Омилия

Ты – озеро, а я - луч света,
играющий речной волной.
В сияющий хитон одета,
хочу я быть всегда с тобой.
Ты – лес, а я - звезда надежды,
сияющая сквозь листву,
и путнику она, как прежде,
преодолеть поможет мглу.
Облатка - ты, а я - твой пастор,
он людям жертвует её,
и в нашей жизни столь опасной
сей дар украсит бытиё.
Ты - Божья тишина, я – воля.
Ты, как скрижаль, а я – завет.
Едины мы и наша доля -
звучать симфонией вовек.

(По мотивам стихотворения Зигфрида Каверау "Du und Ich") (1886-1936)

Siegfried Kawerau (1886-1936)

Du und Ich

Пограничье

«Поезжай дорогой на Аммохосто. За поворотом увидишь мой монастырек на пригорке»[1] ― так в одном из видений описал преподобный путь к своей обители. Той же дорогой едем и мы.

Окрестность, издавна собранная под заступничество святого Кендея Кипрского волниста, там и тут разбросаны пригорки и села.  Граница вдоль захваченной турками земли  разрезает ее пополам: по левую руку, сколько хватает глаз, ― развалины мирных сельских домишек, справа, где колосятся дикие злаки, — обитель-крепость, в белых стенах, меж вышек враждебных сторон. Надпись у ржавой рабицы предупреждает: «Турция рядом. Вход воспрещен».

Села святого: Авгору, Айа Триада, Ахна, Лиопетри, Дериния, Пилиа, Оморфита и другие. Всякий здесь сызмальства как на ладони, о болезнях и исцелениях узнают сразу, и каждая весть о чуде западает в сердце.

Местечковость ― особая черта святости кипрской. Угодники Божии веками собирают селенья и души вокруг себя, и время − любви не преграда. Преподобный Кендей в Духе издавна связан с окрестными поселянами воедино. Те, чьи предки обивали порог пустыннической кельи, теперь так же спешат в обитель в горе и радости. Что случись ― в простоте сердца зовут родного угодника, бегут в монастырь. Святой помогает, словно кокош, собирая под крылья птенцов.

Рассказы о чудесах бережно сохраняются и передаются из уст в уста.

***

 «Я Георгий, живу в селе Айа Триада[2]. Во время сбора оливок ветка подломилась и я рухнул вниз. Позвоночник повредился в четырех местах. С земли пришлось поднимать меня на листе железа. Я исходил криком от боли.

Отвезли меня в Аммохосто. Турецкий врач только руками развел: «Надо ехать в Афины». Но где взять мне такие деньги? Я плакал, умолял святого Кендея, чтобы он все исправил. И вот я как будто уснул, а преподобный пришел и спросил:

— Что зовешь меня, чего хочешь?

Я рассказал о своих страданиях, а он говорит:

— Когда проснешься, больше не заболит, все станет, как прежде.

И точно: пробудившись, я чувствовал себя хорошо.

Пошел я выписываться к турецкому врачу, а он отказывался верить, что я и есть тот самый больной.  Но наконец, вручил мне выписку и признал: совершилось чудо.

И вот я сегодня[3] и пришел в монастырь поставить святому свечу, поблагодарить за то, что меня исцелил. Буду славить его, пока жив»[4].

Бедная Россия, добрая страна. И сына любит, и пасынка. И того жалеет, и этого милует. И последнего царя-батюшку чтит так, как при жизни его не почитали, и дедушку Ленина все фараонит в мавзолее не Красной площади, да и в каждом крупном городе на центральной площади все монументит его с протянутой к коммунизму рукой. И с праздниками у нас та же история получается. Как бы и Рождество есть (государственный праздник все ж-таки!), но и Новый год никто еще не отменял. Хотя Рождество de facto отменяется самим широким, как русская душа, празднованием Нового года.

Ну и переполошились все жабы в окрестных болотах! И было отчего! Ведь ни кто иной, как сам принц, живущий в настоящем английском дворце, сообщил, что переезжает со свой молодой супругой из дворца в свой дом в Лондоне, да и останется жить в этом городе.

(Рассказ-быль)

В приемном отделении скорой помощи появилась пенсионерка – приятная дама интеллигентного вида.
– Что случилось? – спросила медсестра, не поднимая головы от смартфона.
– На огороде какая-то мушка укусила, – пожаловалась бабулечка, – в голову, с правой стороны. И теперь и голова болит, и ухо правое болит, и отёк вокруг уха.

Медсестра внимательно осмотрела место укуса, больное ухо и безмятежно пропела:
– Ничего стра-ашного.  Ухо у Вас норма-альное, отёка не-ет.
– Но правая сторона болит!

– Я же вам сказала: ничего стра-ашного! В больницу класть Вас не с чем.
– Я и не хочу в больницу. Просто хочу узнать, почему у меня болит.

В небесах воссияла звезда от Иакова

В Абиссинии, Сирии и Междуречье.

Мудрецов из тех стран манит свет ее знаковый,

И ведет к Вифлеемской пещерке овечьей.

Обретя Божество, позабудут Астар,

Соглядают у Матери Чадо не спрятано,

Изгоняет зловонье из стойла Гаспар

Ожерельем на детскую ручку из ладана.

Караваном спешит из Савы Валтасар

И, предвидя смерть плоти для Жертвы Всемирной,

На здоровье Младенца несет Ему в Дар

Ароматов в сосуде с алое и смирны.

Мельхиор – седовласый, почтенный халдей,

Его сердце, Христа обнищанием, тронуто.

И прославит Царя от сердец всех людей

В том убогом вертепе сиянием золота.

 Вкус кофе на губах 
                               и  вкус  болезни -
 Неутоленной жажды жить 
                               глоток последний.
 Слова немеют на устах -
                               и   только  мысли:
 Душа уходит, не спеша,
                               из   этой   жизни... 

                           24 октября 2019 года

           упокоилась моя мама, раба Божия Инна.

 Расселись голуби на ветках голых
 Раскидистого клена за окном моим -
 Как новогодние шары на елке.
 Топорщат перышек короткие "иголки",
 Нахохлившись, комочки-сизари.
 То клювы спрятав, нежатся покоем.
 То озабоченно наводят марафет.
 То - одиночки. То друг к дружке - двое, двое...
 Душа моя, так много-много лет,
 Как в детстве, ты не радовалась снегу,
 Который должен быть, но почему-то нет...
 И голубям, и горсточке на Новый год конфет.
 

Мир очень изменится, если в нём сможет спрятаться рыцарь.
Честертон. «Дракон, играющий в прятки»

Из дневников

Что человеку нужнее: хлеб насущный или поэзия1? Для животного в нём — однозначно хлеб, для человека в нём — однозначно поэзия. «Не хлебом единым жив человек». Понимание этого — залог выживания, именно поэтому люди забывают о священном жизненном избытке, без которого быть человеком невозможно.

Новый дом

Сеню, когда он лишился родителей, тётка отвезла за город к бабке и деду. Как вошли они только в калитку, да как выросла пред ними избёнка в искристом снегу, так решил он про себя: «Убегу. Минутку выберу — и убегу».

Было тут ему непривычно. Первое – слишком тихо. Второе – всё делается неторопясь. «Поспешай неспеша», — дед говорит. И мобильник не ловит.

Уезжая, тётка крепко мяла в объятиях Сеню, звонко целовала в щёку бабу Шуру и деда Костю. А потом поклонилась им и сказала:

— Ну, воздай вам Создатель за доброту.

Сеня это запомнил. Слово новое – доброта – полюбилось ему. С тех пор он его где надо и где не надо вставлял. Скажет — и слушает, что выходит.

Баба Шура

Земной отрезок – малый лоскуток
От полотна длиною в бесконечность.
В пасхальный цвет окрашенная вечность,
Кто мог из древних твой найти исток?

Проходит жизнь в изгибах пустоты,
Как высохшее русло Иордана.
Но след ещё не стёрся каравана,
Что уходил в сияние звезды.

С тех лет далёких не внушают страх
Её лучом расколотые чащи,
И тающего мёда слаще
Благохваленье неба на устах.

Домой вернуться, но путём иным.
Застыть фигурками в иконостасе;
Стать солнечного света частью,
Как ветвь неопалимой купины.

2019

У Роберта Шекли есть один удивительный рассказ о некой древней цивилизации, создавшей на некой планете необыкновенный аппарат "Ответчик" – в котором содержались ответы на все вопросы, которые только могут задать мыслящие существа.

Дом снаружи – обыкновенный.

Серый, толстый, непоколебимый.

Но из этих обыденных стен

Никогда никого не выгонят.

Всем – приют! В кухне чай и кофе

Ждут моих дорогих друзей.

И посуда чуть звякает: скоро ли?

Здесь поет и блаженствует кот,

Самый милый прекрасный урод,

Начинавший житье под забором.

Исполняя здесь должность свою,

 Он теперь намывает гостей

И мурлычет у двери: идут!

Время болезни и/или возраст — это когда ты знакомишься со сложностью своего телесного устроения посредством его поломок. Сразу открывается сокрытая в теле бесконечность всевозможных процессов, отношений между процессами. И эта громада телесных смыслов поражает воображение, здоровый человек не имеет возможности пронаблюдать это, ибо здоровье скрывает от него эту метасложность тела.
Когда видишь насколько умно устроено твоё тело, насколько оно превосходит твоё понимание, вообще понимание человека, включая докторов, некий ужас охватывает — словно в бездну заглядываешь, а эта бездна и есть ты. Или не ты? Тело — это я или нет? Или оно само по себе как бы, т.е. независимая от меня данность — оно дар мне. Кто мог подарить мне такую непостижимо сложную одежду? Только Бог-Творец, ибо даже тело моё, дар Его — превосходит меня как я себя знаю.
Как мудрый Сократ, понимаешь, что ничего не знаешь — даже о своём теле. Всё, что я могу — благодарить, ибо знать как должно, знать в полноте ничего нельзя — всё лишь отчасти.
Но Бог щедр, Он даёт знать от своей полноты всё, что тебе нужно знать здесь и сейчас — чтобы спасаться и спасать. Не вообще — ради любопытства, а в частности — для дела, ради нужды в знании. Бог не поощряет праздноумия, потому праздноумцы нуждаются в ученых умах, движимых праведной жаждой — таким открываются тайны.

Упало – разбилось.

Такая потеря.

Неловким рукам своим

Больше не верю.

От звонкого чуда

Остались осколки

А я их в стихи

Собираю неловко.