Тимофей (начало второй книги)

1
  Сметая всех на своём пути, по улицам Петрограда лилась огромная толпа народа. Она была столь велика, что казалась единым существом, поглощающим всё пространство вокруг себя.
«Хлеба! Хлеба!!» – катилось из одного её конца в другой, постепенно превращаясь в слова «Долой войну».
«Царя на плаху!» – поёживаясь от декабрьского  холода, выкрикнул тощий студентик в распахнутой не по погоде шинели. – «Да здравствует тысяча девятьсот семнадцатый год!».
«Царя на плаху!», – дружно подхватили разгорячённые мужики в овчинных зипунах, только что ограбившие бакалейную лавку. – «Ура! Да здравствует революция!».
– Знаешь, мне страшно смотреть на происшедшее с людьми буквально за месяц, – сказал молодой врач Тимофей Петров-Мокеев своему сводному брату князю Всеволоду Езерскому.
Он недоумённо поднял светлые брови, отчего его открытое лицо, с чуть курносым носом, сделалось обиженным, как у несправедливо наказанного ребёнка.
Штабс-капитан Езерский пожал плечами:
– Они обмануты и, кроме того, новое правительство большевиков разрешило безнаказанно грабить. Не все могут устоять против такого соблазна.
Смотри.
Он указал на двух крестьянок в кружевных летних шляпках поверх платков, укутанных в мужские лисьи шубы.
– Грустно это. Грустно и больно, – отозвался Тимофей. – Особенно мне, деревенскому мальчишке, знающему трудовой люд с самой лучшей стороны.
Он прислонился к стене дома, пропуская мимо себя возбуждённых невиданной свободой людей. Они шли с радостными лицами, раскрасневшиеся от чувства собственной безнаказанности, с шальным видом голося революционный гимн «Варшавянку».
– Боже мой, – подумал вслух молодой доктор, – у меня такое чувство, что они идут прямиком в преисподнюю.
Он вспомнил летний день девятьсот четвёртого года, когда вот так же стоял около стены этого дома, весело глядя на просветлённые лица окружающих.
То была совсем другая толпа, объединённая благодатным чувством радости за свою страну и только что родившегося Цесаревича Алексея.
– Ты знаешь, – Тимофей повернулся к князю Всеволоду, – я был на этом месте с отцом, когда узнал о рождении наследника. Все ликовали, а один крошечный мальчик горько плакал. Он напророчил нам, что царевич никогда не вырастет.
Тогда это казалось невероятным, а нынче я не могу отделаться от мысли, что предсказание малыша недалеко от истины: великого государства больше нет, царская семья под арестом, по квартирам с грабежами ходят революционные матросы и красногвардейцы.
– Пойдём. На нас уже обращают внимание, – Всеволод дёрнул брата за рукав и показал глазами на двух вооружённых солдат, недобро перешёптывающихся между собой.
– Да, да, поспешим. Сегодня больница снова будет переполнена ранеными и покалеченными на революционных митингах.
Недавно окончивший медико-хирургическую Академию, доктор Петров - Мокеев работал младшим врачом в захудалой больнице святого Пантелеймона на Нарвской стороне города. Это был, пожалуй, самый беспокойный район Петрограда, густо уставленный большими заводами и маленькими мастерскими ремесленников.
До октябрьского переворота, ровно в шесть часов утра, над Нарвской заставой начинали плыть звуки заводских гудков, скликающие рабочих за станки. Первым подавал голос Путиловский завод, ему вторила фабрика «Треугольник», снабжавшая всю страну резиновыми галошами,
и завершал это гимн труду Вагоностроительный завод инженера Рештке.
– Я не отпущу тебя одного, – заявил князь Езерский, – на тебе не написано что ты доктор, да и вид имеешь вполне буржуйский. Пальто чистое, на голове шляпа, даже шарф есть на шее, что уж совсем не подобает для истинного сына русской революции.
– Если мы в состоянии шутить – значит не всё потеряно, – сказал Тимофей, благодарно взглянув на мрачное лицо Всеволода. – В детстве мне довелось побывать в Вяземской лавре, сплошь населённой всяческого рода преступниками и пропойцами. Тогда мне показалась, что эта страшная трущоба существует в ином, параллельном мире, и никак не может просочиться в нашу действительность. А теперь, посмотри, – он обвёл рукой пространство вокруг себя, – весь Петроград, словно в чудовищном сне, превращается в огромную Вяземскую лавру.
Их внимание привлёк негромкий щелчок, похожий на звук лопнувшей от мороза стеклянной банки.
Князь Езерский резко прибавил ходу:
– Слышишь? Стреляют… А мы безоружны.
Тимофей подумал, что выстрелы в охваченной революционным восстанием столице стали делом настолько обыденным, что никто даже не пытается побежать и выяснить в чём дело.
Городовых нет. Сыскная полиция разогнана, решением Временного правительства из тюрем на волю выпущено несколько тысяч грабителей и убийц, которые беспрепятственно разгуливают по улицам города, распугивая мирных граждан.
Слава Богу, что не состоялась его свадьба, намеченная на начало ноября, потому, что за месяц до неё, невесте Зинаиде пришлось уехать в Швецию к своим родителям.
Мысль, что Зиночка в безопасности, придавала силы. Иначе было бы совсем трагично, и так приходится ежеминутно опасаться за жизнь приёмного отца, доктора Мокеева, и любимой мачехи, княгини Ольги Александровны Езерской.
Хорошо, что рядом друг Сева. Сколько лет они уже вместе? Почти тринадцать.
Тимофей перекинул в другую руку докторский саквояж и прислушался,
Выстрелы продолжали звучать, а сквозь них, откуда-то из-за угла раздался протяжный женский крик, исполненный такого ужаса, что молодые люди, не раздумывая ни секунды, бросились на помощь.
Кричала девушка, совсем ребёнок. Остановившимися от страха глазами, вжавшись в груду поломанных ящиков, она смотрела на огромного детину с наганом, палящего поверх её головы.
– Ступай вперёд, или убью!
– Нет.
Барышня отчаянно мотнула головой, с растрёпанными прядями светло-русых волос и перекрестилась, смиряясь со своей участью.
– Тварь.
Мужик поддёрнул зипун, чтоб не мешал прицеливаться, и, наслаждаясь испугом жертвы, помахал пистолетом из стороны в сторону.
– Ты сама выбрала свою судьбу.
Выстрелить он не успел. Сцепив руки в замок, Всеволод с размаху ударил бандита по загривку.
Не издав ни звука, детина кульком рухнул на разбитый асфальт двора– колодца.
Князь выпростал из его ручищи наган и положил в карман.
Тимофей бросился к девушке:
– Жива?
Она медленно шевельнула рукой, поднеся её ко лбу.
– Вроде жива.
– Быстрее, он скоро очнётся, – поторопил их Всеволод.
Он твёрдо взял барышню за локоть и коротко спросил Тимофея:
– К тебе в больницу?
– Конечно.
– Пойдёмте с нами, – обратился Тимофей к незнакомке, – я доктор. А потом мой брат проводит вас до дому.
Девушка попыталась робко улыбнуться, несмотря на пробивающую её нервную дрожь:
– Спасибо, пан Тимофей.
– Крыся? – Тимофей с изумлением узнал свою подругу детства польку Кристину Липскую, дочь сапожника из Варшавы.
– Так. Крыся, – она приноровилась к размашистому ходу двух мужчин и постаралась застегнуть рваненькое пальтецо, распахивающееся при каждом движении.
– Я сразу вас узнала.
– Это мой сводный брат Всеволод, – представил князя Езерского Тимофей.
– Дзякуе, ясновельможный пан Всеволод.
Девушка взглянула на Севу с таким восхищением, что тот смешался.
Крыся чуть улыбнулась, смахнув с лица выбившийся локон, и сразу стала видна неяркая, но изысканная красота юной девушки: прямой нос, красивый изгиб тёмных бровей над ясными глазами цвета весеннего неба, чётко очерченный рот с закушенной до крови губой.
К больнице подошли в молчании, торопливо миновав полутёмный приёмный покой, заваленный стонущими больными. Некоторые из них устроились прямо на полу, привалясь спинами к грязным стенам, те, кто не мог самостоятельно сидеть, были стащены единственным оставшимся на отделении санитаром к дверям малой операционной.
– Мой кабинет.
Тимофей распахнул дверь в крошечную каморку, обставленную массивной старомодной мебелью, поражавшую чистотой и покоем.
Казалось, что бунтующий город остался далеко позади, а здесь простым поворотом исцарапанного ключа, открывается дверь в спокойное прошлое.
Тимофей скинул пальто и достал из ящика стола несколько высушенных ломтей ржаного хлеба:
– Скоро принесут кипяток. Посидите, отдохните. А я работать. Видели, что твориться в приёмном покое?
Оставив друзей в кабинете, он торопливо сбежал вниз по лестнице, к стонущим и охающим людям, которые без его помощи вскоре превратились бы в бездыханные тела, годные лишь для ближайшего кладбища.
– Доктор, этого в первую очередь, – сестра милосердия указала на истекающего кровью матроса, в простреленной насквозь тельняшке.
Раненый уже едва дышал.
Пока перевязывал моряка, за спиной захрипел дед, кинулся к нему – принялась кричать толстая баба, с передавленными на революционном митинге ногами.
Порой Тимофею казалось, что он остался последним врачом на всём белом свете.
«Наверное, то же самое чувствовал на фронте Всеволод, когда остался единственным командиром батареи на весь полк, – думал доктор, вправляя путиловскому рабочему вывихнутую на большевицкой демонстрации челюсть.
– В следующий раз молчи, – в сердцах посоветовал он путиловцу и взглянул на часы, жалованные ему самим императором. Они представляли собой серебряную луковицу с крышкой, украшенной державным символом – выгравированным двуглавым орлом.
Тимофей обращался с часами, как с живым существом, навсегда помня о Высочайшей аудиенции, когда корпуса хронометра коснулись красивые сильные пальцы его величества Николая Второго.
Сейчас, когда государь с семьёй был под арестом, часы стали особенно дороги для доктора Петрова-Мокеева, храня в себе отблеск великого человека, державшего их в руках.
Он вспомнил, как во время визита в Зимний дворец тайком подкинул на стол императора ценную пуговицу, доставшуюся ему в наследство от купчихи Рассоловой и вновь ощутил необыкновенное тепло того бесконечно далёкого и счастливого дня.
После приёма, государь телефонировал княгине Езерской и спрашивал, откуда взялась во дворце пуговица с мундира Петра Первого. Но Ольга Александровна не выдала его секрет.
Тимофей мягко защёлкнул крышку памятных часов.
Впрочем, такие же часы были пожалованы и Всеволоду с Зинаидой.
Сердце тревожно защемило: «Как она в Швеции, моя Зиночка?»
Он сам месяц назад отвёз её в очаровательный городок Вестерос, недалеко от столичного Стокгольма. Предполагалось, что Зина погостит там недельку – другую и вернётся с родителями и слепоглухонемой сестрой Танюшей как раз к венчанию.
Кто мог предположить, что в России начнётся такая вакханалия? Никто.
– Тима, мы с Кристиной уходим, – окликнул его голос Всеволода, – оставайся тут на ночь. Не подвергай себя ненужной опасности.
– Хорошо, – покладисто согласился с братом доктор, мимолётно подумав, что не смог бы пойти домой, даже если бы очень хотел. Работы оставалось – непочатый край, а с улицы несли всё новых и новых раненых.
Как на войне.