Уола

Кукла оказалась фарфоровая. В её глазах блёкло-голубого цвета можно было прочитать недоумение и испуг. Платье потеряло свежесть и яркость. И только глупая по своей щедрости улыбка неожиданно расцветала на бледном лице.

Кукла долгое время пылилась в серванте, пока к ней во время чаепития не подошла маленькая девочка. Она открыла дверцу бабушкиного серванта и извлекла оттуда куклу. Стекло шкафа тонко запело, и, губы куклы приветливо растянулись.

- Моя! Уола! Громко произнесла девочка, сразу привлекая к себе внимание. Шумные голоса взрослых притихли, и с десяток пар глаз с умилением посмотрели на малышку, наряжённую в белое кружевное платье и гольфы. В комнату заглянула бабушка Ольга Германовна и увидела, что кукла в руках у внучки.

- Это Сонечка. В неё играла еще твоя прапрабабушка Тамара, - торопливо произнесла Ольга Германовна. Вытирая руки о полотенце, она поспешила к ребёнку.

- Странная кукла. Почему она так улыбается? - сказал папа девочки Саши и попытался взять куклу у дочки.

- Не дам! Моя кука! Моя Уола!

- Хорошо, хорошо, Сашура, - согласилась бабушка, она подхватила годовалую малышку на руки и понесла вместе с куклой в кресло.

Через полчаса про куклу все забыли, а она, улыбаясь, не сводила встревоженных глаз с людей и вспоминала, вспоминала. На глазах её показались слёзы, но никто этого не заметил.

- Вы думаете так легко сто лет просуществовать на свете глупой безмятежной дурочкой? Всем улыбаться, когда на душе гадко. Это так странно, но мне сегодня исполнилось 100 лет! И про меня все забыли! А я всё равно улыбаюсь. Сто лет я улыбаюсь, улыбаюсь, и улыбаюсь. Утром, днём, вечером и ночью на моём лице сияет улыбка.

Если бы не маленькая неосторожная девочка Сашенька, правнучка Екатерины Петровны, то я бы сидела в этом дурацком черном ящике с зеркалом и стеклом. Правда, Саша, недаром её назвали как мальчишку, меня чуть не уронила и не разбила. У меня сразу бы отпала сломанная нога, которую приклеил дядя Витя в сорок шестом году. Я очень хорошо помню его добрые глаза и тёплые руки. В августе сорок седьмого года он разбился на самолёте. Он был военным лётчиком. А ногу мне отломал его маленький сын. Случайно он уронил меня на пол. Тогда в доме пахло свежей ёлкой и пирогами с капустой. Я вспомнила: мы встречали первый послевоенный Новый год. Мандаринов не было, но дядя Витя где - то достал грецкие орехи, завёрнутые в фольгу. Их было несколько штук. Семь кажется. Через 7 месяцев его не стало.

Не хочу про это вспоминать, но шестилетний Миша после гибели дяди Вити, часто подходил ко мне и плакал, жаловался, как ему не хватает папы. Я ему улыбалась осторожно и нежно, и он успокаивался, гладил меня и бережно клал на полочку. Мы тогда с прабабушкой Екатериной несколько лет в Перми жили. Она взяла маленького Мишу к себе, так как жены у дяди Вити не было, она умерла при родах.

А двенадцатилетние мальчики-близнецы, сыновья прабабушки Екатерины, не обращали на Мишу и на меня никакого внимания, и мне было очень тяжело от того, что со мной никто не играл. Меня прабабушка Екатерина тогда часто называла Лизонька. Брала меня на руки, гладила по голове и плакала. Я ласково улыбалась ей, и её слезы отражались в моих глазах.

Вы спросите, почему так? Дело в том, что в сорок первом году, во время войны, прабабушкиной единственной дочки Лизоньки не стало. Она сжимала меня холодными ручками, умирая в блокадном Ленинграде, и я улыбалась. Я улыбалась, чтобы ей было хорошо умирать. Я пыталась ее ободрить перед смертью.

Я пыталась согреть её хоть немного, но не могла. Её горячие слёзы быстро высыхали на мне. Ей было всего два годика, когда она умерла. Бабушка зашила её остывшее тельце в красный мешочек из праздничного новогоднего платья. Платье было из шёлка. Его подарил прадедушка Леонид.

Я улыбалась, когда мужа у прабабушки Екатерины, Леонида Андреевича, увезли в тюрьму в тридцать девятом году. Они пришли за ним в наш дом рано утром. Им нужен был только прадедушка Леонид. Он работал врачом. Мы тогда еще жили в Ленинграде. Я улыбалась, глядя на их хищные лица. Их не волновала судьба троих маленьких детей. Я плакала, но все равно улыбалась. Назло им улыбалась, потому что прадедушка Леонид был очень хороший.

После смерти Лизоньки прабабушка поехала в Пермь, чтобы спасти оставшихся мальчиков Коленьку и Сережу. Она устроилась работать на завод. Ей помогли пермские родственники. Её сыновья выросли, выучились и стали машинистами на железной дороге, а маленький Миша окончил школу и поступил в военное училище. Я улыбалась от радости за них.

И когда у них у всех родились дочки, то это было лучшее время в моей Пермской жизни. Они ни разу из-за меня не подрались. Так как прабабушка Екатерина повесила расписание, кому и когда можно было со мной поиграть. И поскольку времени на игры она давала очень мало, всего полчаса, то девочки готовились к встрече со мной, шили мне нарядные платья, придумывали мне занятия, чтобы я не скучала. Они мне построили несколько по-королевски сказочных домиков из картонных коробок. Да, это было в семидесятые годы.

Я страдала только от того, что в Ленинград мы никогда не вернулись. Прабабушка Екатерина, как и я, осталась в нём душой и сердцем. Я понимаю почему. И я очень люблю тот город. В нём необычное небо. И снег другой. Не такой, как в Перми. А когда метель, то снег поднимается с земли на небо. Возвращается в родной дом. А по вечерам в окно комнаты на Невском проспекте ярко светит снег, отражённый от множества фонарей. Когда-то, очень давно, когда я была совсем маленькая, я очень смутно помню, что жила у прапрабабушки Тамары, в петербургском доме на Васильевском острове, пока не наступила Великая революция, та, которая принесла Великие войны.

А знаете, сколько мне ещё всего довелось пережить? Ни одна кукла на свете не видела столько горя, сколько увидела я: две революции, одну гражданскую войну, и ещё две войны, Великую Отечественную и Афганскую, в которых погибли брат бабушки Ольги Германовны, Дмитрий, и его сын, офицер Илья. Но чем мне было тяжелей жить на свете, чем больше я теряла дорогих сердцу людей, тем больше я улыбалась. Я пыталась согреть своей улыбкой всех, кто обращался ко мне. Кто брал меня в руки. И кажется, что мне это неплохо удавалось.

Вы не будете меня больше спрашивать, почему я всё время улыбаюсь?

22 ноября 2013 года, Наталья Трясцина