Земелька — кормилица

Каким оно было детство Ивана Михайловича? Трудно сказать. Счастливым? Вероятнее всего — да. Но и трудным. И нужды он хлебнул вдоволь, и рано повзрослел, и со смертью встречался не раз. Но простые русские люди, окружавшие его, исполненные живой незамысловатой веры, открытые и нестяжательные, посеяли в его душе семена любви к Богу, к ближнему, к своей малой Родине. Это оттуда, из детства он вынес уроки народной мудрости и доброты. И поэтому часто, незаслуженно обиженный или обманутый в житейских делах, он не хранил зла на своих обидчиков, а вспоминал, чему в таких случаях его учил дед, что говорила о таких людях бабка. И уносился в своих воспоминаниях в далекое детство. Эти воспоминания согревали его сердце, помогали обрести покой. И тогда он вновь становился маленьким Ванюшкой, вихрастым и задиристым, но послушным и жалостливым, особенно к больным и обделенным судьбой людям. Но больше всех он любил и жалел бабку. И всякий раз старался навестить ее. И если его теряли дома, то искали у бабки. Вот и зимой с горки, промерзнув до костей и устав до упаду, он бежал к своей бабушке...

Земелька — кормилица

...Ванюшка, сбросив обледеневшие валенки и старое пальтишко, забрался на теплую печку и укутался в старый дедов тулуп. Зубы по инерции все еще выстукивали чечетку, но тепло снаружи проникало вовнутрь и разливалось сладкой волной по всему телу. Ванюшка сладко зевнул, потянулся и свесил голову с печки, наблюдая за хлопотавшей у печки бабушкой. Она чистила картошку, мыла ее и отправляла в большой чугунок. Большой пушистый кот-сибиряк неотрывно следил за бабушкиными хлопотами. Особенно его заботило, не упадет ли чего со стола.

— Баб,а баб, а че бы съесть?

— Щи всежие с косточкой.

— Ну не, щи на печи есть несподручно.

— Пирог остался от обеда. Давесь деду отрезала.

Бабка подала Ванюшке кусок пирога и вернулась к чугунку.

— Баб, а что это вы вчерась с дедом о каком-то батюшке говорили, что он у вас земельку поправлял.

— А, это? Ну, как тебе сказать. Это обычай такой в нашей деревне был. И перешел он к нам от нашего тяти, а тому — от его отца.

По весне, как земля до дела —то дойдет, как поле-то вспашут, то сразу-то не засевали. А призывали батюшку тутошнего, чтобы земельку-то освятить. Ну батюшка знающей, нову то рясу не одевал, а приходил в старенькой, по случаю. А как молебен-то отслужит, поле круг все обойдет, так тут его мужики-то и повалят на земельку-то и немножко по землице-то потаскают. Это что-бы, значит, от батюшки в землю-то побольше благодати вошло, чтобы земелька-то силы набралася. Конечно, не больно, не с размаху, а шутейно, все по-доброму, с согласия. Ну, потом, отряхнут конечно и угостят от души. Стол соберут, попотчуют и до дому с почестями справят. А поутру, пока благодать не вышла, поле засевают. И все с молитвой, с призыванием благодати и помощи Божией. Так-то, Ванюшка. Земелька-то она поди тоже живая, тоже любви просит. Без любви-то что, одна суета. Оттого и земелька родить перестала, что благодати в ней не осталося. И плюют не нее, и железом рвут, и сапожнищами топчут, и слова хульные над нею говорят. А сколько отравы разной в нее засыпали. Устала земелька, омертвела, потому и не родит.