Омилия

— Алло!

— Дима, это Варя…

— Да.

— Скажи мне, когда она умерла, как?

— Утром сегодня умерла. После службы. Часов в десять. Хорошо, что все студенты были на занятиях. Её нашла уборщица.

                ПРОКАЗА

Лицо его закрыто капюшоном,

Звон колокольчика при каждом шаге…

Среди людей — изгой он, прокажённый;

Нести до гроба крест сей бедолаге.

Под безобразной маской недвижимой —

Душа, достойная, возможно, наказанья;

А может быть, он — просто одержимый

Иль праведник под спудом испытанья…

На боль я отвечаю криком и слезами, на подлость — негодованием, на мерзость — отвращением. По-моему, это, собственно, и называется жизнью. А. П. Чехов

Сгорит в костре блокнотик телефонный
Со списком номеров по алфавиту.
Запомнится огонь и крик вороны.
И  нечего сказать в свою защиту.

Одинокий человек

За рулем автомашины.

Одинокий - целый век,

Не нашедший половину.

Город беспечен и вьюга поёт.

Глупая девочка мальчика ждёт.

                                 На остановке.

Голуби бьются крылами об лёд.

Голуби бедные рвутся в полёт.

                         В жерло винтовки.

Снаружи храм  напоминал средневековую крепость. Толстые стены из крупных почти необтесанных каменных глыб, узкие окошки-прорези высоко под куполом, массивная дверь с чугунными латами.

Я нерешительно потянула холодное кольцо и тяжелый остов приоткрылся ровно на столько, чтобы поглотить меня, и снова закрыться мягко и плотно.

Темно. Тепло. Страшно. Как в животе у Кита.

Поморгала глазами, направив лицо вверх, туда, где должен был быть свет.  

Бесчувственность под маской умиленья,
яд кобры  под глаголами елейными,
шипы терновые, обложенные травами,
признания нечистые, лукавые
и агрессивные как нечисть - Бог прости!
О, нет, увольте: грязь тут не в чести.

Дождь ходил вчера по лужам,

Лед скользил здесь на коньках,

Ну а взрослые - на лыжах -

И витают в облаках!

     Впервые в Иерусалиме, первый день в Вифлееме! Для русского паломника это радостное предвкушение встречи с Богом, какое бывает при посещении монастырей в России. Но здесь ничего подобного. Мы едем по дороге, вдоль которой тянется бетонная стена, отделяющая палестинскую автономию. Стоят люди в камуфляже с настоящими автоматами, погранпосты, проверка документов, евреям туда путь закрыт. Город представляет собой нагромождение квадратных однотипных домов, видны мечети. На улицах люди в мусульманской одежде. Здесь ты не гость, здесь тебя терпят. Поселяемся во францисканской гостинице для пилигримов «Коза нова». Все – таки островок христианства, но и тут арабская речь. Ты не паломник, а источник дохода. Чувство растерянности и усталости. Мы здесь чужие.

– Не хочу к бабушке! Не пойду! – заявила маленькая Варенька. Мама продолжала ее одевать, будто и не слышала протестов дочки.

– Не пойду-у, – то-ли плакала, то ли кричала Варя. Даже попыталась брыкаться, когда мама натягивала на нее колготки. Но мама изловчилась и все-таки надела их.

– Не хочу-у! Я там буду плакать!

– Ничего, побольше поплачешь – поменьше пописаешь. Платочек дам, будешь слезы вытирать, – спокойно отвечала мама, натягивая на сопротивляющуюся дочку блузку.

 Но вот с сарафаном никакая ловкость рук не помогла. Варенька так извивалась, что надеть  на нее что-нибудь стало совсем невозможно.

Ещё три часа до рассвета:
Ни зла, ни проблем, ни тревог.
Стерильность хрустальная эта –
Затерянный мой островок;

Святочная история

Светлой памяти тех, о ком этот рассказ.

Две молодые женщины — одна худощавая, высокая и стройная, как сосна, одиноко растущая на горной вершине, другая — приземистая, полненькая, похожая на пушистую лесную елочку, стояли над огородными грядками, в благоговейном молчании глядя на покрывающую их нежно-зеленую поросль.

— Ишь, как славно пшеничка взошла! — донесся до них из-за невысокого дощатого заборчика скрипучий голос старухи-соседки, Марфы Акиндиновны. — Благословил вас Господь урожаем! А у меня-то, вот напасть, взошло всего ничего, и у Агеевых то же самое, и у Лушевых тоже, и у Близниных. А у вас — глянь-ка! Чудо, да и только! Женщины (а звали их Варварой и Екатериной, и были они сестрами-погодками) переглянулись. Теперь у них не было сомнений: это чудо, явное чудо! Его сотворил для них дорогой батюшка, отец Иоанн Кронштадтский¹. Кто, как не он?!

Рецензия на книгу А. Немцовой «Два одиночества»
(авторское название «Мы — ангелы»)

«Мы — ангелы». Казалось бы, странное заглавие для книги и повести, давшей ей название. Ведь поговорка гласит обратное - люди не ангелы. Однако многих персонажей книги А. Немцовой вполне можно назвать собеседниками ангелов. Или, как называл подобных людей во оны времена Н. Лесков — праведниками.

В самом деле — вот мальчик-скульптор изготавливает из глины и раскрашивает фигурку Ангела, объясняя приятелю, советующему ему слепить чертенка: «нет, я не могу — ведь в раю только ангелы». Вот бабушка, которая, вопреки приговору врачей, самоотверженно выхаживает тяжелобольного внука. Вот полуслепой, почти обездвиженный болезнью старик, который каждый вечер делает «пять героических шагов» к постели умирающей жены, чтобы поцеловать ей руку и пожелать спокойной ночи. А вот женщина, готовая пойти на любые лишения, но при этом сохранить жизнь ребенку, которого она носит в себе. Праведники. Однако не вымышленные — реальные люди.

Так хочется простого чуда

среди готовки и посуды,

средь плача детского, ворчанья,

средь новогодняго гулянья

от зим уставшаго народа,

средь городского кислорода...

Господи, помилуй 
Господи, прости 
Дай мне, дай мне силы 
Чтоб свой крест нести

Отречение – это не круто,
Это проигрыш, если всерьёз.
Между жизнью и смертью – минута
С неподвижным безмолвием звёзд.

Золото, ладан и смирна

Мирно живите, мирно

Святы пребудьте, святы

И не клянитесь клятвой