Людские мысли спать ложатся,
и шум уходит на покой.
Мне больше незачем сражаться —
я остаюсь сама с собой.
Иду на свет, иду на голос —
жизнь открывает все глаза.
Восходит смысла спелый колос
и в рост пускается лоза.
Когда все спят, о небе думы,
как бабочки легко кружат,
и новое — совсем не ново.
И кажется, что миг назад
в саду небесном птицы пели
и к нам на зов всегда летели.
Мы слышали чудесный сад
всего лишь миг тому назад...
Я не то что схожу с ума, но устал за лето.
За рубашкой в комод полезешь, и день потерян.
Поскорей бы, что ли, пришла зима и занесла всё это —
города, человеков, но для начала зелень.
Стану спать не раздевшись или читать с любого
места чужую книгу, покамест остатки года,
переходят в положенном месте асфальт.
Свобода —
это когда забываешь отчество у тирана,
Холода не приходят напрасно,
Потемнеет седая дорога.
В зябком воздухе тихо и ясно,
Бархат ночи блестит одиноко.
Обрамлённая яркой листвою,
Прячет осень печальную строгость.
Прижимаясь холодной щекою
Тает в тёплых руках одинокость.
Падал, кружился лист,
Ветер трепал крылья,
Много мелькало лиц,
Мало из них – жило…
1
Выбор случился, когда уже
ясный звучал запрет,
горькое яблоко в юной руке
перевернуло свет.
Круг за кругом, срывая листву,
каются темные дни,
по эту сторону и по ту
неукротимы они.
Кажется, жизни самой вопреки -
этот круговорот,
старый Харон у печальной реки
в лодке устало ждет.
Подобно тому, как В.И. Ленин призывал рабочую партию помянуть Герцена «не ради обывательского славословия», но для уяснения своих задач, так и нам следует помянуть русского писателя и патриота с целью уяснения себе самих себя. Такая цель, несомненно, окажется достойной памяти Герцена.
А.И. Герцен — фигура чрезвычайно интересная для нашего современника. С одной стороны, его биография — это настоящий Клондайк для жёлтой прессы, для журналов типа «Караван историй» и телепередач вроде «Женский взгляд». С какими придыханиями могла бы рассказать Оксана Пушкина о судьбе Натальи Захарьиной, жены Герцена! Мало того, что Захарьина доводилась ему двоюродной сестрой, и вся семья была категорически против их брака. А тут ещё увоз невесты, тайное венчание. А позже — уже в эмиграции — роман Натальи с немецким поэтом Георгом Гервегом и странное сожительство семейств Герценов и Гервегов под одним кровом, в доме, именовавшимся «Гнездо близнецов».
Двух голубей встречаю на пути,
Они воркуют мне навстречу
На птичьем и простом наречье,
И не дают, как будто мне пройти.
Наверное, тревожит что-то вас, —
Откройте мне сердца и души,
Я отпускник и вас послушать
Могу, найдя приветные слова…
Остались две недели позади,
А голуби вослед мне смотрят,
Пернатый взгляд теплом их соткан…
Двух Ангелов встречал я на пути.
Из лазурной небесной капели
Васильковое соткано поле.
Там, в далёкой святой колыбели
Тишина в бесконечном просторе.
Чуть колышится синее поле,
Глубиною своей обнимает.
Это чудное дольнее море
Замирает и вновь оживает.
Дождь нахлынет, вечерние грозы
Расплескают цветущее море,
Словно радости поздние слёзы
Раздаёт васильковое поле...
Жаркий август смыт дождём акаций,
Лето унеслось за горизонт,
И, сменив тональность декораций,
Осень декларирует сезон.
Пёстрый водевиль, ненастья драма,
Шорох ниспадающих кулис –
Жизни круговая панорама…
В ней кружит, кружит осенний лист.
Из цикла «Дети войны»
Посвящается моим родителям, Виталию Борисовичу и Надежде Дмитриевне
В основу стихотворения положены детские воспоминания моего покойного отца.
Посёлок Троицкий. Окраина Одессы.
Сентябрь. Двенадцатое. Сорок первый год.
Светло и ясно в обозримом поднебесье,
Денёк мой детский лёгким облачком плывёт.
Мне нет пяти ещё. Уже привык к войне я,
Верней, не помню довоенных мирных дней…
Грохочет Юг, в сраженьях Запад пламенеет,
Горячим Север стал от взрывов и огней…
И в летний зной, и в пасмурную стынь,
И в лихолетье, посланное свыше,
На вечной боли попранных святынь
Она, живая - терпит всё и слышит.
Ты – часть её, тобою дорожит,
И раздаёт себя – преумножая.
Чем дальше ты - сильней она кричит,
Её всё чаще в злобе распинают.
Но не прервать связующую нить,
Без горести не обрести пропажу.
Преодолев пустынный путь – любить:
Избравший жизнь - испить достоин чашу.
Тот белый на розовом мотылек,
прозрачные шорохи листьев опять,
предчувствием этим приблизился срок
увидеть, как время раскручено вспять.
Та сила обратная в недрах сердец
и зреет до срока, как рост малыша,
во времени ты как наивный слепец,
до срока в потемках томится душа.
Есть вещи, которых не объяснить,
они как прозрачный платок на ветру,
как белая, тонкая, нежная нить,
связующе держат все на весу.
И все происходит само собой,
законы в сердце живут с рожденья,
и Бог всегда и повсюду с тобой,
и раньше тебя родилось прозренье.
О, таинственный берег заката!
О! Возвышенность пения тон!
Не хочу ни богатства, ни злата,
Лишь бы слышать молитвенный звон.
Лишь бы слышать церковное пение;
Лишь бы с Богом молитву творить.
Наша жизнь не мосты из везения,
А таинственность промысла нить.
Как свеча угасают сомнения.
Толи сказка, толь явная быль.
Без молитвы любое творение
Превращается в копоть и пыль.
Зал полон, царь пирует, гордо
Возвысив свой никчемный трон,
Перед гостями славен он.
Сказал... и слово держит твёрдо.
Прекрасен танец Саломии,
В восторге Ирод говорит,
Что и полцарством одарит,
Желанья выполнит любые...
Льётся смехом серебристым
через край
Радость детская до неба -
прямо в Рай!
Легче воздуха струится
Ты в тоске по вышнему свету
протяни от отчаянья руки,
не вспугни себя сам, где ты
испытаешь и боль, и муки,
добывающие смиренье
из тебя самого, как в роды;
это больше, чем просто терпенье,
это — степень твоей свободы,
это — битва с собою насмерть,
ты в ней будешь — не победитель,
убеждали в обратном часто,
даже любящий нежно родитель,
отстоявший свою несвободу,
говоривший о ней невнятно...
По тому же кровавому броду
нам идти со смиреньем обратно...
Мы живём в не простительной суе,
Чтобы пешкою стать у Ферзя.
Свои души в бумажник, пакуя,
Понимая, что так нельзя.
Осуждаем, грешим, ликуем,
И клянёмся, стуча во грудь;
Зовём Господа к себе всуе,
Забывая премудрую суть...
Димитрис Моньес — греческий врач, специализирующийся на помощи пострадавшим в ходе военных конфликтов. Врач-волонтёр уже больше года работает в Сирии: оперирует раненных и занимается обучением сирийских врачей. Сейчас Димитрий Моньес оказался на юге Сирии, рядом с иорданской границей. Он работает во временном госпитале одной из благотворительных европейских организаций. Димитрий не понаслышке знаком с ситуацией на Ближнем Востоке (прежде работал в Ираке и Ливии), поэтому его интервью, данное одному из греческих интернет-порталов, представляет огромный интерес.
— В Сирии сейчас настоящая паника. Все боятся удара американцев. Говорят, что весь регион превратится в ад. Сегодня мы распределили защитные маски. Мирному населению, военным, всем без исключения. Постарались запастись и всеми необходимыми медикаментами.
Хорошие врачи, врачи-профессионалы уже давно покинули Сирию. Во-первых, потому что у них была такая возможность, во-вторых, из-за того, что они не верят в эту «революцию». С самого начала не верили. В стране остались обычные терапевты, неопытные врачи и студенты.
Окно в паутине ветвей,
глухая стена дождя,
вся жизнь — распознанье теней,
живущих внутри у тебя.
Неведенье до поры
отпущено свыше не зря,
прозревший оценит дары,
ни слова не говоря.
В людской суете мольба —
вечно немой монолог,
от самых высот и до дна
готов утешающий слог,
готов припасенный хлеб,
накидка, посох, вода
и тот священный момент,
когда окликнут тебя...
Есть святые, о которых мы читаем, и мало что остается в памяти. Есть святые, подвигом которых мы всегда восхищаемся, но он остается для нас высотой недосягаемой. А есть святые, которые как будто всегда подле нас, и их житие многократно входит в нашу собственную жизнь. Святая равноапостольная Ольга — одна из них.
Всем она удивительна, многим походит на нас. Долго она не знала Христа. Почти всю жизнь прожила язычницей. Люди того времени считали ее «мудрейшей». Кроме этого, она была еще и мужественнейшей и нравственнейшей, но язычницей. Несгибаемая воля, природный ум, целомудренный образ жизни — вот ее краткий портрет. Несомненно, языческого «рая» — ирия, она была достойна еще до Крещения. Однако, перефразируя известные слова, можно сказать так: что для язычника — рай, для христианина — смерть.
