жизнью жить – не спеша, замечая теченье.

Верующие люди – шизофреники. Это не я говорю. Это теория психоанализа. Тот, кто придумывает себе бога и верит в то, что он живой – сумасшедший, больной на всю голову. Вы не находите?

На проходной у меня даже не попросили паспорт. «Вы в какое отделение? – спросила женщина лет сорока пяти, продолжая заниматься своими делами и не глядя на меня из зарешеченного окошка. «В девятое» - ответила я наугад. Она кивнула, подняла глаза, и сунула мне сквозь прутья пропуск. В её глазах не было ничего личного. Усталые глаза рабочей женщины. Я схватила пропуск и побежала.

Опять стоишь на новой грани,

Лелея веру на победы…

Ты этот вкус уже изведал,

Теперь оставь свои терзанья,

                              Иди по следу

                              Мирозданья…

Какой ты ждёшь себе награды,

Когда уже отмечен даром?

Жизнь – вечный бой, в чаду угара,

Когда душа, дыша на ладан,

                             Горит пожаром

                             В кронах сада.

Вот вы спрашиваете меня, как вы, мать Ксения, монахиней стали? Что ж, расскажу… да только не об этом, а просто о жизни своей. А вы уж судите обо всем сами.

Светлой памяти епископа Кронида (Мищенко) посвящается

В конце 80-х годов двадцатого века в Троице-Сергиевой Лавре произошел случай, о котором знали тогда немногие. Ведь монашество не любит афишировать свою потаенную жизнь. И потому все молчали, пока живы были участники этого события. А случилось вот что. Послушника Лавры Игоря Давыдова послали с каким-то поручением к архимандриту Крониду (Мищенко).  Но войти в монашескую келью просто так нельзя –нужно постучать один, два, три раза, и, если брат не открывает и не отзывается, смиренно уйти. Этому очень строго учил молодых монахов и послушников старец Лавры cхиархимандрит  Кирилл (Павлов). Ведь никто не знает, что в это время происходит за дверью кельи.

Вчера был шторм. И дождь стоял стеной.

И листья трепетали как ладони,

Просачиваясь через свет льняной

По лужам гарцевали злые кони.

Так Балтика взглянула на Урал,

И небо грозовое просияло.

И в недрах почвы прозвенел металл,

Как отзвук беспощадного хорала.

И встали все: поля, луга, цветы.

С землёй смешалось небо и столетья.

И повторял весь мир твои черты,

Рождаясь и взрываясь звонкой медью.

                                            23. 06. 2017, Лёвшино

Вся жизнь была счастьем. Проснулась засоня
И вспомнила, как собирала лисички
В лесу, где дожди – светлогривые кони

Лупили копытами мох по привычке.

В лесу, где сварливо скрипели березы,
И кашляли птицы на рыжей опушке.
А в небе над лесом бабахали грозы,
От всполохов вдруг раскраснелись волнушки.

Я помню усмешку Балтийского моря,
В карманах – янтарь и живые ракушки.
Я помню, как чайки летят на просторе,
Дымится глинтвейн в белоснежнейшей кружке.

Я знаю Россию, Москву или Питер,
Васильевский остров, Кронштадт, Светлогорск.
Все счастье мое в узелок соберите,
Сложите мне Новгород, Псков, Себеж, Приморск.

Присвячується

Івану Івановичу Кожешкурту

Ллється промінь, наче роки,
Літнім ранком крізь блакить.
Краю мій зеленоокий,
Я ціную кожну мить! 

На той горе, на той горе,
где ужас посетил меня,
живу я, словно зверь в норе,
священное в себе храня.

На той горе, на той горе,
где ангел Божий ждёт меня,
молюсь всегда, как в алтаре,
и в рост идёт моя броня.

И каждый звук, и каждый взгляд
мне посылают сотни стрел,
за то, что я и рай, и ад
на той горе открыть посмел.