Сестра моя Пелагия

(повесть о преподобной Пелагии Антиохийской)

Свершившееся в наши дни чудо я, грешный диакон Иоанн, решил поведать вам, братья мои духовные. Чтобы, услышав о нем, вы обрели пользу для души и прославили Господа, не хотящего смерти грешников, но призывающего их к покаянию и спасению. Я сам был очевидцем и свидетелем этого чуда. И сейчас вспоминать о нем мне радостно…и больно. Почему — поймете потом¹.

В ту пору я был молод. И служил диаконом при покойном Илиопольском епископе Нонне². Вы слыхали о нем? Еще бы вы о нем не слыхали! Ведь это он много лет подвизался в Тавенниской обители³, пока за свою подвижническую жизнь не удостоился епископской хиротонии. Это он обратил ко Христу всех жителей Илиополя…да что там!.. даже тридцать тысяч сарацин во главе с их князем! Кто не слышал о великих и славных деяниях Святителя Нонна!

Что до меня, то я находился при нем почти с тех самых пор, как помнил себя. Я был не только его учеником и духовным сыном — можно сказать, епископ приходился мне приемным отцом. Покойный отец Парамон из Тавенниси рассказывал мне, будто однажды Владыка Нонн, в ту пору еще простой монах, ездил по делам обители в Антиохию. И привез оттуда маленького мальчика-раба. Это был я.

Старик говорил правду. Ведь среди полузабытых воспоминаний моего раннего детства: невольничий рынок и голубоглазая девочка с золотистыми волосами — моя сестра, с которой меня разлучили на том самом торжище. Как я хотел найти ее! Впрочем, об этом после… Пока же начну с того, как на третьем году епископства Владыки Нонна его вызвал к себе по каким-то церковным делам Антиохийский Патриарх. А вместе с ним — еще семерых епископов.

Нас поселили при церкви святого мученика Юлиана. И вот как-то раз мы все вместе собрались в ее притворе.

— Владыко! Скажи нам что-нибудь на пользу душевную, — попросили епископы Владыку Нонна. Потому что он был известен не только своими подвижническими трудами, но и своей мудростью. Но едва Владыка заговорил, как на улице послышался шум:

— Маргарита! Прекрасная Маргарита! Слава прекрасной Маргарите!⁴

Церковные двери были распахнуты. И потому мы могли во всех подробностях увидеть шедшую мимо нас процессию. Пестро разряженные девицы и юноши били в барабаны, потрясали звенящими систрами, извивались в пляске, от которой у меня закружилась голова. А посреди всех этих плясунов и плясуний на белом иноходце гордо восседала белокурая красавица, наряд которой, казалось, состоял из одних украшений. Золото и драгоценные камни на голове, на шее, на руках, даже на обнаженных ногах… Нетрудно было догадаться, кем была эта «прекрасная Маргарита»…

— Вот это красавица! — донесся до меня шепот одной из женщин, стоявших на церковном пороге. — А богачка-то какая! Вот же людям счастье…не то, что нам, убогим.

— Нашла, кому завидовать! — проворчала другая. — Это же танцорка… блудница!⁵ Ишь, вырядилась, бесстыжая! Смотреть тошно. Таким, как она, одна дорога — в ад! Ужо она там попляшет, потаскуха!

Я был согласен с ней. Однако отчего-то не мог отвести глаз от развеселой процессии. Точнее, от лица той, которую звали Маргаритой. Почему эти голубые глаза, эти волны белокурых волос кажутся мне такими знакомыми? Нет, не может быть! Это всего лишь искушение — я никогда не видел эту женщину, и видеть не хочу! Вдобавок, что скажет Владыка Нонн, если заметит, что я, его ученик, как последний уличный зевака, пялюсь на разряженную блудницу?

Но к моему изумлению, он и сам, не отрываясь, смотрел на Маргариту. Что такое? Неужели чары этой распутницы так сильны, что перед ними не устоял даже такой праведник, как Владыка Нонн? Похоже, Маргарита ощутила на себе взгляд епископа… отвернулась и спешно проехала мимо. Лишь тогда Владыка Нонн обернулся к своим собеседникам, которые, в отличие от него, мудро отвратили очи от греховного зрелища. Глаза его были полны слез.

— Вас не услаждает ее красота? — спросил он епископов.

Те изумленно уставились на Владыку Нонна. В самом деле, отчего старому монаху, почтенному епископу вдруг вздумалось заговорить о… о чем ему не должно было бы говорить? Или они ослышались?

— Вас и впрямь не услаждает ее красота? — повторил Владыка Нонн. — А я весьма сильно услажден ею. И скажу вам: в судный день Бог поставит эту женщину судить всех нас. Как вы думаете, возлюбленные, сколько времени она провела, украшая свое тело? Сколько стараний приложила, чтобы понравиться тем, кто сегодня жив, а завтра умрет? Так ли мы стараемся очистить и омыть наши души, чтобы представить их Господу?

Епископы молчали. А я испугался. Конечно, Владыка Нонн известен, как мудрый и рассудительный человек. Но не каждый может правильно понять его мудрые речи. Зато их так легко истолковать превратно… Мой долг позаботиться о том, чтобы этого не случилось. Лучше всего поскорее увести Владыку прочь, пока он не сказал еще чего-нибудь…соблазнительного:

— Прости, Владыко, но нам пора идти. — промолвил я. Разумеется, это было ложью…но ложью во спасение. — Ты собирался срочно написать послание в Илиополь. И просил меня напомнить тебе об этом.

Он позволил мне увести себя из храма. И не проронил ни слова, пока мы не вошли в отведенные для нас покои в церковной пристройке. Лишь, когда мы остались вдвоем, Владыка Нонн упал на колени перед иконой Спасителя:

— Боже, смилуйся надо мною, грешным и недостойным! — взмолился он. — Что я перед этой женщиной? Ее заботы об украшении тела победили мои заботы об украшении души. Ты сподобил меня великой чести предстоять перед алтарем Твоим, а я не приношу Тебе в дар той душевной красоты, которой Ты от меня ищешь. Эта женщина честней меня. Она выполняет то, что обещала людям: украшает себя ради того, чтобы угодить им. А я? Я обещался служить Тебе, но по лености моей нарушил обет! Чем я оправдаюсь перед Тобой! На что могу надеяться? Только на Твое милосердие, Господи!

— Не сокрушайся так, Владыко. — сказал я. — Эта блудница недостойна твоих слез. Провались она пропадом!

— Нет… — промолвил Владыка Нонн. — Как ты можешь так говорить, Иоанн? Ведь она наша сестра. Хоть и заблудшая, но сестра. Так неужели она должна погибнуть? Господи, не погуби создание рук Твоих, но обрати ее к Себе, да славится в ней имя Твое святое, ибо для Тебя все возможно!

Поистине, хотя я уже второй десяток лет знаю Владыку Нонна, иногда я все же не понимаю его. В самом деле, что ему до этой блудницы? Неужели ему невдомек, что для таких, как она, нет спасения? Или… Нет, этого не может быть! Что, если мой Владыка соблазнился красотой этой служительницы диавола?! И, если это и впрямь так — будь она проклята!

* * *

На другое утро, в воскресенье, я спозаранку явился к Владыке Нонну, чтобы вместе с ним вычитать утреннее правило. И по лицу епископа заметил: он чем-то взволнован. Впрочем, я не стал любопытствовать. Молитва — прежде всего. Вдобавок, я слишком хорошо знал своего Владыку. Если он сочтет нужным, то вскоре сам расскажет мне обо всем.

Так и случилось. Когда мы закончили молиться, Владыка Нонн некоторое время молчал, словно о чем-то размышляя. А потом обратился ко мне:

— Ты веришь снам, брат Иаков? И правильно делаешь, что не веришь. Я и сам им не верю: верящий снам подобен бегущему за тенью. И все-таки, похоже, этот сон что-то предвещает…

— А что ты видел, Владыко? — спросил я. Потому что был уверен — мой наставник ни за что не придал бы такого значения пустому сновидению. Но что же он все-таки видел?

— Мне снилось, что я стою у Престола и служу Литургию. — задумчиво промолвил Владыка Нонн. — А возле меня вьется птица…голубка, смрадная и грязная до черноты. Она летала вокруг меня до тех пор, пока диакон не возгласил: «оглашеннии, изыдите»⁶. Тогда она исчезла. Но когда я закончил службу и выходил из церкви, то вновь увидел у себя над головой эту птицу. Я схватил ее и бросил в купель. И вдруг она преобразилась: стала белой и сверкающей, как снег, и стремительно понеслась вверх, в небо, пока не исчезла в нем. Вот я и думаю — к чему бы мне это приснилось? Одно знаю — к чему бы это ни был этот сон — Господь совершит угодное Ему и спасительное для нас.

Он смолк. Молчал и я, потому что не знал, что ему ответить. Странный сон. Похоже, он и впрямь что-то предвещает. Вот только что именно?

* * *

Впрочем, у нас не было времени на размышления. Ведь этим утром Владыке Нонну, вместе с остальными приезжими епископами, предстояло сослужить самому Патриарху в кафедральном соборе Антиохии. И нам следовало поторопиться, чтобы не опоздать к началу воскресной Литургии.

Когда мы вошли в собор, Патриарх и остальные епископы уже находились в алтаре. Они по-братски приветствовали нас. Правда, как я заметил, кое-кто из епископов поглядывал на Владыку Нонна искоса. Неужели виной тому вчерашнее происшествие? Впрочем, скоро оно забудется… если, конечно, не случится какое-нибудь новое искушение…

После того, как было прочитано Евангелие, Патриарх обратился к Владыке Нонну:

— Владыко, благословляю тебя сказать проповедь. Ведь ты всегда говоришь так мудро!

Почтительно поклонившись Патриарху, Владыка Нонн вышел на амвон и заговорил. Его речь была проста и безыскусна. И все-таки, слушая его, многие из стоявших в церкви украдкой вытирали слезы. А иные плакали навзрыд. Потому что он говорил о Божием суде, на котором предстоит держать ответ каждому из нас. И кто сможет предстать на этот суд со спокойной совестью, уверенный, что выполнил все заповеди Господни? Увы, один Бог без греха. Но у тех, кто кается в своих прегрешениях и стремится жить по заповедям Христовым, есть надежда на милость Небесного Судии. Ибо нет греха, который бы пересилил человеколюбие Господа, пришедшего в мир спасти не праведников, а грешников…таких, как мы.

Тем временем я разглядывал народ, собравшийся в церкви. И там, у самых дверей, где обычно стоят лишь нищие да кающиеся, заметил стройную женскую фигуру, с головы до ног закутанную в расшитое покрывало. Лица женщины не было видно: маленькая ручка, унизанная блестящими браслетами, старательно прикрывала его полой накидки. Я разглядел лишь глаза, голубые глаза, которые, не отрываясь, смотрели на Владыку Нонна.

Кто эта женщина? И почему мне кажется: я ее знаю?

* * *

Когда служба закончилась, к нам подошел пожилой богато одетый мужчина.

— Благодарю тебя, Владыко! — с низким поклоном промолвил он. Как же ты хорошо говорил! Аж за сердце взяло! Это же ты про меня сказал … ведь я всю жизнь жил обманом. Что поделать, у нас, у купцов, завсегда так ведется: не обманешь — не продашь. Честный — глупый, плуту — счастье. А главное — барыш. Да только получается, что наши плутни нам же и выходят боком! За барышом гонимся, зато о самой главной ценности — о собственной душе — забываем. Но теперь я обещаю … я постараюсь жить и торговать честно. А тебе, за то, что ты меня на путь истинный наставил, хочу сделать подарок. Есть у меня в лавке одна ткань, дорогая, заграничная. Такая ткань царям подстать. Но я хочу подарить ее тебе. Сошьешь из нее себе облачение и будешь самым нарядным из епископов! Нет-нет, не отказывайся, Владыко! Кто, как не ты, достоин такого подарка! Пожалуйста, возьми его…

— Как тебя зовут? — спросил Владыка Нонн.

— Ираклий. — ответил купец, смиренно склонив седеющую голову. — Владыко, умоляю, не погнушайся моим даром. Ведь это же от чистого сердца…

— Что ты, что ты, Ираклий! — успокоил его епископ. — Конечно, я с радостью приму твой подарок. Ты не будешь против, если я сейчас пошлю за ним своего диакона Иакова? Что ж, тогда ступайте с Богом! Благодарю тебя, Ираклий! Да благословит тебя Господь! И да поможет Он тебе выполнить твое обещание!

Поистине, что ни день, то искушение! Вчера мой епископ засмотрелся на разряженную блудницу, да так, что потом проплакал о ней весь вечер. А сегодня он соблазнился подарком этого плута-торгаша. Хотя в свое время наотрез отказался принять богатые дары, которые преподнес ему после своего крещения сарацинский князь… Пожалуй, нужно уговорить Владыку Нонна поскорее вернуться в Илиополь. Не то не миновать новых искушений. Что тогда скажут люди? Не скажут, так подумают.

* * *

Обратно я возвращался, таща под мышкой увесистый сверток ткани — подарок Ираклия. По правде говоря, я и сам едва не разинул рот от удивления, когда купец, восторженно цокая языком и прищелкивая пальцами, развернул передо мной драгоценную материю. Она казалась сплошь вытканной из золота. А на сверкающем золотом поле, сплетаясь стеблями, цвели невиданные цветы, целые заросли цветов, в которых прятались пестрые звери и птицы. Пожалуй, купец прав: такая роскошная ткань лишь царям подстать. Впрочем, только ли царям? Кажется, из такой же ткани была и одежда танцовщицы Маргариты…

Боже, почему эта блудница нейдет у меня из памяти? Дай мне забыть о ней!

* * *

Поглощенный раздумьями, я не заметил, как сбился с пути. И немудрено: чужаку легко заблудиться в лабиринте антиохийских улиц и улочек. Разумеется, добросердечные прохожие пытались показать мне дорогу, оживленно жестикулируя и показывая руками то направо, то налево, то совсем наоборот. Следуя их указаниям, я долго блуждал туда-сюда. Пока не оказался на невольничьем рынке.

Как раз в это время на помост, куда работорговцы выставляли на продажу свой живой товар, вывели двух нагих девочек-подростков. Они плакали и испуганно жались друг к другу, словно предчувствуя неминуемую разлуку. А торговец на все лады расхваливал свой товар: девственницы…смышленые…годятся для любых услуг…

К одной из девочек подошел смуглый мужчина средних лет в сопровождении двух чернокожих безбородых рабов. Осмотрел ее так деловито и цинично, как не осматривают и животных. Затем извлек из кармана увесистый кошелек и, отсчитав торговцу нужную сумму, дал знак своим слугам, чтобы они забрали покупку.

Я закрыл глаза, чтобы не видеть, что будет дальше. И заткнул уши, чтобы не слышать плача и криков несчастных девочек. Но все-таки в моих ушах стоял отчаянный детский крик:

— Иаков! Братик мой! Иоанн!

Потому что когда-то, давным-давно, еще ребенком, и я стоял на таком же помосте, прижавшись к белокурой девочке, которой приходился младшим братом. А человек, который только что купил мою сестру, указывал на нее своим слугам…

Когда я решился открыть глаза, с помоста сводили уже вторую девочку. Ее купила пожилая, строгая на вид женщина в темных одеждах. И, прикрыв наготу маленькой рабыни полой своей накидки, увела ее с собой.

— Ишь ты! — глубокомысленно произнес стоявший рядом со мной бедно одетый старик, почесывая загорелую лысину. — Вот ведь оно как вышло-то… Родные сестры, а планида у них разная… Да что ты на меня так пялишься, парень! — обратился он ко мне. — Я правду говорю. Первую-то девчонку, знаешь, кто купил? Да где тебе знать, ты ведь, кажись, нездешний. Так я тебе скажу: купил ее сам Симмах, тот самый, что здесь неподалеку притон держит. Вот и смекай, что он с этой бедняжкой сделает… Зато второй повезло: в хорошие руки попала. Мать Мастридия ее крестит, вырастит-выкормит, грамоте да рукоделиям научит. Глядишь, и девчонка тоже монашкой станет. Вот ведь как Господь-то устраивает. Родная кровь — а судьбы разные. А почему оно так — Бог весть⁷. Да что ты на меня так смотришь, а? Голову, что ль, солнцем напекло?

Мог ли знать этот старик, что сейчас перед моими глазами, как живая, стоит моя утраченная сестра! В память о ней у меня осталась лишь крохотная деревянная рыбка с дырочкой для шнурка вместо глаза и с выцарапанным на ней именем моей сестры. У нее на шее была такая же рыбка — только с моим именем.

— Не плачь, Иаков. Не плачь, милый братик. Мы найдем друг друга. Вот увидишь, мы найдем друг друга. — шептала мне сестра, острым камешком выцарапывая на резных кусочках дерева наши имена.

Это было в ночь перед торгом…

* * *

— Ты — слуга того приезжего епископа?

От неожиданности я вздрогнул и поднял глаза. Рядом со мной стояла стройная женщина, закутанная в покрывало, из-под которого виднелся расшитый золотом край ее одежд. Лица незнакомки почти не было видно: лишь большие голубые глаза, внимательно глядевшие на меня. Да выбившаяся из-под покрывала прядь белокурых волос… отчего эти глаза и волосы кажутся мне такими знакомыми? Впрочем, возможно, у меня просто мутится в глазах от жары…

И что она городит? Какой я ей слуга? Я — ученик и духовный сын Владыки Нонна! Пока что я диакон. Но со временем стану священником, а там, Бог даст, и епископом…

Похоже, незнакомка сочла мое молчание за знак согласия. И промолвила:

— Тогда передай ему это.

Из складок покрывала вынырнула маленькая белая ручка с кольцами на каждом пальце, унизанная звенящими браслетами, и протянула мне две сложенные вместе деревянные дощечки⁸. Письмо? Но что в нем написано? И кто эта женщина? Почему мне кажется, будто я ее знаю?

И тут я вдруг понял, что и впрямь уже видел эти голубые глаза, эти золотые локоны, эти кольца и браслеты, эту златотканую одежду… Это же танцовщица Маргарита! Но с какой стати ей вздумалось писать моему Владыке? И о чем? Пожалуй, ради его же блага я должен прочесть это письмо!

* * *

«Святому ученику Христову — грешная ученица диавола. Выслушала я сегодня твою проповедь о Боге, Которому ты служишь, и узнала, что Он сошел на землю, чтобы спасти грешников. И если ты ученик и слуга такого Бога, то не погнушайся мной, желающей предстать перед твоим святым ликом…»

Что?! Эта распутница просит Владыку Нонна о встрече! Какая наглость! Пожалуй, мне лучше выбросить ее письмо от греха подальше. Хотя вряд ли такая мера поможет оградить епископа Нонна от этой бесстыжей особы. Первая неудача не остановит, а лишь раззадорит ее. И она с удвоенным упорством будет искать встречи с Владыкой, пока, наконец, не добьется своего. Так что лучше я все-таки отдам ему это письмо. Наверняка он возгорится праведным гневом на ту, что его написала. И, разумеется, ответит на ее просьбу отказом… если порядочный человек вообще обязан отвечать блуднице.

К моему изумлению, Владыка Нонн, прочитав послание Маргариты, повел себя совсем иначе:

— Вот что, Иаков. — заявил он мне. — Садись и пиши: «кто ты такая и каковы твои намерения — ведомо лишь Богу. Только прошу: не искушай меня. Ведь я грешный человек. Но если намерения твои благи, то я готов встретиться с тобой. Однако не наедине, а в присутствии семерых своих собратий». Написал? Хорошо. А теперь отошли это письмо ей.

Легко сказать — отошли! Неужели я, диакон, служитель алтаря Господня, должен сам нести это послание презренной блуднице? И опять я заколебался: не выбросить ли это письмо? Но мог ли я не выполнить послушание, данное мне моим Владыкой? Да еще и лгать ему, буде он спросит — передал ли я его послание Маргарите? Так как же мне поступить?

Впрочем, я быстро придумал, как выйти из затруднительного положения. Первый же встреченный мной уличный мальчишка заявил, что хорошо знает дом красотки Маргариты:

— Ты, дяденька, будь спокоен: я ей твое письмо мигом снесу! — лукаво ухмыльнулся он и убежал, сверкая босыми пятками. Похоже, парнишка решил, что я приглашаю Маргариту на свидание. И надеялся получить от нее монетку-другую в награду за доставленное любовное письмо.

А у меня отлегло от сердца. Ведь я как нельзя лучше выполнил поручение своего епископа. И послушание не нарушил, и избавил себя от необходимости лично нести письмо Маргарите. Теперь можно вздохнуть спокойно… Но как же мудр мой Владыка! Разумеется, эта пройдоха хотела встретиться с ним наедине, во всей силе своих чар. Однако вместо этого он предлагает ей беседу при семерых свидетелях. Понятное дело — Маргарита поймет, что ее обман раскрыт, и оставит нас в покое! И слава Богу!

Мои раздумья были прерваны приходом одного из церковных привратников:

— Отец диакон! Там пришла какая-то женщина. Вся из себя такая… — Он стыдливо замялся, пытаясь подобрать подходящее слово.

— И что же? — недовольно спросил я. Когда же, наконец, эти докучливые бабенки оставят нас в покое! Уж поскорее бы Патриарх отпустил нас домой!

— Она говорит, будто ее пригласил Владыка Нонн… — таинственным полушепотом договорил привратник.

Что? Неужели она все-таки осмелилась прийти? Не может быть!

Я поспешил к епископу Нонну:

— Владыко, женщина, которой ты послал письмо, уже здесь. Что нам делать?

— Пригласи остальных епископов. — спокойно произнес он. — Скажи им, что дело очень важное. Я сейчас приду. Поспеши же, брат Иаков!

* * *

…Когда все епископы, наконец, собрались, Владыка Нонн велел привести Маргариту. Войдя, она с плачем бросилась к его ногам:

— Молю тебя, сжалься надо мной! Не погнушайся моими грехами — я знаю, что они бесчисленны и тяжки! Спаси меня!

— Что ты хочешь? — строго спросил Владыка Нонн.

— Я не хочу больше грешить… — сквозь слезы произнесла Маргарита. — Я хочу стать христианкой!

Епископы смотрели на нее — некоторые с сочувствием, но большинство с недоверием. И молчали.

— Что ж, дочь моя. — участливо произнес Владыка Нонн. — Твое желание стать христианкой похвально. Но по церковным правилам нельзя крестить… — Он осекся, словно опасаясь произнести слово, которым слишком часто называли эту женщину… — Видишь ли, одного твоего желания креститься еще недостаточно. Ты должна раз и навсегда расстаться с прежней жизнью и начать жить по-новому. Хватит ли у тебя решимости на это? Хватит ли стойкости не вернуться на стези греха? Согласись, что я не могу крестить тебя без поручителей, которые подтвердят искренность твоего раскаяния, а после крещения будут наставлять тебя в заповедях Христовых. Пойми сама…

— Почему ты мне отказываешь? — зарыдала Маргарита. — Ведь я не хочу больше грешить… а ты не хочешь помочь мне спастись! Ты ответишь за это перед своим Богом! Мои грехи падут на тебя! Разве твой Бог не пришел в мир, чтобы спасти грешников? Почему же ты, Его служитель, отказываешься мне помочь?

Владыка Нонн молчал. Похоже, он раздумывал над словами Маргариты. А потом произнес:

— Как поступим, братие? Господь сказал: «грядущего ко Мне не изгоню вон»⁹…

Епископы переглянулись, разводя руками:

— Да что тут скажешь? Дивна дела Твоя, Господи!¹⁰

— Ишь, как убивается, бедная! Похоже, и впрямь кается…

— Вот так и та блудница у ног Спасителя плакала…а Он ее помиловал. Как же мы ей откажем?

— Надо бы Патриарху сообщить… — промолвил престарелый епископ Макарий, славившийся своей осторожностью. — Уж больно дело-то такое… заковыристое. Ты бы, Владыко, послал к нему своего дьякона. Глядишь, Святейший бы и рассудил, как оно разумнее будет сделать. А мы бы по его слову и поступили… за послушание…

— Так и сделаем. — заключил Владыка Нонн. — Встань, дочь моя, и молись Богу, Которому ведомы не только наши дела, но и помышления сердечные. И да свершится над всеми нами Его святая воля!

* * *

От Патриарха я вернулся не один. Вместе со мной пришла и главная из антиохийских диаконисс¹¹, престарелая мать Романа, которой Патриарх поручил прислуживать при крещении Маргариты. А после этого — наставлять ее в заповедях Христовых.

По правде говоря, я не ожидал, что Патриарх разрешит крестить блудницу. Да еще и без поручителей. Однако он благословил Владыке Нонну немедленно совершить над Маргаритой Таинство Крещения.

— Скажи ему так. — промолвил он. — Поистине, честной отец, это дело ожидало тебя. Знаю, что ты — уста Бога, сказавшего: «…если извлечешь драгоценное из ничтожного, то будешь как Мои уста»¹².

* * *

— Встань, дитя! — ласково произнесла мать Романа, касаясь плеча Маргариты, распростертой на каменных плитах пола. Медленно поднявшись на ноги, та с недоумением уставилась на старушку-диакониссу. Потом перевела взгляд на Владыку Нонна…

— Как тебя зовут? — спросил епископ, обращаясь к ней. — Маргаритой?

— Нет! — зарыдала она. — Нет! Это не имя, а прозвище. Мне его дал хозяин. Там у нас не было имен, только прозвища… Постепенно я привыкла к нему, и даже когда получила свободу, продолжала зваться Маргаритой. Мне казалось, это прозвище так подходит к моим нарядам и украшениям! Но я помню свое настоящее имя. Меня зовут Пелагия.

— Вот оно как… — участливо произнес Владыка Нонн. — Значит, ты не Маргарита, а Пелагия…

Пелагия! А ведь именно так звали мою сестру… И она тоже была белокурой, как эта… Но нет! Моя сестра не может быть блудницей! Иначе она мне не сестра!

— Постой-ка, Владыка! — вмешался рассудительный епископ Макарий. — А ведь она, никак, крещеная. Взгляни, что у нее на шее! Видишь?¹³

— Сомнительно. — возразил Владыка Нонн. — Посмотри, Владыко, здесь выцарапано имя… разве ее так зовут? Да это и не женское имя. Так что вряд ли она крещена. — Вслед за тем он обратился к Пелагии. — А теперь, дочь моя, исповедуй все свои грехи. И знай: исповедь твою принимает Сам Бог. Я же лишь свидетель. Поэтому не скрывай ничего — твое покаяние должно быть искренним. Без него тебе не войти в Царство Небесное.

* * *

Я не присутствовал при крещении Пелагии и не участвовал в нем. Владыка Нонн и мать Романа справятся и без меня. Вдобавок, я был уверен: все их старания обратить Пелагию на путь истинный совершенно бесполезны… если даже не хуже. Ведь эта вчерашняя блудница и о Христе-то толком не слыхала! И молитв она не знает, и креститься правильно не умеет. Стоило ли после этого так спешить с ее крещением? Куда разумнее было бы отдать ее лет на год-другой под начало к опытной и строгой монахине. А для пущей надежности посадить под замок на хлеб и воду. И пусть она день и ночь оплакивает свои грехи и кается в них. А заодно учится вести себя, как подобает православной христианке. Выдержит искус — сподобится святого Крещения. Ан нет! Вместо этого мы распахиваем двери Церкви для закосневших в грехах… у меня язык не повернется назвать их людьми! Это равносильно тому, чтобы пустить в бережно и любовно возделанный сад козлищ и свиней!

В таких раздумьях я не заметил, как из храма вернулись Владыка Нонн с матерью Романой. Между ними шла Пелагия, облаченная в белые крестильные одежды. Лицо ее светилось радостью. Что ж, немудрено — она добилась своего! Лицемерка!

— Сегодня — радостный день. — сказал Владыка Нонн. — Ведь нынче сестра наша Пелагия родилась в новую жизнь. Порадуемся же с нею!

Помолившись, мы вместе сели за трапезу. Но едва лишь приступили к еде, как Пелагия вдруг побледнела, как мел, а глаза ее испуганно расширились, словно она увидела рядом с собой что-то страшное. Что случилось?

— Не бойся, дочь моя! — спокойно произнес епископ. — Сотвори крестное знамение — и он убежит от тебя.

Пелагия медленно подняла руку, перекрестилась. А потом испуганно прошептала:

— Это был он… Он сказал: ты предала меня, Маргарита. Иуда тоже предал своего Учителя. Вот и ты туда же — предательница!

— Но Иуда ПРЕДАЛ Спасителя. — ответил Владыка Нонн. — Ты же, наоборот, к Нему пришла. Оттого-то твой прежний господин так и ярится, и пытается обмануть и запугать тебя. Не верь ему: он извечный лжец и человекоубийца¹⁴. И не бойся его. А если он снова явится — прогони его крестным знамением. Когда-то Спаситель наш Крестом низложил его силу. С тех пор лукавый боится Креста.

Неужели Пелагия и впрямь видела врага рода нашего? Нет, скорее всего, она просто притворяется, чтобы обратить на себя внимание епископа Нонна. Видал я таких обманщиц! Прикидываются благочестивыми, а на самом деле спят и видят, чтобы соблазнить какого-нибудь легковерного монаха. Неужели мой Владыка не понимает этого?

После трапезы, когда мы остались одни, Владыка Нонн сказал:

— Он и впрямь приходил сюда. Голый, мерзкий, страшный. Схватился за голову и завыл в голос: «будь проклят день, когда ты родился, старик! Мало тебе тех, кого ты уже отнял у меня! Я был уверен, что хоть эта-то при мне останется! Горе мне горькое! Но мы еще посмотрим, чья возьмет!»

И хотя умом я понимал, что нельзя верить ни единому слову лукавого, в тот миг сердцем я соглашался с ним. Мы еще посмотрим, чья возьмет! Вряд ли эта распутная комедиантка сможет долго разыгрывать из себя христианку!

* * *

Спустя два дня поутру к нам пришла мать Романа. По обеспокоенному лицу старушки я понял: что-то случилось. Впрочем, нетрудно догадаться — наверняка Пелагия выкинула что-нибудь еще…в ее духе. Чего еще ждать от такой, как она?!

— Владыко, помолись за нас обоих: за сестру Пелагию и за меня, грешную. — попросила старая диаконисса. — Уж такое сегодня ночью случилось — отродясь со мной такого не бывало!

Я украдкой усмехнулся, представив себе, что могла вытворить блудница! Ну, и кто же оказался прав? Мой владыка, который с поистине детской наивностью ищет и видит в людях только хорошее? Или я, не раз убеждавшийся в том, что это хорошее в человеке — как капля меда в бочке с нечистотами? Вот и еще одно подтверждение моей правоты…

— Успокойся, мать. — ласково произнес Владыка Нонн. — А что случилось?

— Искушение. — понизив голос, ответила мать Романа. — Пришли мы вчера из церкви, помолились, да и легли спать. А посреди ночи вдруг будит меня сестра Пелагия:

— Матушка! — шепчет. — Молись за меня! Вот он, видишь!? Прочь, прочь, лукавый! Да накажет тебя Христос, исторгший меня из твоей пасти! Уходи! Господи, спаси меня!

Говорит, а сама крестится и вокруг себя по сторонам крестит на все четыре стороны. Смотрю я на нее, и такой страх вдруг на меня напал…просто хоть из дому беги! Насилу руку подняла, перекрестилась, молитву прочла. Чую — ушел он…

Обернулась я к сестре Пелагии. А она мне и говорит:

— Он сейчас был здесь. Разбудил меня и давай плакаться: «госпожа моя Маргарита, что плохого я тебе сделал? Уж я ли не старался во всем угождать тебе? Золота и серебра не жалел, чтобы тебя украсить. Услаждал тебя лучшими яствами и винами. За что же ты покинула меня? Скажи, и я оправдаюсь, и дам тебе все, что захочешь. Лишь вернись ко мне, Маргарита! Иначе горе тебе!» Только я ни за что не вернусь к нему! Теперь я невеста Христова! И он больше не властен надо мной!

Тогда я ей в ответ:

— Успокойся дитя, не страшись его. Ведь отныне он сам будет бояться даже твоей тени. И не слушай его, окаянного!

— Вот такое искушение с нами сегодня ночью случилось, Владыко. Ты уж сделай милость, помолись за нас обоих. Хотя, по правде сказать, не ожидала я от сестры Пелагии такой смелости и решимости. Ишь, как она его отделала — и поделом! Так ему, окаянному, и надо!

Глупая старуха! Неужели она не понимает, что эта блудница просто разыграла перед ней комедию?! Интересно, что она выкинет дальше?

* * *

Впрочем, мне не пришлось долго ждать. На другой день к нам снова пожаловала мать Романа:

— Владыко, сестра Пелагия просит тебя прийти к нам. — сказала диаконисса. — Она говорит, что имеет к тебе важное дело. Это и впрямь так, Владыко. Окажи милость — посети нас.

Вместе с епископом Нонном я отправился к Пелагии, размышляя над тем, какой сюрприз на сей раз преподнесет нам эта пройдоха. Любопытно, до каких пределов простирается ее лукавство? Хотя кто-то из отцов сказал, что женское лукавство безгранично — Ева всегда прельщает…

Не поднимая глаз, Пелагия с низким поклоном подошла под благословение к епископу Нонну. После чего, протянув ему какой-то свиток, сказала:

— Владыко, я решила раздать все свое имение и последовать за Спасителем. Вот список всего, чем я владею. Кроме рабов (здесь голос ее чуть дрогнул). Их я отпустила на волю, чтобы они смогли, если захотят, освободиться от рабства греху мира сего, и дала им денег на безбедную жизнь. А все остальное перечислено здесь. Распоряжайся всем этим, как пожелаешь, ибо с меня теперь довольно богатства Жениха моего Христа.

— Вот что, брат Иаков. — произнес Владыка Нонн, повертев в руке свиток. — Позови-ка ты сюда отца эконома. Да вот еще что. Принеси сюда и тот сверток с тканью, что подарил мне купец Ираклий. Ты помнишь, куда его положил? А то я чуть было не позабыл о нем…

Богатство к богатству — кажется, так говорят? Господи, доколе?!

* * *

— Отче. — промолвил Владыка Нонн вошедшему эконому. Возьми этот свиток. Но заклинаю тебя Пресвятой Троицей — пусть ничего из того, что в нем перечислено, не пойдет на церковь или епархию. Пусть все это раздадут вдовам и сиротам, больным и убогим, чтобы нажитое во грехе пошло им во благо. И вот это возьми (с этими словами он протянул отцу эконому увесистый сверток с драгоценной тканью). Это тоже отдай беднякам. Пусть богатства беззакония станут сокровищем праведности.

Вот это да! Выходит, я все-таки плохо знаю своего Владыку. Впрочем… может, он просто решил порисоваться перед этой блудницей? И продемонстрировать ей свою нестяжательность? Скорее всего, что так…

* * *

Тем временем настало воскресенье. Идя на Литургию, мы встретили на церковном дворе мать Роману. Похоже, она как раз искала нас:

— Слава Богу, что я тебя нашла, Владыко! — запричитала старушка. — Беда-то, беда-то какая вышла! Сестра Пелагия…

— Что случилось? — спросил Владыка Нонн.

— Ушла она, вот что! — сокрушенно всплеснула руками диаконисса. — В аккурат в то время, когда я спала! Одежку свою крестильную оставила и ушла! Что же я теперь Господу-то отвечу? Недоглядела, старая…

— Успокойся, мать. — ласково произнес епископ. — Не кори себя. Лучше порадуйся за сестру нашу Пелагию. Ведь она предала себя в руки Господа. А теперь иди и не беспокойся за Пелагию, которая, подобно мудрой Марии, избрала благую часть¹⁵.

Всю Литургию, позабыв о молитве, я раздумывал над случившимся. Что ж, выходит, я оказался прав. Блуднице наскучило изображать из себя Христову невесту, и она сбежала, чтобы приняться за прежнее ремесло. Но почему Владыка Нонн так уверен в обратном? Пожалуй, я все-таки спрошу его об этом!

* * *

Впрочем, Владыка Нонн первым заговорил о случившемся:

— Вот она и покинула нас… — задумчиво произнес он, глядя, как взлетает в небо стая голубей, вспугнутая пробежавшим по церковному двору мальчишкой. — Вот, значит, к чему мне приснился тот сон про голубку. Омылась, очистилась, и вознеслась ко Господу…

— Да уж, вознеслась! — вырвалось у меня. — Скорее — низринулась…

— Ты это о чем, брат Иаков? — спросил Владыка Нонн. — Что ты имеешь в виду?

И тут я не выдержал. Все, что бурлило, кипело, клокотало в моем сердце, выплеснулось наружу словами — злыми, хлесткими, как плеть работорговца. Неужели Владыка до сих пор не понял, что эта блудница просто-напросто обманула его?! И ведь какую комедию она разыграла перед нами: и в ногах-то у нас валялась, и слезы проливала…мартышка разряженная! Теперь же, небось, хвастается перед дружками за чашей вина, как ловко она провела этих простачков христиан. А те и хохочут, и она вместе с ними! Что ж, как говорится, сколько свинью не мой, снова залезет в грязь! А эта…да она еще гаже свиньи!

Похоже, моя пламенная речь повергла Владыку в ужас.

— Но она же твоя сестра… — едва вымолвил он.

Что! Это она-то — моя сестра!? С чего он взял?! Да, когда-то у меня и впрямь была сестра! И я каждый день молю Бога, чтобы она нашлась! Но если бы я узнал, что моя сестра стала такой, как эта Пелагия, то с негодованием отверг бы это родство. Лучше бы она умерла, сгнила заживо, провалилась сквозь землю! Что общего между Христом и велиаром, между верным и грешником?!¹⁶ Иметь такую сестру — позор для христианина!

— Ты сказал… — произнес Владыка Нонн, с жалостью глядя на меня.

* * *

Спустя несколько дней Патриарх отпустил нас по домам. И мы с Владыкой Нонном вернулись в Илиополь. Постепенно я забыл о тех искушениях, что постигли нас в Антиохии. Тем более, что с тех времен прошло уже три года. Вдобавок, раздумывать о прошлом было и некогда: здоровье Владыки Нонна слабело¹⁷ и он поручил мне большую часть дел по епархии, а сам большую часть дня и ночи проводил в молитве. Вот только почему-то он не спешил рукоположить меня во священника. Не говоря уже о том, чтобы назначить меня своим преемником на Илиопольской кафедре… Но почему Владыка Нонн медлит? Ведь, похоже, смерть его не за горами — за плечами? Где он найдет себе более достойного преемника, чем я? Или он мстит мне за ту давнюю выходку? Хотя я в тот же вечер, выполняя заповедь святого апостола Павла¹⁸, на коленях молил епископа простить меня:

— Я не держу на тебя зла, чадо. — сказал он. — Бог… и твоя сестра да простят тебя.

Выходит, тогда мой Владыка сказал неправду. Он простил меня лишь на словах, а сам затаил на меня злобу. А всему виной — та блудница, из-за которой в одночасье пришел конец нашему мирному житию. Покарай ее Господь за это! Впрочем, она наверняка уже умерла лютой смертью нераскаянной грешницы и теперь мучается в аду. Что ж, по делам ей и мука!

* * *

В те дни мне пришло на ум посетить Святую Землю. Должен же я наконец воочию увидеть места, которые Спаситель освятил Своими пречистыми стопами! Разве благочестивый человек не обязан хоть раз, да побывать там? Вдобавок, за время моего отсутствия Владыка Нонн убедится, какой я незаменимый помощник. И, Бог даст, сменит гнев на милость…

Надо сказать, что епископ не стал отговаривать или удерживать меня:

— Что ж, Иаков, твое желание похвально. Отправляйся с Богом!

Но, когда я уже выходил из его покоев, он окликнул меня:

— Постой, брат Иаков! Я хочу кое-о-чем попросить тебя. Поищи-ка ты в тех краях монаха Пелагия. И, если найдешь, то посети его. Это пойдет тебе на пользу душевную. А теперь ступай!

* * *

О том, что я видел в Святой Земле, рассказывать не стану. Это вам стоит увидеть самим.

Что до монаха Пелагия, то, едва я справился о нем у одного из прихожан храма Гроба Господня, как тотчас услышал:

— Как же не знать отца Пелагия? Его келья — на Масличной горе, где молился Спаситель¹⁹. Строжайшей жизни старец и молитвенник великий. Правда, сам я его никогда не видел, потому что он живет в затворе. Только от людей слышал, будто он не здешний, пришел сюда года три назад, а откуда — Бог весть. Сходи к нему, отче, непременно сходи — великую пользу для души получишь! Такие подвижники, как он — свет нам, мирянам! Да что там — всему миру!

…Добравшись до кельи Пелагия, я застыл в недоумении. Где же тут дверь? Со всех сторон — сплошные стены. И лишь в одной из них — крохотное окошко, наглухо закрытое ставней…

Я прочел молитву и постучал в ставню. Окошко открылось.

Где я уже видел эти глаза, голубые, как летнее небо? Впрочем, откуда я мог их видеть прежде? Говорят, у паломников в Святой Земле часто бывают всевозможные наваждения и искушения. Как видно, подобное сейчас творится и со мной. Нет, мне незнаком этот изможденный, безбородый затворник…похоже, он евнух. Но какую же силу веры надо иметь, чтобы понести подвиг, который принял на себя этот раб Божий!

Лицо затворника было полузакрыто монашеским куколем. Однако я чувствовал на себе его внимательный взгляд. Мне было не по себе. Казалось, этот Пелагий читает мои мысли…даже те, которые я желал бы утаить в сокровенных глубинах своего сердца…

— Почтенный брат мой… — наконец произнес затворник. — Не ты ли служишь у епископа Нонна Илиопольского?

«Не ты ли слуга того приезжего епископа?» — отчего-то пришли мне на ум слова Пелагии. Как я тогда был возмущен тем, что блудница приняла меня за слугу! Однако затворнику на тот же самый вопрос я ответил с величайшим почтением:

— Да, досточтимый отче. Я и впрямь у него служу.

— Пусть он помолится за меня. — промолвил Пелагий. — Ведь твой Владыка — апостол Господень.

Немного помолчав, он добавил:

— Молись за меня и ты, почтенный брат мой.

Как я хотел услышать от затворника еще хотя бы словечко! Однако он не сподобил меня этой чести. И, захлопнув окошко своей кельи, принялся петь псалмы. Так что мне оставалось лишь отправиться восвояси, сожалея о том, что беседа с Пелагием оказалась столь краткой.

Весь оставшийся день я обходил местные обители, брал благословение у тамошних отцов. И, куда бы я ни пришел, везде мне с восхищением, с почтением, с изумлением рассказывали о подвижнике Пелагии с Масличной горы. Похоже, его здесь почитали за святого. Впрочем, вполне заслуженно. Нет, мне все-таки надо вернуться к нему и попросить его сказать мне что-нибудь на пользу душевную. Я сохраню слова этого угодника Божия в своем сердце, как сокровище, и буду помнить их всю жизнь.

На другой день я снова поднялся на Елеонскую гору. Однако напрасно я стучал в окошко кельи затворника, напрасно умолял ответить мне — изнутри не донеслось ни звука. Я ушел ни с чем, теряясь в раздумьях, отчего Пелагий не удостоил меня хотя бы словом. Или этот великий подвижник счел недостойной для себя беседу с простым дьяконом? Пожалуй, что так…. И все же я не вернусь в Илиополь, пока не получу от него душеполезное наставление! Ведь я нуждаюсь в нем, как умирающий от жажды — в чаше воды!

Утром следующего дня я опять пришел к келье Пелагия, моля Господа, чтобы хоть на сей раз Он дал мне побеседовать с затворником. Но оконце его кельи опять было закрыто наглухо. Я приник ухом к ставне, прислушался. В келье царила мертвая тишина. Что случилось? Может быть, затворник, по своему смирению, решил избежать славы от людей и покинул эти края? Или он… умер? Нет! Только не это! Как же я теперь получу от него наставление?!

Объятый страхом, я попытался найти в ставне хоть крохотную щель и заглянуть внутрь кельи. Напрасно! Тогда я надавил на ставню… потом еще сильней… Окошко распахнулось, и я увидел, что затворник лежит ничком на полу своей кельи. Приглядевшись, я понял: он мертв. Тогда я со всех ног побежал в город, чтобы возвестить всем: затворник Пелагий отошел ко Господу.

Эта весть немедленно разнеслась по всему Иерусалиму и его окрестностям. Дали знать даже самому Иерусалимскому Патриарху. Вслед за тем на Елеонскую гору поспешили иноки из городских и пригородных монастырей. Их вел я.

Мы выломали дверь кельи Пелагия. Я первым вошел туда, поднял с земли бездыханное тело затворника и вынес его наружу. В этот миг монашеский куколь спал с головы усопшего, и я увидел его волосы. Вероятно, когда-то они имели золотистый цвет. Но эти волосы были не мужскими, а женскими. Выходит, затворник Пелагий на самом деле был женщиной? Неужели?

Когда иноки обряжали и умащали миром тело усопшего затворника, моя догадка подтвердилась.

— Так это женщина?! — изумились монахи. — Вот это чудо! Слава Господу за то, что у Него так много сокровенных подвижников — не только мужей, но и жен!

Известие об этом новом чуде облетело весь Иерусалим. А тем временем на Елеонскую гору шли все новые и новые люди, чтобы почтить память новопреставленной подвижницы, рабы Божией Пелагии. Кого там только не было: монахи и монахини, миряне и священнослужители, и даже сам Патриарх! Казалось, в тот час на Масличной горе собрался весь Иерусалим. Тело Пелагии с великим почетом и благоговением уложили на погребальное ложе и под пение псалмов и молитв понесли, чтобы похоронить в честном и святом месте. Лишь я стоял возле опустевшей кельи почившей затворницы, не смея присоединиться к погребальному шествию. Я стоял молча. Хотя из сердца моего рвался отчаянный безмолвный крик:

— Пелагия! Сестра моя! Пелагия!

Потому что когда я поднимал с земли ее тело, в мои руки, сорвавшись с ветхого шейного шнурка, скользнула маленькая деревянная рыбка. И, несмотря на то, что она потемнела от времени и пота, я смог прочитать выцарапанное на ней имя — Иаков. Свое имя.

Как я мечтал найти сестру, с которой нас разлучили злые люди! И Господь дал нам встретиться вновь. Только тогда, в Антиохии, я не узнал Пелагию. Потому что ненависть и презрение ослепили меня. Я видел в ней всего лишь презренную блудницу, не догадываясь о том, что передо мной — моя утраченная сестра. Горе мне! Я хотел получить от затворника Пелагия душеполезное наставление, которым бы руководствовался всю свою жизнь. И вот оно: моя сестра, очистившись крещением и покаянными подвигами, вознеслась в райские обители, словно белая голубка, взмывшая в небесную высь. А на мою долю остались лишь запоздалые слезы раскаяния. Ведь в свое время я отрекся от своей сестры — блудницы! Но что мне делать теперь — недостойному брату святой угодницы Божией!?

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. В основе повествования — житие преподобной Пелагии Антиохийской (память 21 (по старому стилю 8) октября), написанное Святителем Димитрием Ростовским. А также текст, переведенный с немецкого языка, под названием «Раскаяние святой Пелагии», из сборника «Византийские легенды» (Л:., «Наука», 1971), выпущенного в серии «Литературные памятники». Поскольку оба текста написаны от лица некоего диакона Иакова, очевидца и участника покаяния и праведной кончины святой, мое повествование также ведется от лица этого человека. Но автор счел возможным в ряде случаев прибегнуть к вымыслу, стараясь, однако, как можно меньше отклоняться от первоисточников.
2. Илиополь (Гелиополь) — город, некогда существовавший на севере Палестины.
3. Тавеннский монастырь (Тавенниси) находился в Египте. Точнее сказать, в тех местах было два монастыря — мужской и женский. Сарацины — арабы.
4. До своего обращения ко Христу преподобная Пелагия носила прозвище Маргарита (или Маргарито) — «жемчужина».
5. В «Раскаянии святой Пелагии» упоминается о том, что до своего обращения ко Христу преподобная Пелагия была «первой из антиохийских танцовщиц». Святитель Димитрий Ростовский называет ее блудницей.
6. Литургия делится на три части: проскомидия, литургия оглашенных и литургия верных. Вторая из этих частей называется так потому, что в древнее время на ей дозволялось присутствовать людям некрещеным, но собирающимся принять крещение (так называемым оглашенным). Голубка из сна Владыки Нонна исчезла в тот момент Литургии, когда оглашенные должны были покинуть храм. Из дальнейших событий читателю будут понятны смысл и этого сна, и поведения голубки.
7. Здесь использована известная история из "Поучений" знаменитого подвижника 6 в., преподобного аввы Дорофея (память 18 июня по новому стилю ( 5 июня по старому стлю) о двух разлученных сестрах, одну из которых воспитала монахиня, а другую - блудница. Эта история повторяется в судьбах главных героя и героини этой повести. Но это уже вымысел автора.
8. В те времена для письма использовались таблички, покрытые воском. Именно на них святая Пелагия написала свое послание Владыке Нонну.
9. Ин, 6, 37.
10. Пс. 103, 24 (цитируется по-церковнославянски).
11. Диаконисса (греч. — служительница) — в древней Церкви пожилая женщина (вдова или девственница), помогавшая при крещении женщин и впоследствии наставлявшая их в заповедях Божиих. В обязанности диаконисс входило также оказание помощи бедным и больным.
12. Иер. 15, 19.
13. Древние христиане часто носили на шее изображение рыбки — символ Христа Спасителя. Здесь эпизод с рыбкой введен потому, что в упомянутом выше тексте «Раскаяние святой Пелагии» преподобная Пелагия именуется оглашенной (см. сноску 6). Однако Святитель Димитрий Ростовский пишет, что до своего крещения она была язычницей. Именно к такому выводу приходят епископы в этом рассказе. А деревянная рыбка просто помогает героям узнать друг друга.
14. Ин. 8, 44.
15. Лк. 10, 38-42.
16. Перифраз из 2 Кор. 6, 15.
17. Кончина епископа Нонна последовала в 458 г. Преподобная Пелагия отошла ко Господу на год раньше, в 457 г.
18. Еф. 4, 26.
19. Масличная (Елеонская) гора — одно из мест в Иерусалиме, где часто бывал Спаситель. С этой горы после Своего воскресения Он вознесся на небеса (Деян. 1, 9-12).
20. Согласно Святителю Димитрию Ростовскому (и другим источникам) тело преподобной Пелагии было погребено в ее келье на Елеонской горе. Здесь история погребения святой изложена по тексту «Раскаяние святой Пелагии» — «святые отцы со свечами и кадилами несли на руках святые останки Пелагии и погребли их на почетном и святом месте».