Зима Лазаря

Бросает этот жребий,
Хазарский каганат —

И между своих ребер
Стреле не будешь рад

И с птичьем опереньем
Промеж живых когтей

С шаманским говореньем
Языческих детей.

* * *

Там, в чужой бескрайности ковыль
снегом преклонен, из дальних стран
держит путь державный караван,
говорят, взаправду эта быль,
Лазарь там погонщиком, Эсфирь
снова снарядила его в путь,
надо с прибылью товар вернуть,
но в засаде ждет коварный зверь,
не вернется Лазарь без потерь,
впереди одни только снега,
что с того, что позади века,
гордость предков, племенной союз
не избавит от жестоких уз,
разжигай из веточек костер,
пусть в снегу останется узор
этой скудной жизни малых сих,
не героев, но вполне своих…

* * *

У девяти пророческих межей
И десяти расставленных сетей
Подобен перекати-полю,
Пусть и во царственной юдоли,
Не уследишь движенья лебедей,
Чириканием ближе — воробей,
И рак, что пятится в соседнем водоёме,
Пример спасенья в собственном же доме.

* * *

Что такое бубенчики,
Чей ласкают слух,
Может быть, звука младенчики
Возле глухих старух?

* * *

Нет снега. Говорят, и не будет, забудьте,
даже, если проснется вулкан.

Министерство, сообщают, вновь возглавил Хам,
он обо всем позаботится, не обессудьте.
В частности, будет создан запас семян,
это на случай глобального катаклизма,
когда не спасут ни лекарства, ни клизма,
правда, всего лишь для избранных, в этом и есть изъян.

Эта жизнь была без снега, пока не проснулся вулкан.

* * *

Умей сразить единорога,
Когда застал его в тиши,

И фотографию для блога
Оригинально подпиши…

* * *

Еще звучит, звучит Шаляпин,
И в час полночный гренадер,

Столь молод и еще опрятен,
Из-под небесных этих сфер

Размерным шагом командора
Всех муз ведет на скорый суд:

Веселье скорого раздора
И созывающих на блуд.

И следом перебор гитары
Гармоник предъявляет строй,

Не разойдутся эти чары,
Богемы европейской рой.

И пусть средь них звучит Шаляпин,
Рахманинов уже седой,

Грядет могуч и необъятен
Мир звукозаписи толпой.

* * *

Ветер (всегда рядом) подкрадывается
незаметно,
Так (как обычно) стремительно проходит
лето.
Думы (непременно) восходят
к урожаю.
Если житницы полны... Строить ли новые
(старые сломаю)?

Ради прежних скорбей… хватило бы угля
взгревать огонь,
если не будет войн.

* * *

Залог грядущего в горсти,
Тепло последнего заката
Легко вдруг сможешь понести,
Пусть чернь в этом виновата,

Богатством этим славный рок
Победный день уж не отсрочит,
Но господин Шекспир в свой срок
Расплаты час тебе пророчит.

* * *

Детство Лазаря было обыкновенным,
Отец запомнился — согбенным,
Вовсе никакой не герой,
Братьев и сестер — целый рой,
Лазарь был одним из младших,
Позже много оказалось павших,
Мать его тоже рано сошла в могилу,
Жизнь эта оказалась ей не под силу,
Почему Лазарь из младшего и стал старшим,
Так часто бывало в отечестве нашем.

* * *

Над Пятигорском опять тучи,
Над Севастополем — огни,

И что для Лермонтова — лучше,
Для Грибоедова — в тени

Сокрыто вовсе не веками
И не под сению чинар,

Пером ли, голыми руками,
Сие уму привычный дар.

Но лезвие и зло и остро
Находит к сердцу быстрый путь,

Хотя все в этом мире просто,
На звезды нету сил взглянуть.

* * *

Современный лак и клей знают крепость,
При надлежащем использовании побеждают ветхость,

Ещё бы всегда лекари так латали,
Были бы суставы как из стали

У имеющего терпенье старого подмастерья.

* * *

Венецианские красоты,
Венецианские мечты
И генуэзской той пехоты
Кольчуги, стрелы и щиты.

И мысль остра и быстро сердце
В стяжании земных основ —
Величья Рима, красот Греции
И туркам проданных рабов.

Серебренный век

Его пугает голос струн,
Поэт все знает. Черный бархат,
Десяток старых этих лун.
Вновь ворон начинает каркать.

Оскал той куклы на камине
Да полицмейстера свисток,
Чу, фотография в витрине…
К утру — простреленный висок.

* * *

Концерт окончен — пьедесталы
и подиумы и кристаллы —
все погрузилось вдруг во тьму,
инсульт грозит большому льву —
се человек! И скоро в «склифе»
он вспоминает о мотиве,
что прозвучал на всю страну,
мир, как всегда, идет ко дну:
валютный кризис, ипотечный…
над всем один закон предвечный,
то — Тютчев «Лирика», «Эксмо» —
в палате позабыл, но — кто?
и лев от скуки человечьей
берет своей рукой овечьей
«И гроб опущен уж в могилу..» —
читать всё это не под силу,
хоть слышал, что большой поэт —
и, вот, открыл на склоне лет…
так что же смерть? — страшна, наверно,
окончен пир — и суеверно
кладет больной перстами крест,
а за окном — огни столицы,
вороны, голуби как птицы…

* * *

Сто печалей поселились в груди,
Сердцу неведомо, что — впереди? —

Опустошен засухой этот край,
Тот, что вчера был похож на рай,

Скоро здесь брат восстанет на брата —
Такова за бездушье расплата.

Душа печалится по счетами и злату,
Чтобы вновь быть покорной булату.

* * *

В начальство, надо сказать, Лазарь никогда не метил,
хотя был сметлив и приветлив,
правда, эту его сметливость начальство все же не любило,
хотя и семейство Лазаря было не слишком говорливо,
однако ж, кто знает, чего он там себе молчит,
газет не читает да плохо спит,
может, замыслил какую крамолу,
с его-то умом, урожая помолом,
лучше отправить его в дальний путь,
в солдаты, в наряды, куда-нибудь,
благо у нас много больших строек,
куда принимают даже без троек
ученых, великих — фактически всех,
ну, а простака Лазаря — и вовсе не грех…

* * *

Не меняй ты на пантеру
рысь из Муромских лесов,
не меня свою же веру
на иных лукавство слов,
Пусть кольчуга отчей стали
будет впору на груди,
а чужие эти дали
для других прибереги.

* * *

Могильные склепы, они и в Риме
Являют собой законы творимые —

Поближе к дому, подальше… не важно,
Главное, чтобы с комфортом, отважно

Встретить все, что судьбой предначертано,
Возле горячего ее вертела.

Ряды

Позабыт здесь майский жук,
Он давно уже не в деле,
Его крылья облетели,
И не слышен этот звук,

Колорадский, зато, в теле,
Он опасен, весь в ботве,
Терпелив, но не в родстве,
Пусть раскрасом много злее.

Есть какой-то каракурт,
Затаил в себе он яд,
Ходят слухи — не тот ряд,
Мол, не жук он, а паук.

* * *

Зеленый-зеленый лесной зрачок,
быть может, лишь кажется это,
око сопревшее солнцем согрето,
живой механизм, а может сморчок
всего лишь, не более, мир здесь налажен,
сам унавожен и сам же посажен,
этот глагол с буквою «жэ»
так же хорош, как жук на игле,
где в полном реестре мертва природа
в старых музеях докомпьютерного извода.

* * *

Был у Лазаря гончарный круг,
Ради оказания простых услуг,
Хватало ему с детьми на хлеб
На протяжении многих лет.

Были у Лазаря также кисти,
Говорят, что и разные мысли,
Держал он их всегда при себе,
Но это не помогло в беде.

Тогда, впрочем, многих брали,
Ради чугуна и стали,
Потомки Лазаря видно неспроста
Нашли два его или три холста,

Их можно увидеть в местном музее:
«Весна» и «Воробьи просвистели»,
Названия, впрочем, условные,
Неизвестно, верно ли установленные…

Зима

Как легла, как легла та полынь-трава,
Как над ней та полынь-звезда во всё небо,
И окрасилась, словно кровь, вода,
Следом сердце в груди онемело,

Захолонула вдруг, вся озябла душа,
Замерзают все ветви на древе,
И крепчает мороз, поглощая сердца,
Обнимает своих же по вере.

И язык позабыл все слова, все слова
И все лица внезапно поблекли.
Потому что не в реки, а вовсе в моря
Все слезинки слились и — во веки.

Как легла, как легла эта ночь, эта новь,
Не видать и конца сего бега,
Во всё небо — звезда и полынь эта кровь,
Вот и нет очага и ночлега.

* * *

Вышел Лазарь вдруг из леса —
Ни разбойник, ни повеса,
Стал дорогу вопрошать
Как бы в Кремль речь послать.

Лазарь сам готов то сделать,
Все Царю уже поведать —
В красках песенный извод,
Но — не письменный народ.

Так осталась эта тайна
Недоведомой случайно,
Кто в ученье не силен,
Словно Лазарь, грядет вон.

* * *

Подмастерье Фараона
На строительстве гробниц,
Рядовой боец заслона
На хранении границ.

Далеко не Ванька-Каин,
Не святитель, не святой,
Обыватель всех окраин
И солдат совсем простой.

Ладно трубку набивает
И свистульку мастерит,
Никогда не унывает
Жизни сей метеорит.

Что унынье, что сомненья,
Вечность это подтвердит,
Когда надобно уменье
В производстве пирамид.

* * *

Вновь крепко заперты амбары,
Рябины цвет тревожит взор,
И снова в Карловы те Вары,
Наш барин правит моцион…

Эх, потерялась «р» для рифмы,
Но это вовсе не беда,
Ведь впереди не логарифмы:
Большой истории страда…

* * *

Надёжный кров — начало для скитаний,
Покой — пристанище терзаний.

Паденье будет как знаменье восхода —
Ненастье — лучшая для деланья погода.

* * *

Обрез Мосина не диво
Для тамбовских деревень,
Там, где красного комдива,
Помнят все, кому не лень,

Помнит лес и помнит пашня
Этим росчерком пера,
Для земли, что день вчерашний
Или век позавчера.

И родное гуляй-поле —
Чуть южнее в стороне —
Помнит, сколько надо сабель
При отеческом седле.

Пророк

Порвали милоть. И кровь пророка
Вдруг почернела и не парит.
И нет в клинках никакого прока,
Учи арамейский или иврит,

Возвысь свой ум и развращенье
До тайны кладки древнейших стен,
Где стонет Каин, ведь нет прощенья
Средь пепла всех его измен.

Воздвигни помыслы до исполина,
Познай, скорее, кто этот друг,
Пока, наконец, эта стремнина
Не вырвет посох из сильных рук.

* * *

Белый-белый огромный зев
Да метели ночной напев,
Долог путь в этой кибитке
До родной открытой калитки.

Шуба все же не тот обогрев,
Лев зимой совсем не тот лев,
Время есть еще для молитвы,
Для последней с собою битвы.

Жажда

За текущим пределом отживших веков
и гортанью иссохшей от жажды
поднимается буря столетних песков,
ведь должно так случиться однажды.

И пока караван и его проводник
ищет путь, золотые барханы
отливают времен дорогой золотник,
миражей шаловливых туманы.

И в оазисах древних чудесные сны
порождают зловещие чары —
и выходят в пески боевые слоны,
бедуины — новейшие варвары.

Впереди Палестина, Персидский залив —
их названья давно устарели,
ведь в песках золотых этой жажды халив
выбирает бестрепетно цели.

Этой солью тогда побелеет песок,
этой сушью сады отвердеют,
Потому что есть смысл, он скуп и высок,
за последней пустынною дверью.

* * *

Для разных оттенков
Безмолвной зимы,
Бараков, застенков,
Пожухлой листвы

Российский пригоден
Могучий извод,
Урановых штолен
Глухой небосвод.

Палитра Чукотки
Да звезд Магадан,
Сучок не без водки
И старый наган,

Не скажешь — изящный,
Но свой колорит,
Потомок и пращур
В нем равно кипит.

А позже навеки
Остывшую чернь
Наносит на веки
Советская дщерь.
Был смысл в оттенках,
Но спрятался век
В проходах, простенках
На вечный ночлег.

* * *

На север и восток, Таймыр, Алтай вбирая,
Движение, расчет, от края и до грая,
Пылающий дракон, гептила озаренье,
Дряхлеющая новь, безродное творенье,

Как долог этот путь до стойбищ Амгуэма,
Урановых сердец, как целая поэма
На горсть простой махры последней той затяжки,
И шепот, что грехи неизмеримо тяжки…

Земля Мандельштама

Трое славных ребят — без наганов уже с «калашами»,
Может позже, а может и раньше еще с палашами,

Вряд ли с Пушкиным, будет вернее — с Высоцким,
Может статься, тогда же — с товарищем Троцким.

Поезд фыркал, рычал краснозвёздно уже на Урале,
Было сухо и жарко в горячем тогдашнем запале,

И названий так много — Ревда, Алапаевск, Ирбит,
От которых доселе на сердце зачем-то свербит

По причине известной — проданного первородства,
Хоть с «ТТ», хоть с наганом в поисках нового сходства,

Пусть за доменным скатом земли с языком и губами
До сих пор всё шепчу: «я не с вами…»

* * *

Кости-кости, одни только кости
Остались от Кветцалькокскокстли,

Да был ли и он вовсе на этой земной оси,
Известно лишь только поэту Бальмонту,

Его мексиканскому горизонту,
прости,
Словесные эти изыски

Дальнему и ставшему, кажется, близким.

* * *

Отечество железнодорожное,
Металлургическое, обезноженное,

Опять же, годы девяностые
Легли как версты обоюдоострые,

Но ведь не всех всё измытарило,
Хотя, конечно, всех состарила

Такая, вот, опять история —
Вся как всегда за всех проторена

Одна судьба — судьба великая,
И всё шепчу — шепчу до крика я.

* * *

Стражник в казённой чертыхается робе,
Полная луна застыла в небосводе.

Шуба зимою на рыжей лисице
Да меч из хорошей стали снится.

Лазарь при дороге замёрз в сугробе,
Словно оглобли торчат его ноги.

* * *

Для тебя великим даром
За терпенье, за любовь,
С тем последним зимним жаром
И за праведную кровь,

Когда станет всё открытым,
Рифма вся тогда проста,
Был за истину убитым —
Жизнь в вечность проросла,

Не печалься, от Адама
Не один в святом строю,
Здесь на лоне Авраама
Все-все слезы ототру…

* * *

Сто нас
сто звезд
под этим небом
никак не сосчитать

Из Григора Нарекаци

Со скинией тяжкою тел
К пристани вечной жизни
Это благой удел
Истины, а не тризны.

* * *

Покосились уже обелиски,
Безымянный Иван где пленен,
Перестали те смерти быть близки
На границе последних времен.

Не осталось от Каина страха —
Камень к камню, твердыня, заслон,
Остается лишь горсточка праха
Да героям последний поклон.

* * *

Кочевья, чары, ладья…
Ряд почти незнакомый,

Это рука твоя,
Этот звук — весомый?

Дерево это — платан,
Эта одежда — кольчуга.

Чаша — не обман,
Стать настоящего друга.

* * *

Упор из камня как фундамент слова
для храма нужен сей гранит
и каждый зодчий кладкой дорожит
как истинный рыбак в преддверье лова
уверен должен быть в сетях.

Но время сокрушает камень
и память истощает каждый день
се человек и с человеком страх
и немощь для него фундамент.

Однако ж, Симон, любишь ли меня?
животворит вопрос… Земного дня
уже не тля, но вечности орнамент.

* * *

Я вышел из степи далекой
Лишь для того, чтоб позабыть

Слова о родине высокой,
Тем паче: «быть или не быть»

Вопроса нет, как нет сомнений
Зачем и для чего рожден,

Как меч, не знавший поражений,
Как торжество святых знамен.

Заглавной буквой не играя,
Легко-легко все то забыть

Преддверьем истинного рая —
Все для того, чтоб, правда, быть.

* * *

Небо как чаша, земля как приют,
Крылья — душе, ум — изумруд:

Только любовь, только смиренье —
Истинное оперенье…