Вы здесь

Степь как прообраз Ойкумены в лирике Арсения Тарковского

«Географию древнего мира» Арсений Тарковский помнил лучше, чем «на четверку». Ибо муза одарила поэта при рождении необычайной чуткостью к феноменам культуры.

«Там южная звезда стоит на небосклоне», - озаренность родного края, античной, мировой культурой разлита во всем поэтическом наследии уроженца степного города. Правда, понятие Родины у него простирается значительно дальше городских стен (хотя сам Елисаветград – «потерянный рай детства» – образ особой неприкосновенности). Город как бы охватывает Степь: Причерноморье, Приазовье… И диахронически - огромное пространство, нанесенное на античные карты, описанное Геродотом, включенное в Ойкумену. Мир, живущий в античном сознании: как существовал Рим, так существовала и степь (Скифия, Гиперборея). Она до сих пор овевает обаянием высокой античной культуры, пластичной и человечной.

Степь – часть Вселенной не только с точки зрения римского гражданина, но и глазами гражданина Вселенной Арсения Тарковского. Он придал образу родимой земли характер вселенский. Мир устроен так, как степь живет, по тем же законам. Конфигурация этого мира очерчена «звездными линиями» и согрета лучами «дня творенья» поэта.

«Культурная память» - это не взгляд назад. Это открытые глаза и сердце, и живое слово, что «в степи маячит под луной». Степь – и животворящая реальность, и символ. Здесь одновременно обитают и пастухи, греющие кулеш в котле, и Овидий, и Григорий Сковорода, и князь Игорь. Здесь слышатся отголоски античных трагедий и стук овечьих башмачков. Звуки эти вечны, как сама степь. «На каждый звук есть эхо на земле», и времена-пространства смыкаются под пером мастера, верящего в их связь.

В круговорот мировой культуры включен каждый живший на земле поэт. Степь и есть то особое «ойкуменическое» пространство, позволяющее услышать далекие голоса, считает Тарковский. Она насыщена токами истории, хранит тайны и открывает их чутким к ценностям непреходящим. Степь – идеальное пространство, где общаются философы, поэты, странники, где важно духовное самораскрытие личности, где нет места фальши и неправде. Это истинное пространство, пространство духа.

Понятно, почему цикл стихотворений, посвященных древнеримскому поэту и философу Овидию, называется «Степная дудка».

Что деньги мне? Что мне почет и честь
В степи вечерней без конца и края?
С Овидием хочу я брынзу есть
И горевать на берегу Дуная.

Цикл этот связан с проблематикой поэт и судьба, «поэт и мир», «поэт в изгнании», - сложный удел, в котором переплелись нити общей доли древнего и современного писателей. Судьба Овидия воплощает в себе элементы судьбы и конкретно-исторической личности, и поэта как такового, и самого автора стихотворений-посвящений. Внутреннее изгнание сопровождало долгие годы и Арсения Александровича Тарковского. Поэтому так необходимо было ему найти путь к истинной свободе.

Он открыл ее в степи, где Овидий писал свои песни, где слышен голос Мариулы, вольнолюбивой героини пушкинских «Цыган». Имя Мариулы вторит «дунайской свободе». Именно свобода преображает пространство степи, «холодная, свирепая снегопадами» для римского отверженного поэта, в ареал, озаренный высоким словом. Арсений Тарковский услышал, как «вьюгу на латынь переводил Овидий». Вьюга в этих стихах – символ потерянности человека в чуждом холодном мире. Однако Овидий превозмог изгнание и забвение. Тарковский восхищается подвигом собрата по перу: римлянин сумел «перевести» дальние границы своей империи в центр внутреннего мира, варварское пространство «темных имен» приобщить латыни – языку культуры, языку таинства.
А для Арсения Тарковского – степь, пожалуй, и есть самый центр мира:

Пока топтать мне довелось
Ковыль да зеленя,
Я понял, что земная ось
Проходит сквозь меня.

Так и человек, находящийся, по мнению поэта, в центре мироздания. В степи происходит как бы оборот земли вокруг себя. Именно здесь пространство и время вращаются своей незримой оси. Но степь так же разворачивает и человека лицом к самому себе. Тяжесть самопознания несут на себе искатели правды.
Воплощенным идеалом правдоискательства, духовного подвига был для Арсения Тарковского Григорий Сковорода. В украинском философе будущий поэт с детства видел учителя. Чувство свободы, как настой степных трав, особой субстанцией насыщало плоть и кровь произведений далеких во времени, но близких по духу ловцов «птицы-истины». Шли одним путем, похожим на бесконечную степь, опаленную горем и согретую солнцем любви. Одна «южная звезда» указывала направление жизни, возвращала к украинской земле. Она же вела и дальше, ко всему библейскому и античному миру. И Сковороде и Тарковскому «государство Псалтыри» и «матерь Ахайя» излучали творческие импульсы, были живыми мостами к достижениям мировой культуры.

Концепция времени у Тарковского весьма своеобразна. Он предполагает, что времена обратимы. То есть считает вполне реальным диалог между отдаленными эпохами. Он верит, что библейские пророки и античные мыслители слышат его так же, как и он их. Надеется, что если мы можем улавливать звуки прошлого, значит, и жившие до нас могли распознавать «звуки» будущих поколений.
Поэзия нацелена и в ближнее и в дальнее время. Она «видит» грядущее адресата. И Арсений Тарковский свидетельствует о принятии сигнала: «Я клятву дал вернуть мое искусство его животворящему началу». Его искусство действительно в родстве с библейским («Я сын твой, отрада моя, Авраам»), и античным миром («И могла бы Алкеева лира у меня оказаться в наследстве»).
Свое поэтическое «я» Тарковский поверял нравственной красотой предшественников и современников. Призывал на суд и потомков. Ему было присуще глубинное понимание сути минувших эпох, но и «чувство истории с обратным знаком», – видение будущего.
Так, образ римского астронома Анжело Секки стал для него своеобразным знаком судьбы, пророчеством…

Здесь, в Риме, после долгого изгнанья,
Седой, полуслепой, полуживой,
Один среди небесного сиянья
Стоит он с непокрытой головой.

И не только потому, что Рим – вечный город, символ истоков античной и европейской культуры, не только потому, что истинная культура глядит в космос, как астроном на звезды. Но и потому, что судьба изгнанника глубоко прочувствована поэтом. И еще потому, что в изгнании оказался его уже смертельно больной сын Андрей, – «здесь, в Риме» – где снимал он свой предпоследний фильм «Ностальгия».
Как в Риме пересекаются эпохи: античность, Ренессанс, Новое время, так пересекаются идеальный и реальный образы города в поэзии старшего и фильмах младшего Тарковских. И все же для Арсения Александровича Рим начинается в степи:»Дыханье Рима – как степные травы». Анжело Секки как бы соединил образы, любимые поэтом: травы и луча звезды.

Степь – это там, где земля и небо смотрят друг другу в лицо глазами травы и звезд. Они тянутся навстречу друг другу. Суть травы – в движении от земли к небу, суть звезды - протянуть свет планете. Звезда – преображенное небо. Это свет, превозмогший свет, ожививший косную материю. Луч проходит от звезды к траве, выстраивает по себе человека, выпрямляет его душу. Соединение двух миров – земного и небесного, материального и духовного, внешнего и внутреннего происходит в степи.

Степь отворилась, как воронкой ветров
Душу втянуло мою.

Душа поэта слышит звуки и жизни и смерти. Трагический степной поход «горького Игоря» для Арсения Тарковского, воина Отечественной, - его личная беда. Пролитая кровь павших в той и этой войне – его личная беда: «Лежу себе, побитый татарвой: нас тысячи на берегу Каялы». Но, как былинный богатырь, он восстает из земли, чтобы идти «ветром по горячей золе». Олицетворенное мужество обращается его устами к Ярославне – к воплощенной женственности и идее родины.

А ты разнеси мое смертное тело
На сизом крыле по родимой земле.

В ней – защитнице и матери – он черпает неоскудевающую жизненную силу. Он верит, что возвращение «на родной погост» сулит ему иную жизнь, жизнь вечную.
Родина – земля – степь, – порой между этими образами у Тарковского стоит знак поэтического и бытийного равенства.
Из степи, как циркулем, поэт проводит окружности и сферы во времени и пространстве. И хотя сознание его весьма крупномасштабно и буквально пронзает миры, основание циркуля надежно «стоит» в степи. Время и пространство движутся там от одной бесконечности до другой: от Адама до праправнуков, от Эдема до будущего, куда поэт «втянут», как Россия.
Степь и есть та воронка, куда душа втянута, как в необычайный сюжет, в увлекательное путешествие, в чудо. То, что здесь случается, загадка, тайна и символ. Поэту горько сознавать, что многое «земля забыла», что ей нечем заполнить «провалы памяти». Однако его душа горит воспоминанием-ожиданием. «Пророческая» его память хранит самые высокие ноты в истории. Его сердце чает будущего воскрешения, спасения, преображения.
Ведь не случаен образ Ниневии: «А степь лежит, как Ниневия». Господь хотел разрушить этот город, но помиловал по молитве праведника.
Так и степь, этот вольный край, как и вся земля, ждет, когда пророческое слово восстанет, когда «из рая выйдет в степь Адам, и дар прямой разумной речи//вернет и птицам камням». Все творение жаждет преображения Словом:

Любовный бред самосознанья
Вдохнет, как душу, в корни трав,
Трепещущие их названья
Еще во сне пересоздав.

Арсений Тарковский уповает на то, что земля в грядущем воскреснет, преобразится по законам разума и любви. Вновь обретет черты Ойкумены: высокую культуру и высокий Дух. 

Комментарии