Звезда и смерть отца Александра

Протоиерей Александр Кузнецов был ярчайшей звездой на церковном небосводе Михайловской епархии. Причем вполне заслуженно. Все в этом человеке было прекрасно и неповторимо. Начать с того, что он совершенно не походил на неуклюжего бородача в мешковатой рясе, с сальными волосами, собранными на затылке в жидкую косицу, каковым обычно представляют православного священника. Нет, отец Александр имел совсем иной облик. Кудрявые темно-каштановые волосы с благородной серебристой проседью, пышные бакенбарды, начисто выбритый подбородок, высокое чело, отмеченное печатью великих дум и стремлений, пристальный взгляд исподлобья, выдержать который было под силу далеко не каждому. Он казался выходцем из прошлого…теперь уже позапрошлого столетия, неким чудом очутившимся в нашем двадцать первом веке. Возможно, именно так выглядел бы Пушкин, доживи он до пятидесяти лет и надень рясу. Но, когда отец Александр восходил на лекционную кафедру, он представал во всем своем звездном облике. Тогда его глаза пылали огнем воодушевления, а из уст лилась речь — порывистая, страстная, увлекавшая слушателей, как бурный поток — пловца. В ней цитаты из русских классиков, искусствоведческие и научные термины перемежались цитатами из Священного Писания и Отцов. Но в этом смешении не было диссонанса: ибо сам отец Александр свято и непреложно верил в то, о чем говорил. А когда мы верим сами — верят нам.

И, где бы он ни выступал: в музеях, в библиотеках, в институтах (в том числе педагогическом, откуда его, в ту пору еще юного студента, в свое время исключили, узнав, что он крестился, мало того — прислуживает в храме), залы и аудитории были полны, если даже не переполнены слушателями. Однако едва отец Александр начинал говорить, вокруг воцарялась благоговейная тишина, в которой раздавался лишь его по-юношески звонкий голос, уносящий внимавших ему к вершинам мысли, к высотам духа, к прекрасному и к горнему. Когда же (увы!) священник умолкал, к нему вереницей тянулись растроганные слушатели, благодаря его и прося указать им дорогу к храму…к тому самому храму, где он служит. И получали просимое: почти вся михайловская интеллигенция была духовными чадами отца Александра Кузнецова.

Так он и жил: читал лекции, писал книги и статьи, а в промежутках между этими милыми его сердцу занятиями три раза в неделю еще и служил в пригородном Свято-Лазаревском храме, где был настоятелем. Надо сказать, что Богослужения отец Александр совершал столь же вдохновенно, как читал свои лекции, похожие на проповеди. И на каждом из них произносил проповедь, напоминавшую его лекции, и длившуюся едва ли не дольше, чем сама служба. Интеллигентные прихожане внимали проповеднику, затаив дыхание и ловя каждое его слово. А немногочисленные старушки-простушки, хотя и не особо понимали, о чем он так вдохновенно вещал батюшка, за глаза уважительно называли его «нашим златоустом» — уж больно он был премудр и велеречив.

Да, отец Александр был премудр и велеречив. Однако, как многие подобные ему люди, в делах повседневных являлся сущим дитятей. Впрочем, он и не стремился вникать в оные дела, искренне веря, что должен пребывать не в попечении о житейском, а в служении слова¹. А потому все заботы о вверенном ему храме возложил на старуху Марию Егоровну, несшую не одно, а целых три послушания: старосты, свечницы и сторожихи. Мария Егоровна дневала и ночевала в Свято-Лазаревской церкви. Ведь ей нужно было позаботиться о том, чтобы к очередному приезду отца Александра на службу подсвечники были вычищены до блеска, лампады затеплены, кадило разожжено, батюшкина ряса, забытая им на спинке стула, тщательно выглажена и повешена на гвоздик рядом с дверью его кабинета. А сам батюшка после службы был накормлен и напоен чаем. Одним словом, чтобы он чувствовал себя как у Христа за пазушкой.

Тем не менее, эта преданная старуха была для отца Александра подлинным жалом в плоть. Потому что она заботилась не только о нем и о храме, но также о том, чтобы на приходе был хоть какой-нибудь доход…

— Батюшка! — в очередной раз упрашивала она отца Александра, входя в его кабинет, уставленный книжными стеллажами с прогибающимися полками, на которых Священное Писание соседствовало с романами Мережковского, а тома «Философского наследия» с Житиями Святых. — Надо что-то делать! У нас же совсем выручки нет…

— Как так нет? — рассеянно спросил отец Александр, отрываясь от чтения немецкого издания "Криминальной истории христианства" Дешнера². Эту книгу в свое время привезли ему из-за границы знакомые моряки. И теперь отец Александр, узнав, что издательство "Инкогнита" планирует напечатать ее на русском языке, намеревался написать и опубликовать в одном из центральных научных журналов, печатавших его научные труды по религиоведению и культурологии, статью с критическим анализом этой тенденциозной антицерковной книги. — У нас же в храме есть лавка…

— Да разве у нас лавка? — в сердцах воскликнула Мария Егоровна. — Одно название. Я тут недавно в город ездила: так там теперь в каждом магазине — лавка от какой-нибудь церкви. И от Никольской, и от Преображенской, и от Успенской. Даже от Троицкой. А ведь ее еще только строят, Троицкую-то церкву… А товару-то в тех лавках, товару-то! И крестики, и цепочки, и наборы крестильные да погребальные, и лампадки, и подсвечники, и иконки, и иконы, и молитвословы на всяку потребу. Чего только нет — аж глаза разбегаются! Не иначе, как из Москвы товар привозят. Только мы, по старинке, его из епархии берем³. А там, прости Господи, одно старье! Крестики люминиевые… Да кто ж их теперь купит? Сейчас серебряных да золотых полно продают. А иконки нательные! С них же святые отпадают: я уж их на клей сажаю, ан они все равно отлетают! А саваны и вовсе стыдоба — в желтых пятнах! Я их в чайной заварке или в синьке вымачиваю, чтобы пятен не так заметно было — так они все равно видны! Да такими саванами не то, что живой — даже покойник побрезгует! А свечи! Это ж не свечи, а Бог весть что! В труху рассыпаются. Я их по ночам утюгом проглаживаю, чтобы хоть как-нибудь продать. Нет, батюшка, не в осуждение вам говорю, а в рассуждение — надо что-то делать!

— А что надо делать? — вопросом на вопрос ответствовал отец Александр, тоскливо косясь на отложенную в сторону книгу. — Может… в Москву за товаром съездить?

— Так кто ж поедет-то? — заохала староста. — Не мне же, старой, туда ехать? Я же в этой Москве всего один раз и бывала! Да и то годов тридцать назад… уж все позабыла! Чего доброго, еще там заблужусь!

— Тогда послать кого-то надо… — предложил настоятель.

— Так кого ж послать-то?

— Кого-нибудь… — изрек отец Александр. После чего раскрыл книгу и погрузился в чтение. А Мария Егоровна, сокрушенно покачав головой, удалилась прочь.

Однако не успел священник одолеть и десятка страниц, как в дверь его кабинета кто-то постучал.

— Войдите! — отозвался он.

Дверь отворилась.

* * *

На пороге стояла невысокая смуглая черноволосая женщина лет сорока в темно-зеленом велюровом костюме. Голова ее была повязана платком из блестящего люрекса, а мочки ушей оттягивали массивные на вид золотые серьги.

— Здравствуйте, батюшка! — голос женщины был вкрадчив и приторно сладок, как запах ее духов. — Меня зовут Раиса. У меня тут к вам одно дело…

— Какое дело? — настороженно поинтересовался отец Александр. В самом деле, незнакомка не внушала ему доверия. И что ей здесь надо?

— Вам крестики-цепочки не нужны? — поинтересовалась незваная гостья. — Золотые, серебряные…

— Откуда они у вас? — спросил отец Александр, все больше уверяясь — перед ним — аферистка. Сейчас она начнет хитрить и изворачиваться…

Однако незнакомку нисколько не смутил вопрос священника.

— Мой муж — ювелир. — ответила она. — Он на заказ украшения делает. Колечки, браслетики, крестики. Вот взгляните, батюшка. С этими словами Раиса достала из сумки прозрачный пластиковый пакетик и высыпала себе на ладонь его содержимое. Вот этот маленький крестик — детский. А этот, побольше — взрослый. У нас их многие покупают, даже батюшки. Если хотите, мой муж и вам на заказ крестики сделает.

Отец Александр задумался. В самом деле, отчего бы и не заказать? И в Москву посылать никого не надо, и Мария Егоровна успокоится… Уж не Сам Господь ли послал ему эту женщину?

— А когда ваш муж сможет их сделать? — поинтересовался он.

— Смотря сколько закажете…

Этот ответ поверг отца Александра в растерянность. Со счетом у него были нелады еще со школьных лет. Может быть, попросить Марию Егоровну прикинуть, сколько им нужно крестиков? Впрочем, он обойдется без помощи этой докучливой старухи — ребенок он, что ли? Он — настоятель!

— Пятьсот серебряных взрослых! — наугад произнес священник. — А еще…триста детских. И по сто пятьдесят золотых, каждого вида. А цепочки ваш муж тоже делает? Что ж, тогда к каждому крестику еще и цепочку. Во сколько это обойдется?

Раиса достала из кармана калькулятор и бойко защелкала по клавишам. После чего назвала сумму.

Услышав, во сколько обойдется покупка крестиков и цепочек, отец Александр содрогнулся. Да где ж ему взять столько денег?! Впрочем, сейчас у них есть как раз такая сумма. Вот только она отложена на ремонт храма. Смета ремонта согласована с архиереем. Мало того — уже заключено несколько договоров с подрядчиками. В том числе — с известным михайловским предпринимателем Борисом Жоховым, владельцем художественной мастерской «Преображение» — на поновление стенных росписей…

Однако ремонт храма — дело будущего. В то время как уже сейчас на столе перед отцом Александром, поблескивая, лежали новенькие золотые и серебряные крестики. Он смотрел на них, не отрывая взгляда, как ребенок — на шоколадную конфету, обернутую в «золотце» из сверкающей фольги. И, наконец, решился.

— Я согласен. — произнес он.

* * *

Спустя десять дней Раиса пожаловала снова. На сей раз — с большой, туго набитой сумкой. Не без труда взгромоздив свою ношу на стул в кабинете настоятеля, она стала извлекать из сумки и выкладывать на его письменный стол пластиковые пакеты и пакетики с поблескивающим и позвякивающим драгоценным содержимым:

— Вот, батюшка, ваш заказ! — тараторила она, выкладывая на стол очередной пакет. — Вот крестики. А вот цепочки. Самые прочные, якорного плетения. Им сносу не будет. Уж вы мне поверьте. Я вам чистую правду говорю!

На сей раз отец Александр благоразумно прибег к помощи Марии Егоровны. Почти два часа, пока сидевший тут же настоятель писал статью, в которой подвергал критическому анализу наконец-то прочитанную им "Криминальную историю христианства", староста с Раисой пересчитывали привезенный товар. Все оказалось тютелька в тютельку: сто пятьдесят золотых взрослых крестиков и столько же детских. Пятьсот взрослых серебряных и триста детских. Да еще цепочка к каждому крестику. В самом деле — все честно и без обмана. А он-то было принял эту женщину за аферистку…

Однако подозрения отца Александра ожили вновь, когда Раиса наотрез отказалась написать накладную на принесенный товар.

— Да что вы, батюшка! — скороговоркой зачастила она. — Зачем вам накладная?! С ней же потом хлопот не оберешься! Мне перед налоговой отчитываться придется, деньги им платить. Да и с вас тогда придется взять вдвое дороже. А тут я вам со скидкой товар отдаю. Ну, хотите, я вам расписку напишу? Это же все равно, что накладная. Или тогда я весь товар назад забираю…

— Хорошо! — согласился отец Александр, когда она принялась засовывать пакетики с крестиками и цепочками обратно в сумку. — Пишите расписку.

В расписке, составленной Раисой, значилось, что гражданин Чеботарь Г.В. получил от гражданина А. Кузнецова сумму в таком-то размере за проданный товар. Прочитав ее, отец Александр заколебался. В самом деле, он не знает никакого Г.В. Чеботаря. Вдобавок, не указано, за какой именно товар ему заплачены деньги…

— Да вы не сомневайтесь, батюшка, все без обмана! — поспешила уверить его Раиса. — Я расписку от имени своего мужа написала. Крестики-то ведь он делал. Значит, ему и деньги причитаются. Все по-честному! А я вам на всякий случай еще и телефончик наш оставлю. Мало ли что…

При этих словах все подозрения отца Александра рассеялись. В самом деле: расписка — все равно, что накладная. И получить деньги за работу должен тот, кто ее сделал. Вдобавок, оставленный номер телефона поможет ему, в случае необходимости, отыскать эту женщину.

Все честно, все по закону…

* * *

В ближайшее воскресенье в свечной лавке Свято-Лазаревского храма на видном месте появилась картонка, к которой белой ниткой были прикреплены образцы крестиков и цепочек, приобретенных у Раисы. Разумеется, из предосторожности Мария Егоровна обернула картонку в прозрачный целлофан, в который упаковывают букеты: как-никак, это не какой-нибудь там алюминий, а золото и серебро…

В тот день выручка в свечной лавке оказалась такой же, как за две предыдущие недели вместе взятые. Крестики и цепочки шли нарасхват. О чем счастливая Мария Егоровна не преминула сообщить отцу Александру. А тот, отложив в сторону томик стихотворений Бальмонта (многие из которых он знал наизусть), призадумался: если дела пойдут так и дальше, стоит заказать мужу Раисы новую партию крестиков и цепочек. Благо, она оставила ему свой телефон…

* * *

Однако спустя неделю после того, как в Свято-Лазаревском храме стали продаваться купленные у Раисы золотые и серебряные крестики-цепочки, привлекательные как своим видом, так и (прежде всего) своей дешевизной, после одной из служб туда заявилась женщина средних лет в брюках и без платка. Как видно, то была не прихожанка, а, так сказать, «захожанка», вспоминающая о Боге лишь в случае насущной надобности. Даже не перекрестившись, она решительно направилась туда, где за прилавком, читая Псалтирь, сидела Мария Егоровна.

— Это что такое? — возмущенно спросила она, выкладывая из кармана на прилавок нечто маленькое, буро-золотистое…

— Что это? — в свою очередь удивилась староста. Впервые в жизни она видела золотой крестик, покрытый ржавчиной. Но ведь этот крестик ей знаком! Он — из их лавки! Что это значит?

— Вот и я хочу это знать! — гневно воскликнула женщина. — Я думала — это золото, я свои деньги заплатила! А вы мне что подсунули? Как вам не стыдно людей обманывать?!

— Тише, тише… — пыталась урезонить ее Мария Егоровна. Ведь рядом с лавкой была дверь, а за ней — лестница, которая вела наверх, к кабинету настоятеля. А отец Александр сейчас отдыхал после службы. — Вы же в храме…

— А мне-то что! — кипятилась «захожанка». — Верните мне деньги, и все тут! Не то я в милицию пойду! Обманщики! А еще говорите, что в Бога верите!

— Тогда подождите меня здесь! Это недолго… Я только в «Рубин» съезжу, и сразу же вернусь! — взмолилась старуха, растерянно вертя в руке ржавый крестик. — Не может быть! Это какая-то ошибка…

— Хорошо. — согласилась женщина. Похоже, она поняла, что Мария Егоровна удивлена случившимся не меньше ее. — Так и быть, подожду.

Тем временем староста торопливо складывала в пластиковый пакетик крестики: золотой взрослый и золотой детский, серебряный взрослый и серебряный детский. А в придачу к ним — пару цепочек, купленных у Раисы. Затем она спрятала пакетик во внутренний карман своей сумки, для пущей верности пристегнув его булавкой. После чего вышла на улицу и, поймав на дороге такси, поехала в ювелирный магазин «Рубин». Пусть сведущие люди посмотрят и скажут, что это за странное золото. Ведь хотя она живет на свете уже восьмой десяток лет, но впервые видит, чтобы золото — ржавело.

Что за чудо?

* * *

Бросив беглый взгляд на крестики и цепочки, товаровед произнес одно-единственное слово:

— Подделка.

— Как?! — воскликнула Мария Егоровна. — Не может быть!

— Увы, это правда. — ответствовал товаровед.

— Что же это тогда такое?

— Мельхиор. Причем самого низкого качества. А вот это (товаровед показал пальцем на «золотой» крестик) — рандоль.

— Что-что? — растерянно переспросила Мария Егоровна. — Какой такой арандоль?

— Не арандоль, а рандоль. Сплав меди и бериллия. Его еще цыганским золотом называют. Слыхали о таком? Да что с вами? Вы меня слышите? Вам плохо?

Марии Егоровне и впрямь было плохо. Ей казалось, что еще миг — и она упадет замертво. Ноги старухи подкашивались, глаза застила красная пелена, из-за которой до нее смутно доносился голос человека, только что сообщившего ей страшную новость. Уж не смертушка ли ее пришла? Впрочем, пусть подождет. Ведь прежде она должна вернуть той женщине ее деньги. И, самое главное, сообщить отцу Александру — их обманули!

* * *

— Бат-тюшка… Ба-бат-тюшка…

— Кто это? — испуганно спросил отец Александр, поднимая голову от книги. Потому что он впервые слышал этот дрожащий, невнятный, словно загробный голос. — Господи! Это вы, Мария Егоровна?! Да что с вами?! Присядьте… Что случилось? Что? Я Вас не понимаю… Повторите еще раз… Обо…кра…ли? Кого обокрали? Нас?! Как так? Кто? Что вы сказали? Это подделка? Не может быть? Она же сказала, что это золото и серебро! Что вы говорите? Господи! Что же теперь будет? Я же отдал ей все наши деньги! Мария Егоровна, Мария Егоровна, очнитесь! Нет, так не пойдет! Сейчас я вызову такси и вы поедете домой. Вам нужно отдохнуть. Успокойтесь. А я…что-нибудь придумаю.

С трудом усадив полубесчувственную старуху в такси, отец Александр вернулся в храм, раздумывая, что же теперь делать. То-то ему была так подозрительна эта словоохотливая, льстивая Раиса! Выходит, она обманула их! Впрочем, не все еще потеряно: ведь она оставила ему номер своего телефона. Только где же бумажка, на которой он написан? Нужно срочно отыскать ее!

Отец Александр перерыл весь свой кабинет: вывернул карманы пиджака и подрясника, обшарил ящики стола, перебрал лежавшие на нем бумаги, перелистал книги — бумажка с телефонным номером Раисы словно в воду канула! Но тут он вспомнил, что заложил ею том "Криминальной истории христианства". Эта книга сейчас — у него дома. Что ж, в таком случае ему нужно поскорее вернуться в Михайловск и оттуда позвонить Раисе. Пусть она вернет ему деньги. Ведь должна же она их вернуть!

«Все кончится, быть может, хорошо». — вспомнились ему строки из «Гамлета»⁴.

Дай-то Бог!

* * *

Вбежав к себе в квартиру, отец Александр, не снимая пиджак и не разуваясь, бросился к книжным полкам, отыскал на них том Криминальной истории..." и начал лихорадочно листать его. К счастью, вскоре нужная бумажка отыскалась. Однако сколько он ни набирал номер телефона Раисы, из трубки слышались только длинные гудки. Когда же священник, терзаемый недобрым предчувствием, позвонил на телефонную станцию, его догадка подтвердилась — такой номер просто-напросто не существовал.

Отец Александр растерялся. Он чувствовал (более того — понимал) что совершил страшную ошибку. Что же теперь делать? Может, спросить совета у Марии Егоровны? Ведь сколько раз старуха выручала его! Авось, и на сей раз подскажет, как быть…

Но отцу Александру не удалось поговорить с Марией Егоровной. Трубку подняла ее дочь. Перемежая свою речь всхлипываниями, она сообщила священнику: маму увезли в больницу. Сейчас она лежит в реанимационном отделении. Врач сказал, что у нее обширный инсульт. И что сообщит ей…когда…

Конец ее речи потонул в рыданиях.

Отец Александр повесил трубку. Некоторое время он неподвижно сидел возле телефона. После чего стал торопливо набирать другой, хорошо знакомый ему, номер.

Он звонил в епархиальное управление.

* * *

Надо сказать, что к архиереям отец Александр относился с поистине сыновним почтением и доверчивостью, помня времена почти тридцатилетней давности, когда Владыка Нифонт, возглавлявший в ту пору Михайловскую и Наволоцкую епархию, по-отечески опекал самого юного из своих иподьяконов — Сашу Кузнецова. Тем не менее, епископ не спешил рукоположить его, возможно, надеясь, что со временем Саша все-таки найдет себе девушку по сердцу. Ибо Владыка Нифонт был убежден, что «не хорошо быть человеку одному»⁵. И сам принял монашество лишь после того, как овдовел. Что до целибата, то о нем он отзывался с присущей ему грубоватой шутливостью: «целибат: цель на баб». Но вместо того, чтобы искать себе невесту, Саша Кузнецов дни и ночи напролет проводил за книгами…

Тем временем епископа Нифонта перевели в другую епархию, поюжней. А его преемник, Владыка Иеремия, будучи украинцем, смотрел на вещи и на людей с присущей своему народу практичностью. И, поскольку в Михайловской епархии не хватало священников, вскоре по прибытии на кафедру рукоположил иподьякона Александра Кузнецова во диакона, а затем и во иереи, и направил в Свято-Лазаревский храм, стоявший на одном из пригородных кладбищ. Нехай этот хлопец слывет чудаком и книжником! Службу и устав знает назубок — вот и пускай служит! Церкви священники нужны!

Однако следующий епископ — Панкратий, приехавший на Михайловскую кафедру со Святой Земли, где он возглавлял русскую духовную миссию, оценил не только отменное знание отцом Александром устава и службы, но и его обширную ученость. И, не разделяя его чрезмерного увлечения светскими науками и литературой, тем не менее, уважал отца Александра, как человека, соединившего в себе глубокую веру и обширную ученость. Именно епископ Панкратий возвел доселе почти безвестного священника из пригородного храма в сан протоиерея и благословил его читать лекции для людей, интересующихся Православием. Тогда-то и взошла звезда отца Александра, тогда-то и пронеслась о нем слава не только как о златоустом проповеднике, но и как о талантливом лекторе и педагоге. В лучах этой славы он пребывал и при преемнике Владыки Панкратия, епископе Иринархе, не раз ставившем отца Александра в пример прочим батюшкам и называвшим его выдающимся миссионером Михайловской епархии. Ведь благодаря ему местные храмы наводнила та самая интеллигенция, которая прежде с презрительной ухмылкой обходила церкви стороной. Однако после встречи с отцом Александром поспешила в храмы в поисках пути, истины и жизни. И обрела их во Христе⁶.

После этого неудивительно, что покойный Владыка Иринарх, как и его предшественники, снисходительно смотрел на беспомощность отца Александра в житейских и хозяйственных делах. И священник надеялся — преемник безвременно умершего архипастыря, молодой епископ Михаил, недавно прибывший на Михайловскую кафедру, во уважение к его прежним многолетним трудам на благо Церкви, будет к нему столь же милостив, и поможет исправить последствия ошибки, совершенной им не преднамеренно — по несчастной случайности.

«Все кончится, быть может, хорошо…»

* * *

Трубку снял не сам Владыка, а его секретарь отец Евгений, молодой священник из академиков⁷, приехавший в Михайловск вместе с новым епископом. Надо сказать, что он, не прожив в Михайловске и полугода, уже весьма активно занимался миссионерской деятельностью. И даже возглавлял епархиальный миссионерский отдел. Правда, в отличие от отца Александра, отец Евгений был не просветителем, а, так сказать, обличителем. Он гневно обрушивался с обличениями на всех и вся. Но особенно — на пресловутую интеллигенцию, привыкшую блуждать умом семо и овамо, вместо того, чтобы беспрекословно и послушно, аки овцы, следовать за пастырями, предав свою греховную волю в их руки, как железо — ковачу. Разумеется, должно следовать не за всеми пастырями, а лишь за избранными, не на йоту отклоняющимися от Истины… Здесь отец Евгений обычно делал эффектную паузу, дабы дать слушателям понять — из присущих ему смирения и кротости он не может назвать имена тех и других…

— С какой целью вы хотите встретиться с Владыкой? — сухо поинтересовался он у отца Александра.

Стараясь говорить как можно более спокойно и связно, тот рассказал секретарю о случившемся. Втайне ожидая, что тот скажет ему так, как бывало, говаривала старая секретарша Нина Ивановна, работавшая в епархиальном управлении при прежних архиереях, и по старой памяти иногда величавшая отца Александра Сашей: «полноте, батюшка, с кем оплошки не бывает», «успокойтесь — Бог милостив, а Владыка — тем паче»…

Однако отец Евгений ответил ему холодно и высокомерно:

— Хорошо. Я доложу о вашем деле Владыке. Вас пригласят. Ожидайте.

На другой день отец Александр был приглашен в епархиальное управление.

* * *

Благословив вошедшего священника, епископ Михаил молча указал ему на место по левую сторону длинного стола с лакированной крышкой, приставленного к его письменному столу так, что вместе они образовывали подобие буквы «т». Или того самого латинского «тау», о котором отец Александр так любил упоминать в своих лекциях, как об одном из древних изображений Креста. Впрочем, сейчас священнику было не до тонкостей церковной археологии. Его заботило иное: почему Владыка Михаил держится так сурово? И зачем по другую сторону стола, одесную епископа, уселся его секретарь, отец Евгений? Что все это значит?

Молчание длилось несколько минут. Затем в гнетущей тишине раздался голос отца Евгения:

— Отец Александр, я доложил Владыке о вашей ситуации. Мы посовещались и пришли к выводу, что у вас имеют место серьезные проблемы по части административного управления приходом. Полагаю, вы отдаете себе отчет в том, что ситуация, сложившаяся по вашей вине, неприемлема? Вы растратили средства, предназначенные для ремонта храма. И это при том, что уже заключены договора с подрядчиками. Настоятельно советуем вам изыскать эти средства. И как можно скорее.

— Помилуйте, где же я их найду? — растерянно произнес отец Александр.

— Значит, вы в не состоянии найти эту сумму? — строго спросил епископ Михаил.

— Нет… Это же…очень большие деньги… — пожалуй, впервые отцу Александру изменило его всегдашнее красноречие.

Епископ Михаил переглянулся с секретарем, ответившим ему легким кивком головы. И заговорил вновь:

— В таком случае я вынужден направить на этот приход того, кто будет в состоянии компенсировать нанесенный вами ущерб.

— Но что же будет с храмом? Со мной? — охнул отец Александр.

— Не беспокойтесь. — промолвил Владыка. — О вас мы позаботимся. Я предлагаю вам благополучный приход в самом центре города. На Лихострове.

Надо сказать, что в территориальном отношении остров Лихостров и впрямь принадлежал к центральному району Михайловска — Октябрьскому. Однако попасть туда было весьма непросто. В зимнюю пору на Лихостров нужно было идти пешком по льду Двины. И путь этот занимал около часа. А летом, два раза в день — рано утром и поздно вечером, между Михайловском и Лихостровом курсировал старый, еще дореволюционный буксир «Лебедь», переименованный местными острословами в «Лапоть». Во время ледохода и ледостава сообщение между городом и Лихостровом прерывалось полностью…

Тем временем архиерей встал из-за стола и не глядя на безгласного и недвижимого, как мертвец, отца Александра, направился к боковой двери своего кабинета.

— Извините, отче. — промолвил он на ходу. — У меня сейчас встреча в администрации. И потому я вынужден вас покинуть. Простите.

Спустя миг в кабинете епископа остались лишь отец Александр и отец Евгений, который с любопытством кошки, играющей с попавшей к ней в лапы мышью, наблюдал за седовласым протоиереем, буквально раздавленным тем, что он сейчас услышал от Владыки Михаила.

— Как же я туда поеду? — пролепетал наконец-то обретший дар речи отец Александр. — Это же невозможно… У меня же лекции по истории религии в трех институтах… и в музее… И курсы экскурсоводов… А еще я сейчас пишу книгу о путях русской религиозной философии…по заказу университета в Осло...уже почти закончил…

— А когда же вы к службам готовитесь, отче? — не без иронии поинтересовался отец Евгений. — Между лекциями? Что ж, теперь вам придется выбирать, так сказать, между Христом и… Афинами. Вдобавок, вы же у нас знаменитый миссионер… А на Лихострове сейчас миссионеры нужны как никогда. Лесопильный завод там закрыли, совхоз распался, народ спивается да мрет почем зря. Вот вы им там и проповедуйте смирение и покаяние. Право слово, Лихостров для вас — самое подходящее место! Вы со мной согласны, отче?

* * *

Дальнейшее отец Александр помнил смутно. Ясно было лишь одно — он все-таки вернулся домой. В самом деле: вот его письменный стол, заваленный книгами и бумагами. За ним он сейчас и сидит… Но где же он побывал после того, как вышел из епархиального управления? Ах да, в рюмочной. И почему это все писатели и поэты в один голос твердят, будто вино дает забвение? Вот он выпил…впервые в жизни. И не вина, а даже водки, а забвения нет, как нет. Он потом, по дороге, еще и вина купил — вот, пустая бутылка на полу валяется. Он осушил ее до дна, и все равно не в силах забыться и заснуть. Что же ему теперь делать? Ведь для него отправиться служить на Лихостров равносильно смерти… Нет, еще хуже. Разве он сможет жить без своих книг, без лекций, без толп восторженно внимающих ему слушателей? Ведь все это было его жизнью. И вот теперь у него отняли эту жизнь…

Но за что, за что? И этот отец Евгений…с какой злорадной усмешкой он смотрел на него, упиваясь его отчаянием! А епископ… Кто это из писателей сказал, что с молчаливого согласия равнодушных совершается все зло на свете?! Что ж, сейчас он скажет им в лицо все, что сейчас терзает его сердце! Он не станет, он не может больше молчать!

С трудом отыскав среди бумаг, лежавших на столе, чистый лист (при этом несколько книг упало на пол, но он даже не заметил этого), отец Александр склонился над ним и принялся писать:

«Его Преосвященству Преосвященному Михаилу, Епископу Михайловскому и Наволоцкому, от настоятеля Свято-Лазаревского храма, протоиерея Александра Кузнецова. Прошение…»

Однако это было не покаянное прошение о милости и снисхождении. Отец Александр просил…нет — требовал немедленно почислить его за штат. Потому что у него нет ничего общего с теми, кто ценит деньги дороже, чем людские жизни. И кто считает себя вправе распоряжаться людскими судьбами по собственному произволу. Заканчивалось прошение сакраментальной фразой: «отныне несть Христа между нами! Нет и не будет!»

Нетвердым росчерком пера поставив под ней свою подпись, отец Александр сложил прошение вчетверо и засунул его в карман своего пиджака. После чего наконец-то забылся желанным сном без сновидений, похожим на смерть

Возможно, вспомни священник назавтра об этом прошении, написанном в отчаянии и пьяном угаре, и прочитай его, он ужаснулся бы тому, что вышло из-под его пера. И в ужасе и гневе поспешил бы разорвать его. Однако, увы, все случилось иначе…

* * *

Когда отец Александр проснулся, солнце, уже клонилось к закату. Разумеется, первым делом он поднял с полу сброшенные книги, бережно разгладив смятые страницы. И только тут вспомнил, что сегодня он должен служить в Свято-Лазаревском храме. Поглядев на часы, священник ужаснулся — до начала службы оставалось менее часа. Придется ловить такси!

Наскоро одевшись, отец Александр выбежал на улицу. И, выскочив на дорогу в том самом месте, где она делала крутой поворот, отчаянно замахал руками, чтобы поймать такси.

Именно в этот миг из-за угла и вылетел черный «Мерседес» с тонированными стеклами. Спустя миг отец Александр уже лежал на асфальте. А из-под его курчавой головы, так похожей на голову Пушкина, поблескивая в золотых лучах заходящего солнца, растекалась лужица крови.

* * *

Весть о том, что в больницу скорой помощи в крайне тяжелом состоянии доставлен сбитый машиной известнейший городской священник, мгновенно разнеслась по Михайловску. Неудивительно, что вскоре в приемный покой больницы, как стервятники — на добычу, слетелись охочие до жареных новостей газетчики. И первым от них был самый одиозный представитель местной писучей братии — собственной персоной Ефим Авраамович Гольдберг, подписывавший свои статьи псевдонимом: Евфимий Михайловский.

— Да как это случилось? — вопрошал он работников приемного покоя. — Вы что-нибудь знаете? Да не может того быть, что вы ничего не знаете? Я должен знать правду!

— Да кто его знает, как оно было! — буркнул ему в ответ тот самый санитар, что снимал с привезенного в больницу священника окровавленную одежду, а потом отвозил его в реанимационное отделение. — Сбил его кто-то, вот оно что. Сбил, а сам уехал — кому отвечать охота? Правда, я тут у него в кармане какое-то письмо нашел. Вот думаю — надо бы его куда-нибудь передать. Может, у него родные есть…

— Дай его мне! — потребовал Ефим Гольдберг. — Я сам передам…

Санитар извлек из кармана смятый листок и подал его журналисту. Ефим Гольдберг развернул бумагу… и радостно, почти сладострастно ухмыльнулся. Вот это находка! Да здесь хватит материала не на одну статью — на целый цикл статей! Уж теперь-то он их всех разоблачит, не будь он Ефим Гольдберг!

…Сердце отца Александра, умиравшего в палате реанимационного отделения больницы, еще билось, когда в местной оппозиционной печати появились статьи под броскими заголовками: «Самоубийство священника», «Предсмертное признание отца Александра», «Кто тебя убил?» и даже — «Новые инквизиторы». Падкие до жареных новостей журналисты (первым из которых, разумеется, был Ефим Гольдберг) наперебой сообщали, что знаменитый михайловский миссионер, педагог и писатель отец Александр Кузнецов, известный своими прогрессивными взглядами, был затравлен мракобесами-церковниками. И, не выдержав этой травли, совершил самоубийство. А в предсмертной записке назвал имя того, кто вынудил его уйти из жизни. И человек этот — никто иной, как епископ Михаил, лишь недавно возглавивший Михайловскую епархию. И теперь методично разрушающий то, что десятилетиями созидали его предшественники.

В связи с этим Ефим Гольдберг даже процитировал в своей статье известное стихотворение Лермонтова, написанное на смерть Пушкина:

Смеясь, он дерзко презирал
Земли чужой язык и нравы;
Не мог щадить он нашей славы;
Не мог понять в тот миг кровавый,
На что он руку поднимал!..

Все эти статьи получили широкий резонанс в общественности. И многие из тех, кого привел к вере отец Александр, прочитав оные публикации, а также приведенную в них предсмертную записку своего духовного отца, поспешили порвать с Церковью. Кто на долгие годы, а кто и вовсе навсегда. А иные из них ринулись на защиту своего любимого, невинного гонимого пастыря. И присоединились к хору журналистов-обличителей, честя на все лады Владыку Михаила.

В ответ на это новый настоятель Свято-Лазаревского храма, руководитель миссионерского отдела Михайловской и Наволоцкой епархии отец Евгений опубликовал на собственном, а вдобавок, на епархиальном сайте обличительную статью, озаглавленную «Лжебратия, или волк в овечьей шкуре», в которой обвинил отца Александра в том, что он создал на своем приходе православный сектантский центр. Однако, по Божией милости, рассадник зла и раздора удалось вовремя выявить и обезвредить. А того, кто его создал, покарал Сам Господь. И вот теперь разоблаченные сектанты, лишившись своего лжепастыря, ярятся в бессильной злобе, и поливают грязью Святую Мать-Церковь. Заканчивалась статья призывом: «возлюбленные о Господе братья и сестры! «Бдите и молитесь, да не внидете в напасть»⁸!

И в понявшейся шумихе никто не заметил, как угасла «во тьме и сень смертной» звезда несчастного отца Александра.

_________________________

1. Перифраз из Деян. 6, 2-3.
2. Карлхайнц Дешнер (1924-2014) - немецкий философ, критик христианства.
3. Епархия — в просторечии — епархиальное управление.
4. Акт 3, сцена 3 (монолог короля Клавдия). Перевод М. Лозинского.
5. Быт. 2, 18.
6. Ин. 14, 6.
7. Здесь — выпускник Духовной Академии.
8. Мф. 26, 41.