Слепая страсть

Впервые он увидел её на одной из улочек города.

Она была одета в неприметный черный плащ, и его широкий капюшон почти полностью закрывал её лицо. Не слишком высокая. Не слишком низкая.

Кажется, она ничем не выделялась из толпы. Однако он заметил её.

Заметил её узкие белые руки, прячущиеся в складках плаща. Её по-особому прямые плечи. Её парящую походку. Легкую, тихую, словно её ступни вовсе не касались земли.

Он долго стоял посредине улицы, провожая незнакомку взглядом.

Через несколько дней он снова её встретил. На этот раз на площади возле Собора. Она выходила из церкви и остановилась. Должно быть, чтоб перекреститься. Она подняла вверх голову, и капюшон от её плаща упал на плечи.

Быстрым движением она поправила капюшон, но он успел разглядеть, что кожа у неё — как фарфор — бледна и прозрачна. А глаза — словно звезды. Две яркие звезды.

Ему захотелось подойти к ней, он даже сделал первый шаг, но в этот момент кто-то её окликнул. Это оказался старый священник. Ласково улыбаясь, иерей начал ей что-то говорить, и они неспешно двинулись по улице. За ними уплетала пожилая старушка в холщевой накидке. Должно быть, её служанка.

«Странная девушка», подумал он.- «Странная».

И весь день мысль о ней не покидала его.

На следующее утро он поднимался по ступеням храма. Он давно не заходил в церковь. И сейчас благолепие церковного убранства смутило его. Испугала строгость иконных ликов. Сосредоточенность молящихся. Величие служащего архиерея.

Ему невольно захотелось убежать, спрятаться, но он, пересиливая себя, прошёл внутрь.

Шла утреня. Диакон кадил храм, и густой плотный дым от ладана стоял в воздухе.

Её нигде не было.

+++

«Господи, благодарю Тебя за эту тишь». — после службы она никогда сразу не уходила домой. Она любила сесть в уголке и остаться наедине со своими мыслями. Ещё раз пережить свершившееся богослужение, возблагодарить Бога за Его дары, почувствовать всю полноту Его присутствия.

В храме мальчик — церковник гасил свечи. Его быстрые шаги гулко отдавались от мраморного пола. Не поднимая глаз, она могла сказать, что только что он затушил лампаду у иконы Матери Божией. А сейчас идет к левому паникадилу.

Её пальцы перебирали шерстяные узелки четок. Она молилась:

«Благодарю Тебя, Господи, За то, что каждая минута моя наполнена Тобой. Что Ты не оставляешь меня, Христе мой. И что я плыву по житейскому морю, и ни одна волна не тревожит меня...»

Она закрыла глаза и долго-долго сидела так, повторяя про себя Имя Божие.

-Госпожа — затеребила её рукав верная Бонита. — Пора идти.

Она покорно встала. Распрямила плечи. Холодные пальцы едва коснулись лба, плечей, живота, сотворив крестное знамение. Она сделала земной поклон.

Поджидавшая её у дверей Бонита, протянула своей госпоже вышитый кошель — для подавания нищим и нуждающимся. Всю службу кошель провел на груди у старой служанки, и оттого оказался теплым.

Мастридия улыбнулась уголками своим губ. Накинула на лицо капюшон, и вместе с Бонитой они вышли на улицу.

Белый свет нового дня больно ударил в глаза, за несколько часов богослужения привыкшие к полутьме храма.

Небо — синее и ясное — простиралось над Александрией.

— Тишь какая! — промолвила служанка. И неожиданно добавила. — Должно быть к грозе.

Тут только Мастридия увидела легкие желтые пятна на чистом небосводе.

+++

О, Александрия знала и не таких грешников!

Да и разве он — грешен? Порочен? Он просто молод. А молодость дана человеку для того, чтобы наслаждаться ею, разве нет?

Почему он должен стыдиться того, что приносит ему радость? Какая суть изводить себя всякой философией и моралью, если мы живем один раз? Отчего он должен запереть себя, оковать, бороться и обуревать собственную плоть, свои желания, стремления, порывы? Ради какой цели? С каким смыслом?

Вопросы вихрем проносились в его голове, озлобляя его, не давая услышать ни слова из молитв и Псалмопений.

Зачем он вообще здесь, в этом храме?

В храме, со стен которого на него пристально смотрят портреты святых. Вопрошая. Усовестляя. Укоряя его.

Бред. Всего лишь мертвые картинки! — успокаивал он себя, и снова злился. — Да разве эти изображения — не те же идолы, только в другом виде? И эти люди, что здесь молятся, разве они хоть сколько-нибудь отличаются от него, когда переходят порог своего храма?

Так же грешат, совершают те же преступления, точно также оправдывают себя. А потом приходят в этот храм. И долго молятся! Отмаливают грехи, видно. Лицемеры.

Он привык жить по своим хотениям. И здесь, в этом храме, среди икон, ладана и зажженных свечей, он невольно вспоминал все то, что он не привык помнить. Что отбрасывал от себя как сор. Как лишнюю одежду. Как старую кожу. Воспоминания, угрызения совести, давние наказы верующей матери. Здесь в храме они ожили, уплотнились. И терзали его.

Тяжесть навалила на него, не давая вздохнуть. Лоб покрылся испариной.

«Как здесь душно!»- решил он и повернулся к выходу.

На улице мгновенно стало легче. Он спустился со ступень и сел на землю, возле цветущего дерева.

Недалеко расположились нищие, калеки, бездомные люди — эти горемыки огромного города. От нечего делать он стал рассматривать их, размышляя о встреченной накануне незнакомке.

«Интересно, кто она? Давно ли живёт в Александрии? Чем занимается? Замужем ли она? Вряд ли. Скорее — дева». — мысли его становились конкретнее и четче. Он разрабатывал стратегию наступления. — «Дева... Это неплохо. Хотя и представляет определенную трудность. Вдобавок — дева верующая. Это намного хуже. Придется строить из себя праведника или По-крайней мере зачастить в храм. Но, судя по одежке, она — бедна. Что впрочем, хорошо. Бедную девушку намного проще расположить к себе».

Он прокручивал в голове разные планы обольщения незнакомки, как вдруг увидел её.

Это без сомнения была она. Тот же плащ, те же плечи, та же маленькая белая ладонь.

Девушка наклонилась над безногим стариком и что-то ему протянула. Старик радостно замотал головой, наверное, отвечая ей. Девушка кивнула и направилась дальше, к следующему страдальцу.

Он забыл про всё на свете. Про свои планы, коварство, грехи. Он просто смотрел на неё и видел её нежность, её чистоту, её хрупкость и беззащитность. То, на что он никогда не обращал внимание в женщинах, он видел сейчас в этой девушке. И трепетал.

В тот день он не посмел приблизиться к ней.

+++

Мысль посвятить себя Христу пришла в её сердце не внезапно. Она взрастила её в себе любовью к богослужениям, размеренной жизнью и молитвой. И потому, когда в один год, она потеряла обоих родителей, Мастридия спокойно поняла — пришло её время дать обет. Обет девства, и нестяжания.

Собственно это решение почти ничего не изменило в ходе жизни девушки. Она также рано вставала с одра, также ежедневно шла на службу в ближайший храм, также днем занималась рукоделием, а по ночам молилась. Разве что она усугубила пост. Но в этом не было особого подвига, она привыкла к скудной пищи. Да ещё она почти перестала разговаривать. Только с Бонитой перекинется одним-двумя словами. И то не для своей нужды, а потому что чувствовала, что старенькой служанке, взрастившей её с младенчества, тяжело дается её замкнутость.

+++

Итак, Мастридия.

«Необычное имя. Означает „наследующая“. Мас-три-ди-я. Похоже на дикий белый цветок. Как она сама».

Выведать как её зовут, не составило ему особого труда. Достаточно было спросить у того безногого нищего, обитавшего возле храма.

«Вероятно, несмотря на свой скромный плащ, она довольно богата, если позволяет себе такую роскошь, как ежедневная милостыня» — решил он.

Он выведал, как часто она приходит на богослужения, какой дорогой идет домой, и даже, в каком доме живет. Это было несложно, и заняло у него всего лишь несколько часов.

Гораздо сложнее теперь было подойти к ней. И начать разговор. Он был смел, развязен, бодр, но при одном её появлении, робость охватывала его.

И оттого поначалу он лишь наблюдал за ней. А наблюдая, узнавал её привычки и особенности. Так, он скоро понял, что в храме её излюбленное место — за колонной с левой стороны. (Оттого в своё первое посещение он и не приметил её!). За богослужением она снимает свой капюшон (о. как она прекрасна!), и остается в черном платке, туго обхватывающем её голову. Он ни разу не видел её волос (какого они цвета?) Когда она слушает кого-то, она немного наклоняет голову в бок. У неё очень красивые, большие глаза, но она никогда не поднимает их, и почти никогда не говорит.

+++

«Госпожа, это — Вам!» — краснея, Бонита протянула ей белый свиток, перевязанный алой лентой.

В храме читали Псалмы.

«Что это?» — удивилась девушка, медля брать свиток в свои руки.

«Это от того господина у иконы Спасителя!» — тихо ответила Бонита.

Мастридия подняла глаза и увидела высокого бледного юношу. Его взгляд пылал. Она быстро опустила взор и вздрогнула, как будто обожглась.

«Отдай письмо обратно» — сказала она твердо и так же твердо перекрестилась. — «И впредь никогда не бери ничего от незнакомых нам лиц».

Когда они шли домой, Бонита виновато лепетала:

«Простите, госпожа, я давно его заметила. Вы... Он...»

Мастридия резко остановилась и посмотрела на служанку.

Доброе лицо женщины покорно сникло под строгостью взгляда. Бонита замолчала. Её щеки пылали, а на глаза навернулись слезы.

«Господи, прости меня, грешную!» — зашептала старушка, когда они продолжили ход.

Молча, они подошли к знакомой двери с серебряным колокольчиком. Служанка открыла госпоже дверь, но тут юбка Бониты зацепилась за старый куст терна, росший возле их дома. Она освободила юбку и огляделась. И вдруг увидела его.

+++

Взгляд, брошенный Мастридией в церкви, пронзил его. Да, в этом взоре не было ответного чувства, не было даже признательности или женского любопытства. В нем были твердость и боль. Странные, несовместимые составляющие. Твердость и боль.

Никогда раньше он не встречал подобных глаз, такого взгляда. Такой высоты.

А она даже не открыла письма. Даже в руки свои не взяла! Не пожалела его. Не испугалась.

Странная, непостижимая девушка.

Он понимал, что его страсть перерастает в нечто иное. Усугубляется. Довлеет над ним.

Но он не боролся с нею. В терзаниях, которые приносили ему приступы темной страсти, он находил некое удовлетворение. Как находит удовлетворение скорпион, откусывая себе хвост.

Да, Мастридия казалась ему святой. Святой, чистой, строгой. Но чем чище она представлялась ему, тем острее было желание обладать ею. Подчинить её себе. Всегда иметь её рядом.

Сегодня он, как прежде, проследовал за ними до дома. Глупая служанка, заметила его. Это было ему даже на руку. Теперь ему нечего скрывать. Не надо прятаться.

Хотя бы измором, но он добьется своего.

+++

На белом пальце показалась красная капля крови. Снова укололась.

Мастридия отложила челнок в сторону и в бессилии упала на свои руки.

Что-то случилось. Её мир, спокойный и незыблемый мир, рушился, расползался, исчезал. Господи, что же это?

Уже несколько дней подряд она не выходила из дома. Не посещала богослужения в храме, даже не выглядывала в окно.

Она почти перестала есть и спать.

И это рукоделие, которое позволяло ей давать щедрую милостыню беднякам, не сдвинулось с места. Ткань выходила неровной, выдавая её тревогу, девушке приходилось то и дело распускать нити и ткать заново. Она исколола себе все пальцы, искусала губы, на её лбу уже образовалась розовая выемка от частного крестного знамения. Лучше не становилось.

И сейчас, откинувшись на руки и закрыв глаза, она почувствовала свою усталость.

Тот мужчина... Юноша. Сначала он просто следил за ней. Затем стал неотступно следовать. После стал пытаться заговорить с нею. И когда это не получилось, он просто шёл рядом и говорил сам.

Она не слушала его, она молилась, перебирала свои четки, взывала к Богу, но слова проникали в неё. И после подобных встреч, она долго не могла избавиться от этих назойливых фраз.

Нет, её сердце не дрогнуло. Она не почувствовала ответной влюбленности, скорее — жалость и недоумение овладели ей. А ещё — чувство вины.

Если она пленила мужчину, хотя бы и невольно, как она могла носить имя «невесты Христовой»? Если её внешность, её плоть соблазняет кого-то, как может она спокойно обращаться к Богу и считать себя целомудренной девой?

Мастридия подняла голову, села, окинув взглядом комнату.

Надо что-то делать. Надо положить этому конец.

Но как?

Тот человек, он как будто ослеп от своей страсти. Он ничего не понимал, и не хотел понимать. Словно был прельщенным. Одержимым.

Мастридия выпрямилась. Именно — одержимым!

Решимость появилась на её тонком лице.

«Бонита!» — позвала девушка. — «Бонита, прошу тебя, позови этого господина ко мне!»

+++

«В этом нет ничего страшного. Нет никакого греха, если я постою здесь!» — думала Бонита. — «Я ей почти как мать. Да, именно! Сейчас я заменяю ей мать».

Сердце громко билось в груди у этой седой, немного неповоротливой женщины. Она любила свою госпожу, свою маленькую Масю, как она её называла, когда той было пять лет.

Сколько же времени пошло с тех пор. Мася выросла...

Будучи мудрой служанкой, Бонита обычно не показывала своих чувств, и никто, кроме старого священника и самого Бога не знал, как она переживала за свою госпожу. Со смертью родителей девушка совсем замкнулась, бедная. Стала жить, как какая-то затворница, прячась от людей в этом шумном городе. А ведь она — красавица!

Что греха таить, когда появился этот юноша, Бонита даже обрадовалась. В ней вспыхнула надежда увидеть Мастридию женой, матерью, понянчиться еще с малышами. Как же она, Бонита, любила малых деток! Таких сладких, таких непосредственных!

Но всё пошло не так, как желала бы служанка. Мастридия не приняла внимания юноши. И с каждым днем стала изводить себя постом и ночными бдениями. Да, Бонита слышала, как по ночам её госпожа кладет земные поклоны. Один за другим. Один за другим.

Мастридия совсем отощала, поблекла и осунулась. Даже былой свет в её прекрасных глазах стал меркнуть. Какие-то мысли терзали её душу.

И Бонита мучилась за свою любимицу, молясь как умея, и потихоньку вздыхая от своих дум.

Когда же госпожа повелела позвать к себе того юношу, Бонита испугалась.

За свой век она видала всякое. И знала несколько случаев, когда девы, не справившись с искушением плоти, падали, а затем не могли перенести стыда. Одни — тут же лишали себя жизни. Другие — потеряв всякую надежду на спасение, предавали себя пороку. Несчастные души!

«Я просто постою за дверью!» — думала Бонита. — «И если что ....» Дальше она даже не смела подумать.

+++

Когда он вошел, она сидела за ткачеством.

Она кивнула ему, приглашая сесть на лавку. Он сел, с жадностью глядя на неё.

Тишина, как струна, натянулась в комнате.

— Зачем ты, брат, доставляешь мне столько огорчения и печали, что не даешь мне даже сходить в церковь? — тихо спросила она, не сводя глаз со своей ткани.

— Я..., — начал юноша, — я ... очень люблю тебя. И, когда тебя вижу, я весь бываю, как бы огненный. Это так!

Её губы плотно сжались, она немного помолчала и спросила.

— Что же ты видишь во мне? — в голосе её не слышалось и тени игры. Лишь непонятная ему решимость.

— Я вижу очи твои настолько прекрасными, — сказал он пылко, — что они прельщают меня.

Она подняла брови. Что-то одновременно грустное и отчаянное мелькнуло в её лице. «Как хороша она в своей грусти», подумал он.

- Значит, глаза... - задумчиво сказала она.

И вдруг (он даже не успел понять, что происходит), она подняла руку и резко ударила себя острым челноком. В один глаз и в другой.

Кровь залила ей лицо.

В комнату вбежала служанка.

«О, госпожа, госпожа!» — запричитала старая женщина. — «О, бедная моя, девочка!»

+++

Бонита обняла лицо Мастридии своими руками, и белым чистым фартуком, оттирала ей кровь, соображая, что делать дальше. Бежать за доктором? Нести лед? Кричать о помощи?

Тут служанка заметила темную фигуру, неподвижно застывшую на лавке. Лицо юноши вытянулось, подбородок дрожал. Бонита сверкнула глазами:

«Это вы... Разве не видели, госпожа... она — агнца Божия, а вы... вы...»

Он схватился за голову и убежал из этого дома.

+++

Он не помнил, где провел тот вечер и ту ночь. Образ Мастридии с выколотыми глазами не выходил у него из головы.

Что он наделал?

Что теперь будет с нею?

И отчего он сбежал? Струсил?

Наутро, он, пошатываясь, пришел в храм.

Занял стасидию, и всю службу простоял не шелохнувшись, не обращая никакого внимание на диакона, кадящего храм, на недоуменные взгляды других прихожан, на ход службы. Он так бы и стоял там, но один из обеспокоенных его видом церковников, замолвил о нем слово. И когда служба закончилась, и все разошлись по домам, к нему подошел тот самый старенький иерей.

Священник ничего не спрашивал, а просто встал в соседнюю стасидию и начал молиться.

А затем заговорил. С любовью и участием.

И юноша, как растение, которое тянется к теплу, потянулся на этот сердечный отклик.

Он рассказал всё. О себе, своих похождениях, О Мастридии, своей влюбленности и её отказе. Он говорил и говорил, пока не пришло время рассказать о вчерашнем дне. Тут он запнулся и зарыдал.

Священник не торопил его, он накрыл его епитрахилью, и молча, ждал, видимо, сопереживая. Наконец, и последняя сцена далась юноше.

Всё.

— «И если глаз твой соблазняет тебя, вырви его: лучше тебе с одним глазом войти в Царствие Божие, нежели с двумя глазами быть ввержену в геенну огненную» — промолвил священник - и ещё: Нет больше той любви, аще кто положит душу свою за други своя".

— Значит, она сделала это ради меня? Лишила себя зрения, чтобы я прозрел? — выдохнул юноша.

Священник ничего не сказал.

- Что же мне делать? — обратился юноша.

— А ты сам не знаешь? — тихо спросил иерей.

— Знаю. — ещё тише ответил тот.

Отправившись в скит, юноша облекся в черные одежды и сделался строгим иноком, подражая в молитвенных подвигах и воздержании святым отцам.

Мастридия же окончила свое житие, работая Господу, к Которому и предстала.

ПРИМЕЧАНИЕ:

Рассказ основан на житии святой Мастридии Александрийской. Её память совершается Православной Церковью 24 ноября/ 7 декабря.