Вы здесь

Всесильная скала

Это было в начале восьмидесятых. Зимним сумеречным утром, всем нашим шестым классом мы шли с лыжами на плечах к старинному кладбищу – пятнадцать минут ходьбы от школы. На кладбище давным-давно никого не хоронили. Оно уже не воспринималось как кладбище. Что-то вроде заброшенного музея, страшноватого и загадочного, открывалось перед нами, когда мы, входили в ограду и начинали надевать лыжи. Мы шумно переговаривались, чтобы спугнуть тишину, осевшую на занесенных снегом причудливых памятниках, сгустившуюся в кронах деревьев. Учитель, плотный и коренастый, по прозвищу Коренной Зуб, зычно командовал. Начинался урок физкультуры - самый интересный, самый длинный (дважды по сорок пять минут!), и самый необычный из всех уроков. С зимним уроком физкультуры не могла сравниться даже лабораторная работа по химии.
Сугробы на кладбище были изрезаны добротно проложенной лыжней. Следуя указаниям Коренного Зуба, мы занимали стартовые позиции – группа мальчишек, небольшая группа девчонок. Стартовать предлагалось по очереди. С секундомером в руке физкультурник важно стоял подле лыжни на фоне скульптурных надгробий.
- Памятник коренному зубу! – выкрикнул озорник Кургалкин.
- Марш! – рявкнул в ответ физкультурник, и Кургалкин моментально скрылся из виду. (Это его свойство – скрываться и появляться в неожиданное время – делало его похожим на маленького вредного чародея).
Мальчишки стартовали один за другим, а нам Коренной Зуб снисходительно сказал:
- Девушки по малому кругу, до церкви и обратно.
Мы, польщенные взрослым обращением «девушки», старательно работали палками и требовали друг у друга уступить лыжню. Я двигалась замыкающей, предвкушая, как сейчас окажусь в том самом месте, из-за которого зимний урок физкультуры затмевал для меня и лабораторную по химии, и даже поход в лес. Приближался храм. Вернее, его нельзя было назвать храмом, да мы и слова-то такого никогда не употребляли – «храм». Говорили: «церковь», и это слово означало нечто нежизнеспособное, ненужное и даже неприличное. Мы твердо знали: когда-то давно наивные и невежественные люди верили в Бога. Это было смешной ошибкой, так как на самом-то деле Бога нет. То, что осталось от этой ошибки - церковь как здание и Церковь как понятие – почти исчезло и со временем исчезнет окончательно.
Полуразрушенный храм открывался за поворотом, и все менялось. Пространство вокруг него чем-то отличалось от прочего, кладбищенского. Особенное, сосредоточенное безмолвие звучало здесь. Это безмолвие словно бы источали и круглая башня, похожая на башню рыцарского замка, и провалы пустых окон, и безукоризненная кладка темных кирпичных стен. В стены то там, то здесь были вбиты железки - скальные крючья, оставленные альпинистами. Многим это казалось естественным: ну, нет в центре города скал, а скалолазы есть, им же надо где-то тренироваться, вот руина и выполняет функцию скалы. Я никогда не видела этих скалолазов, только их скальные крючья, и отчего-то вид уродливых черных железок в выщербленных стенах всегда вызывал неприятное ощущение. Приближаясь к храму, я замедлила ход, девчонки сразу ушли далеко вперед. А мне не хотелось торопиться, здесь время текло словно бы по-другому. Храм притягивал взор. В его облике не было ничего жалкого, ничего отвратительного, как это бывает в облике заброшенных домов, предназначенных под снос. Он был сродни любому безнадзорному и обреченному на уничтожение зданию, но в нем присутствовала некая тайна - глубоко-глубоко, неотчетливо сквозила она в рваных контурах стен, цвете закопченного кирпича, и даже в черных железках…
К финишу я пришла последней, с огромным опозданием.
- Лодырь! – крикнул мне физкультурник. Это было его худшей оценкой. Он кричал что-то еще о неженках и маменькиных дочках, одноклассники хихикали. Но тайна храма плотно окутывала меня, и никакие насмешки были мне не страшны.
Мы шагали по дороге обратно в школу, я несла лыжи и думала о тайне. Храм, это как живое существо, думала я. Вот он такой, обреченный, умирающий, и ему как бы очень больно (я поежилась, вспомнив скальные крючья), и жалко-жалко его, но в то же время… сила в нем какая-то и какое-то обещание… странно… но я пойму, потом, обязательно. Зима долгая, еще столько уроков физкультуры впереди…
В середине зимы на меня, казалось, ополчился весь белый свет. Началось все с двойки по истории (это у отличницы-то!), продолжилось жестокими ссорами со всеми подряд (это при том, что меня все любили и уважали), а закончилось тем, что незнакомый парень, шедший навстречу по улице, поравнявшись со мной, молча ударил меня и молча пошел дальше. Было не больно, но ужаснула бессмысленность и беспричинность этого поступка, домой я пришла захлебываясь слезами жалости к себе.
На очередном уроке физкультуры я почти ничего не видела и не слышала вокруг. Но иное течение времени и сосредоточенное безмолвие ощутила всей кожей. Подняв взгляд на храм, я остановилась.
- Лыжню! – взвизгнула позади одноклассница, и я отступила в сугроб. Мимо проносились девчонки, я смотрела вверх, на башню. Долго смотрела, а потом неожиданно попросила вслух:
- Помоги мне, пожалуйста…
Ничего не изменилось. Та же тишина, нарушаемая криками девчонок, те же выщербленные стены. Но вдруг почудилось, что в полном, окончательном поражении угадывается немыслимая победа, и где-то далеко-далеко за беспредельной болью светится радость.
К финишу я, как и в прошлый раз, пришла последней. Коренной Зуб встретил меня словами «лодырь явился», и я улыбнулась в ответ. Это было важной частью тайны храма, понять которую я не теряла надежды.
Лучше всего было бы придти сюда в одиночку и побыть с тайной наедине. Но между мной и храмом неодолимой преградой стояло кладбище, наполненное замшелыми надгробиями, призрачными темными страхами, а также вполне реальными живыми хулиганами, о которых то и дело говорили в школе. Оставалось надеяться только на уроки физкультуры. Пусть Коренной Зуб ставит двойки, но на одном из уроков я все пойму, думала я.
Но так и не поняла. Ни в ту зиму, ни в следующую и ни в какую другую.
А потом началась эпоха перестройки. Мы, теперь студенты, ратовали за немедленную реставрацию памятников архитектуры, каковыми являются храмы, и помогали их восстанавливать. (Помогали не как верующие, а как ревностные защитники культурного наследия). Я предвкушала, каким будет храм на старинном кладбище, когда его отреставрируют. Если он в полуразрушенном виде производил такое сильное впечатление, то каким же величественным и мощным будет он, обновленный! Тогда и станет явной для всех та самая тайна, ее просто невозможно будет не заметить.
Потом я надолго уехала в Москву, и к моему возвращению реставрация была завершена.
Но отреставрированный храм ничем не напоминал тот, который я любила и перед чьей тайной трепетала. С некоторым недоумением я разглядывала легкий голубой купол, похожий на нераскрывшийся бутон, который венчал теперь бывшую «башню рыцарского замка». Щурилась на нежно-желтый и нежно-зеленый цвет тщательно оштукатуренных стен, белые кудрявые фризы. Никакой суровой загадки, никакой трагической тайны больше не было. Теплый, словно бы чуть светящийся, храм просвечивал сквозь весеннюю невесомую листву и тихо улыбался, как те бабушки в платочках, что спешили к нему через прибранное кладбище. Я стояла, пропуская их мимо, не рискуя приблизиться.
- Эй, богомолка! – услышала я вдруг. – Привет!
Возле меня, как всегда ниоткуда, возник Кургалкин. Он шел вслед за старушками.
- Сам ты богомолец, – ответила я угрюмо. – Привет.
- Комсомольцы-ы-ы – богомольцы-ы-ы! – фальшиво запел Кургалкин, да так, что старушки начали оглядываться. – Чего стоишь, любуешься что ли? Красивая церковь у нас получилась.
- Не храм, а игрушечка, – сказала я. - Вот если бы…
И замолчала. Что нужно было сделать, чтобы сохранить и раскрыть необъяснимую тайну разрушающегося оскверненного храма, я не знала.
- А я окрестился. – не дождавшись продолжения моей речи, объявил Кургалкин. – Мы тут работали сначала, а потом я думаю, чего это я некрещеный тут работаю? И окрестился. Ты крещеная?
Я молчала. Крещена я или нет – не имеет значения. Я никогда больше не увижу тот, единственный, храм с его скорбной тайной и его загадочным обещанием. Другого такого не будет… но и не должно быть! Жалеть о том, что храм отреставрирован – глупо и противоестественно. Пусть руины на заброшенном кладбище останутся воспоминанием.
В моей памяти он и остался – униженный и поруганный, но где-то в тайной глубине своей непередаваемо величественный. Изуродованный, но в тайной глубине своей дивно прекрасный. Обреченный и беспомощный, к которому почему-то хотелось воззвать о защите. Рядом с которым хотелось быть, несмотря ни на что.
…В этом году, на одном из богослужений Страстной седмицы, стоя в этом храме, я неожиданно вспомнила, каким он был в начале восьмидесятых.
И поняла, на Кого он был тогда похож.
 

Комментарии

Я, некоторое время назад, жил в одном из самых красивых московских монастырей, где и реставрация идёт полным ходом и жизнь, кажется, кипит. Но чего-то мне там всё время не хватало... Теперь нашёл себе древний (1038г.), пустой и разрушенный монастырь, где всё напоминает о разрушенной человеческой душе, которая призвана быть храмом Божиим. Мне кажется, Наталия, что Ваш рассказ как раз об этой тайне. Восстановленные храмы, сверкающие софринским золотом об этой тайне умалчивают. В них уже всё нормально, а у нас в разрушенных душах всё далеко не так. Новых творческих удач Вам, Наталья.

Наталья Белоусова

Инна, в который раз убеждаюсь, какое необычное место - "Омилия". Светлана в "Высекательнице" описывает, как здорово людям дружить драконами, а мы с Вами будем дружить лесовиками. Это тоже здорово

Влезу в Ваш разговор и поправлю Вас, Наташа. Дружить драконами - дело житейски самое обычное. Большинство людей дружит драконами. Беда, если приходится общаться с человеком, с которым дракон не дружит (его дракон или мой - не столь важно). Суть в том, что дружить уровнем выше, чем драконами, дружить вопреки драконам и несмотря на драконов могут единицы. Говоря в лоб - только во Христе дружат выше, ИМХО.

То есть, дружить лесовиками - это, по-моему, луше и утонченнее

Юлия Санникова

Наташа, чудесный рассказ! Ощущение прикосновения к чему-то далекому и близкому одновременно, преданное внутренним монологом героини, проступает рельефом через каждую строчку..

СпасиБо!

Наталья Трясцина

Ну а храма в том виде, в каком ты его помнишь, Наташа, я и не видела. Чувство вечности вызывали старинные монументы и надгробия. Мы там часто гуляли в 1999 году, поскольку жили на Разгуляе, в деревянном доме на несколько семей с печным отоплением и удобствами на улице. И теперь, когда я живу в новостройке, мне иногда очень хочется вернуться на Разгуляй и гулять по этому старинному кладбищу, слушать как шумят деревья, как осыпается с них осенняя листва и читать надписи на надгробиях. Представлять себе судьбы этих людей, писать о них романы и повести, искать свидетельства их жизни. 

Евгений Боровой

    Наташа, поздравляю Вас с этой творческой удачей! Повествование вроде бесстрастное, но внутренне наполненное душевными терзаниями. Поистине, слова даны Вам для того, чтобы скрывать свои чувства! Вы не возражаете, если "Всесильная скала" будет опубликована в белорусском православном журнале "Врата Небесные"? Только есть пожелание. Одной-двумя фразами "уточните", почему лишь на уроках физкультуры (более желанных, чем  лабораторные по химии!) Вы так одухотворенно рассматриваете разрушенный храм. Ведь можно сюда приходить в любое другое время, когда никто не мешает углубляться в свои сокровенные размышления. Тем более Вы в начале уже "намекали" на "страшноватость". Думаю, для шестиклассницы это было бы серьезным аргументом бояться одной появляться на кладбище. Но для читателя это надо объяснить. Простите, пожалуйста, за назидательность.

Евгений Боровой

    Теперь, Наташа, все понятненько - даже для меня, неразумного читателя. Не обидитесь, если при публикации Вашего геройского Коренного Зуба назовем физруком, а не физкультурником: он все-таки преподаватель, хоть и хам. Прочих удач Вам, Наташа!