Омилия

Большая Фонарная улица отходила ко сну. Измученная солнцем дневная жизнь ложилась на звёздные подушки и укрывалась темнотой. Вдавленные в землю старенькие дома вдоль грунтовой дороги, по которой никогда не смогут разъехаться две малолитражки, блекли, теряли очертания, исчезали во тьме; вместе с ними - скамейки, палисадники, пустые гаражи, потресканные столбы, на коих уже лет как десять не горели и бесполезно торчали из под ржавых фонарей перегоревшие лампы; суглинистые придомовые огородики чернели на глазах и уходили в темноту, а исковерканные временем тротуары, переходящие местами в тропинки, терялись под тучными шапками деревьев. Лишь возле Сенькиного бланкованного дома, обложенного половинками силикатного кирпича, царила робкая жизнь, тускло горел перекошенный светильник.

Любовь вторая нас не утешает.
Всё чаще к сердцу подступает страх.
Змея сомнений душу отравляет,
И слышим боль в осенних вечерах.
Седой шахтер, в рудник спускаясь ночью,
Прекрасно знает свой тяжёлый путь,
Но перед спуском он творит молитву,
И лишь потом решает в тьму шагнуть.
Вот так и мы, свой опыт памятуя,
Тот первый опыт - роковой любви,
Боимся вновь довериться надежде,
Всё повторяя: «Бог благослови».    

Анастасий  Грюн (1808-1876)

Zweite Liebe

Warum auch zweite Liebe
Noch stets mit bangem Mut,
Mit Angst uns füllt und Zweifeln,
Wie's kaum die erste tut?

Март дождит, и я не возражаю.

И в себя пытаясь заглянуть,

Забываюсь, напрочь, и мечтаю,

Не жалея времени ничуть.

Где-то там, а где и сам не знаю,

У счастливой, что ли, полосы –

Та мечта, как девочка босая,

Бродит по жемчужинам росы.

Каждый час, как брат единокровен,

Каждый вздох,

Да что там – каждый миг.

И судьба моя не хмурит брови,

И не нужен комп, пароль и ник.

А к утру мечтой переболею,

Отпущу свои добро и зло.

Этот мир – большая лотерея,

Мне ещё, спасибо, повезло.

Что тут удивляться? В самом деле:

Жизнь идёт, веснится, не спеша.

Больше всё же нравится в апреле,

Но и в марте тоже хороша.

С людьми одиночества больше, чем в одиночестве —
душа окунается в воды мирского пророчества.
Теряются признаки вечного ей откровения —
их гонят, как призраков демоны здесь устроения.

К одеждам нетления тянутся жадные руки,
а взгляд — что прицел: безжалостный и близорукий.
Душа-кошелёк забыла кому наряжалась,
как глупая девка к чужому забору прижалась.

С людьми одиночества больше — я знаю их стаю.
От их одиночеств вблизи я помалу врастаю
в забытое ими волшебное древо — как ветка:
моё одиночество — только дорога, их — клетка.

14 марта 2019

                Вот и пришел строгий , спасительный для души всякого человека, и моей души тоже, Великий Пост. Сегодня первая преждеосвященная Литургия. Если по правильному - Литургия Преждеосвященных Даров. Трудись душа, готовься укрепиться святым Причащением на этом не простом пути.

              После исповеди встаю на свое ставшее привычным место на Богослужении. Но приглашают пройти на клирос. Слава Богу! Мои скромные способности востребованы, и я смогу вознести Славу и Благодарение Богу словами Богодухновенной Псалтыри во время долгого великопостного чтения часов. Чтецы меняются.Можно и присесть во время чтения кафизм, экономя силы на долгую службу. Стул стоит напротив окна и я ,не отвлекаясь от слышания Псалтыри, разглядываю пейзаж за окном.

Не зря словами песен древних

Рассвета дожидались мы,

И правы были менестрели

Что свет сильнее всякой тьмы.

И когда мир себя раскроет,

Каков на самом деле он,

Мы сказке удивимся снова,

Которой путь был напоён.

Мы испытали здесь немало,

И много вынесли мы тут,

А сказка от начала знала,

Что за награды добрых ждут…

Меньше, чем мало — искусство судьбы и причина
жить, не живя в полудрёме уставшего дома.
Жить не живя — это словно болезнь или кома,
если не видеть начало другого почина.

Меньше, чем мало — но где-то иное сбылось:
руки хранят напряжение первопричины.
Странное чувство: ты сам себе будто бы гость
и пустота, где послушливы все величины.

Меньше, чем мало — ведь больше не надо, пойми!
Всюду следы в направлении главного хода —
правда дорог, в небесах — узелки на помин,
если забудешь случайно зачем себя отдал.

3 марта 2019

Что же изменилось в положении женщин бывшей Российской империи? А изменилось многое. Например, накануне Октябрьской революции женский труд в России оплачивался на 30–40% ниже мужского, женщины не имели ни права избирать, ни права быть избранными в органы власти. Но уже первая советская Конституция 1918 г. закрепила равноправие мужчин и женщин, женщин активно стали привлекать к выборам в Советы, а голосовать являлись как граждане, так и гражданки. Кроме того, в Советской России крестьянки впервые получили равные с мужчинами права на землю, избавившись тем самым от мужской зависимости. По декрету «О восьмичасовом рабочем дне», подписанном в 1917 г., был запрещен женский труд в ночное время и на подземных работах, для женщин вводились ограничения на сверхурочные работы. Другим декретом социальное страхование в размере 100% распространялось на рабочих обоего пола. 

Дело было в минералогическом музее. Пятилетняя Оля познакомилась с девочкой, и барышни, не теряя времени зря, стали изучать экспонаты музея вдвоем. В результате серьезных научных изысканий юные умы изобрели новую, доселе неизвестную, систему классификации минералов. В зависимости от того, на что они похожи, были установлены следующие типы минералов:
– кукуруза,
– картошка или картофельное пюре,
– червяки на тарелке,
– сосиски.
Так за 10 минут были систематизированы все 150 тысяч экспонатов музея. Всё гениальное просто!

В октябре семнадцатого года

Нам открылся новый братский век.

На весь мир с трибуны прозвучало:

"Баба - это тоже человек!"

Оправдание ветхого Адама

Упразднили - с ним и Евин грех.

Громогласно в мире прозвучало:

"Баба - это тоже человек!"

И, вступая в новую эпоху

Радости свободного труда,

Женщина, танцующей походкой,

Новый мир для всех приобрела!

Не исчезли страсти и наживы

Пусть остался похотливым век.

Колокольным звоном прозвучало -

Важен в мире всякий человек!

- Семёныч, ты представляешь какая досада. – Обратился долговязый, нескладного вида мужичок к высокому, подтянутому, спортивного вида человеку средних лет.

Голова мужичка всё время дергалась и напоминала упавшую с дерева большую грушу, воткнутую кустурком в липкую грязь… Тагметовская спецовка, какую обычно носят бригадиры-прокатчики, висела на нём нелепо и мешковато. Из-под прокопчённого козырька оранжевой каски топорщились два сердитых мутных зрачка и напряжённо сверлили гладкое лицо собеседника.

- Чё у тебя? – Лениво полуобернулся Семёныч, даже не сделав усилий поднять веки и взглянуть на говорившего.

Воткнув руки в боки, мужичок  шагнул вперёд и смачно шмыгнул носом, видимо, для самоутверждения и успеха мероприятия.

Квохтала курица сердито:

– Вот взялся тут орёл летать!

Хлебнул бы нашенского быта:

Червей искать, навоз копать!

Орёл её и не заметил,

И дальше к небу полетел,

Хоть мнится часто курам этим

Их дурь важней орлиных дел…

   Среди лилий я урод. Мое низкорослое тело напитано жидкостью и часто-густо покрыто колючками. Проще говоря, я толстый, маленький и колючий.
   Почему, собственно, говорю о себе как о мужском роде? Да, меня называют кактусом, то есть по названию определили как мужской, но я - женского рода. Я умею цвести. И цветы мои прекрасны. Правда, цвету не всегда, не в определенное время — только, когда почувствую... Именно это «почувствую» является тем последним ничтожным, но весомым аргументом, который перетягивает чашу весов на женскую, если так можно выразиться, половину.
   Когда-то я была удивительно нежным благоуханным созданием — райским творением. И без колючек: не от кого было защищаться или к чему-то приспосабливаться. Но потом... Ах, что о прошлом...

+

Люблю, когда устанет плоть,

Когда в усталости станет она скромнее,

Немного тише и чуть-чуть добрее,

Отрадно мне, когда устанет плоть.

Когда она царицей не глядит,

Когда не смеет всех собою мерить,

Так истощилась, что способна верить,

Ослабла так, что не желает мстить.

Обиды все – что шелуха семян:

Не стоит их беречь – они неплодны.

Так плоть усталая поистине свободна,

Понять, принять чужой и свой изъян.

+

«Отчего Господь меня не берет?»-

Говорит она каждое утро.

Она скажет, к окну подойдет,

Повторит снова тихо кому-то:

«Не берет меня, Бог, не берет,

Видно, грешная я слишком!»

Сядет, щеку рукой подопрёт –

Нелегки её старые мысли.

Дай же, Господи, моей печали 
милость разглядеть Тебя в другом.
Жест приязни детской изначален —
он взыскует небо в дорогом.

Горький вкус — уже почти солёный —
я привыкла, что любовь горчит.
Пусть молчит ничем не изумлённый
вздох заботы — горем нарочит.

У меня беспечности навалом —
я смогу лететь и за двоих.
Два крыла двоим не будет мало,
раз уж нам хватало рук Твоих.

20 февраля 2019

Олега разбудил колокольный звон. Так бывало в каждый выходной, поэтому прежде он терпеть не мог колокольного звона, не дававшего ему выспаться власть, этак до полудня. Но теперь Олегу и без того было не до сна. Пожалуй, пора вставать.

 Шлепая босыми ногами по холодному линолеуму, словно по студеным осенним лужам, он подошел к окну. Там все было, как обычно: на горизонте розовела заря нового дня. В соседних многоэтажках, расположенных так близко, что из одного дома можно было невооруженным глазом наблюдать за жизнью обитателей дома соседнего, одно за другим зажигались окна.

На Востоке, поверх кургана, заалело робко и застенчиво. Безмятежно поползли к верху тучки, рваные и очернелые. Снизу некоторые из них окрасились пурпуром. Краснота давила на ночную черноту и медленно её поедала. У Черевичкина, браконьера-любителя, в душе тоже алело, но ярче и насыщеннее, внутри его всё укреплялось хорошим настроением. Только что он выхватил из тихости воды карпа килограмма на три, а до этого, в потёмках ему попался на спиннинговую насадку лещ под полтора килограмма. Казалось бы, поймал удачно, иди себе домой, отсыпайся.

***

Поэзии высокой дар,
Дар красоты и откровений,
Мучительнее всех мучений,
Сильнее всех волшебных чар.

Он чаще мимо пролетит,
Но если избирает душу,
То море вывернет на сушу
И сушу в море обратит!

...Наверно, легче жить в тиши
И без божественного дара,
Без страсти, бури, без пожара,
Без извержения души.

Наверно, проще бы жилось
Душе, огнем не обожженной,
Душе, от молний огражденной,
А не пронзаемой насквозь.

Но дар все тайное познал,
Ему противиться нет мочи.
Свеченьем дня, прозреньем ночи
Он в чувствах мысли обогнал.

Он музы – прихоть и завет,
Скорее – бремя, чем отрада,
Скорее – плаха, чем награда,
Скорее – зарево, чем свет!