Реквием по гражданке Диссертации 2

Молодой следователь михайловской прокуратуры Михаил Петрович Окулов не относился к числу тех, кого может удивить или испугать вид человеческого трупа. Мало того, он даже обрадовался, когда именно ему поручили расследование дела о расчлененном теле, найденном в подвале Михайловского мединститута. Ведь большинство дел, которые ему поручали вести до этого, были полнейшей рутиной. Банальные кражи да ограбления. Даже убийства, и те совершенные либо с целью грабежа, либо по пьяни. А какие преступники! Дремучие обыватели с интеллектуальным уровнем ниже среднего, не умеющие ни как следует совершить преступление, ни мало-мальски скрыть его следы. В итоге расследовать было нечего. А Максиму Окулову так хотелось раскрыть какое-нибудь запутанное преступление, чтобы о нем сразу заговорили, как не просто о дотошном, хотя и не шибко проницательном следователе, но как об этаком Шерлоке Холмсе из Михайловска, которому под силу самое запутанное дело. А там, глядишь, и повышение по службе, а то и перевод в столицу… Плох тот рядовой, что не мечтает о генеральских погонах!

Неудивительно, что теперь Максим Окулов был полон надежд. Наконец-то он покажет, на что способен! Дельце-то не из простых…одно слово, многообещающее дельце.

А в том, что это так, следователь убедился сразу же после того, как увидел пресловутую подвальную находку. Такого ему еще не приходилось видеть никогда. В фанерном ящике, словно египетская мумия в расписном саркофаге, покоился женский торс исполинского размера. Впрочем, на самом деле это был самый обычный человеческий торс, разве что серо-коричневого цвета. Вдобавок, многократно распиленный поперек. При этом каждый распил с двух сторон был проложен стеклами, по сторонам оклеенными черным дерматином. Между стеклами в траурных рамках плескалась мутная, вязкая жидкость.

В другом ящике, поменьше, находилась белокурая женская голова, в третьем — конечности. И к каждому из трех ящиков была прикреплена фанерная табличка с однотипной надписью: «Диссертация. Не вскрывать», что свидетельствовало: все это части одного и того же тела. Неизвестно кому принадлежащего, неизвестно как оказавшегося в подвале мединститута… Мало того, проклятый журналист, поднявший всю эту бучу, не солгал: подвальная находка не является учебным препаратом. По крайней мере, так утверждали все заведующие кафедрами, подкрепляя свои заверения соответствующими документами. А профессор Олег Владимирович Овчинников, заведующий кафедрой топографической анатомии, располагавшейся на первом этаже мединститута, рядом с входом в подвал, заявил следователю, что учебными анатомическими препаратами у них не пользуются уже лет тридцать. Это он знает точно, поскольку тридцать лет назад учился здесь сам. Так вот, уже тогда, при покойном заведующем кафедрой, профессоре Залкинде, на кафедре в качестве учебных пособий использовали не трупы, а муляжи. Но и их недавно списали — смешно в век компьютерных технологий пользоваться учебными пособиями прошлого века. Не так ли? В итоге получалось, что на сакраментальный вопрос: «чей труп?» следовал ответ — ничейный.

Но это было лишь началом цепочки вопросов без ответов и неразрешимых загадок. Следующую загадку преподнесла медицинская экспертиза подвальной находки.

— Сколько лет работаю, а такого мне никогда не приходилось видеть. — разводил руками заведующий отделением судебно-медицинской экспертизы Геннадий Иванович Лиходеев, высокий худощавый мужчина средних лет с землистым лицом, не иначе как от удивления сделавшийся непривычно разговорчивым. — Похоже на распилы по Пирогову². Однако это сделано не пилой, а очень острым лезвием, в направлении сверху вниз. Посмотрите, как гладко разрезано! Причем все срезы одинаковой толщины — десять сантиметров, и ни миллиметра больше. А ведь это сделано как минимум полвека назад.

— На основании чего вы это заключили? — поинтересовался следователь.

— На основании цвета кожи трупа. Это свидетельствует, что в формалин был добавлен глицерин. Он придает коже характерный коричневый оттенок. Но какая точность разрезов! Просто удивительно!

— А как вы полагаете, каким орудием могло быть расчленено тело?

— Вот этого-то я и не могу сказать. — признался судебный медик. — Хирургические макротомы и микротомы — все это похоже на него, да не совсем. Думаю, что это было некое приспособление, по принципу действия напоминающее знаменитую машину доктора Гильотена…

Перехватив недоуменный взгляд следователя, он добавил:

— Проще говоря, гильотину.

Вот так дела! Ничейный труп неизвестной, мастерски разделанный невесть кем на десятисантиметровые срезы (и не миллиметра больше!) с помощью неведомого устройства, похожего на знаменитое орудие казни, которое Максим Окулов видел только в кино да на картинке в школьном учебнике истории. Кажется, с помощью гильотины был в свое время казнен и сам ее изобретатель³…

Что тут скажешь? И впрямь запутанное дело. Хотя следовательское чутье подсказывало Максиму Окулову — разгадка где-то совсем рядом… Вот только где ее искать?

* * *

Он размышлял над этим весь вечер, выкурив не одну сигарету, выпив не одну чашку крепкого чая без сахара, пока, наконец, не решил поступить по принципу «утро вечера мудренее». В самом деле, размышлять лучше на свежую голову. На сегодня довольно. Пора спать.

Но, как видно, и во сне мозг следователя продолжал искать ответы на неразрешенные вопросы минувшего дня. В итоге под утро ему приснился кошмарный сон, в котором причудливо мешались реальность и бред. В этом сне он снова стоял над найденным в институтском подвале фанерным ящиком. Вот только табличка с надписью «Диссертация. Не вскрывать» теперь находилась не на боковой стенке ящика, а на крышке. Вдобавок, размером и видом она походила не на табличку, а на мемориальную доску. Кажется, даже была сделана из розоватого мрамора. Пока следователь раздумывал, что бы могли означать все эти метаморфозы, крышка с грохотом откинулась набок, и его глазам предстала белокурая мертвая женщина с коричневой кожей, покоящаяся в мутной, вязкой жидкости, словно Клеопатра в ванне из молока ослиц. Впрочем, в следующий миг покойница открыла глаза, приподнялась, и, скривив губы в ехидной ухмылке, произнесла картавой скороговоркой:

— Пр-ривет! Меня зовут Диссертация. Ты мне нра-авишься. Давай дружить!

Следователь проснулся в холодном поту. Впрочем, будучи человеком здравомыслящим, и потому не склонным ни к мистике, ни к чертовщине, он сразу понял: это всего-навсего нелепый сон, причудливая смесь вчерашних впечатлений. Включая даже слова покойницы. Он слышал их вчера, по пути домой. Вместе с ним в лифте ехала женщина с девочкой лет пяти. В руках у девочки был плюшевый Чебурашка, видимо только что купленный. Именно поэтому девочка без конца нажимала на красный кружок на груди игрушки, и та картаво тараторила: «пр-ривет, ты мне нра-авишься, давай дружить». Вот и объяснение всему увиденному. Однако какая нелепость — назваться Диссертацией. Разве бывают такие имена?

Впрочем, отчего бы и нет? Тем более что судебно-медицинская экспертиза датировала подвальную находку пятидесятыми годами теперь уже прошлого, двадцатого столетия. И установила приблизительный возраст убитой (в том, что это именно убийство, Максим Окулов был уверен непоколебимо и непреложно) — около тридцати лет. Стало быть, она родилась в конце двадцатых-начале тридцатых годов. А тогда детям подчас давали весьма странные имена. Например, девочку могли назвать Марсельезой или Севморпутиной, а то и вовсе какая-нибудь Лестаберой⁴. Отчего ж не Диссертацией? Пожалуй, стоит проверить эту версию. Тем более что в ее пользу говорят еще как минимум два обстоятельства. А именно: на табличках, прикрепленным к ящикам, слово «диссертация» написано не с прописной, а со строчной буквы. Как если бы оно являлось именем. Опять же, всем известно, что слово диссертация означает не распиленный труп, а научный труд. Разве не так? Значит, в данном случае Диссертация — это имя убитой.

Кроме того, в пользу этой версии свидетельствует и то, где именно был найден труп. В самом деле, отчего бы какому-нибудь ученому медику не назвать свою дочь Диссертацией? Опять же, можно предположить, что покойная гражданка Диссертация имела отношение к Михайловскому мединституту. Что до ее убийцы, то уж это — неоспоримый факт. Ведь только человек, имеющий доступ ко всем помещениям института, причем вхожий в них в любое время суток, мог без свидетелей не только совершить убийство, но и расчленить тело жертвы (интересно, где могла находиться пресловутая гильотина?). Мало того — обстоятельно разложить его фрагменты по банкам и ящикам, залить смесью из спирта, формалина и глицерина, и спрятать этот страшный клад под полом. Но верхом его хитрости было снабдить каждый ящик табличками с указанием имени жертвы, чтобы, в случае обнаружения трупа, запутать следствие. Ибо всем известно: лучше всего спрятано то, что положено у всех на виду.

Однако сон его оказался не такой уж нелепицей. Впрочем, сколько великих людей делало великие открытия и создавало гениальные произведения именно во сне. В свою очередь, из этого следует…

Что ж, теперь дело за малым — найти убийцу!

* * *

— Здравствуй, Шурочка! Как у тебя дела? Как твой Ванечка? Что? Второго ждут? И когда же? Поздравляю! Будешь прабабушкой!

Сидя в глубоком кресле, обитом коричневой искусственной кожей, Максим Окулов наблюдал за дамой лет семидесяти, обладательницей монументальной фигуры, похожей на пирамиду с широким основанием и узкой верхушкой. Полный торс дамы был затянут в темно-синее платье с белым воротником из вологодского кружева и пожелтевшей от времени костяной брошью в виде розы у ворота. Из ворота торчала длинная тонкая шея с маленькой головой, похожей на птичью головку. Редкие седые волосы дамы были гладко зачесаны назад и по-старушечьи собраны на затылке в пучок, размером не больше детского кулачка. Такова была Гертруда Евграфовна Исполинова, коммунистка в третьем поколении, бывший доцент кафедры истории КПСС, бывший декан факультета общественных профессий, ныне председатель совета ветеранов Михайловского медицинского института.

Гертруда Кимовна принадлежала к числу тех людей, фанатично преданных идее. Именно поэтому она безраздельно посвятила свою жизнь комсомольской, а затем партийной и общественной работе, пожертвовав ради этого своим личным женским счастьем. Ее первая и единственная, еще студенческая любовь, Володя Мякшин, поссорился с ней после того, как Гертруда Кимовна на очередном комсомольском собрании потребовала исключить его из рядов ВЛКСМ за неучастие в институтском хоровом кружке. Разумеется, она знала, что у Володи нет ни голоса, ни слуха, однако это не давало ему права на послабление: как комсомолец, он был обязан… Столь же бескомпромиссна была Гертруда Кимовна и впоследствии, заставляя студентов том за томом конспектировать сочинения классиков марксизма-ленинизма и участвовать в различных кружках, входивших в состав факультета общественных профессий, который она возглавляла. Убежденная коммунистка, активная общественница…пожалуй, в ней сохранилась лишь одна-единственная черта, от века присущая женщине — любопытство. Именно поэтому она с такой охотой согласилась помочь Максиму Окулову. Увы, женское имя, названное следователем, не говорило ей ничего. Хотя она была согласна с тем, что это имя. В самом деле, взять хотя бы ее отца, названного в честь Коминтерна. А ее имя означает «героиня труда», только в сокращении. Наверняка в мединституте работала какая-нибудь Диссертация… Вот только когда и где именно — этого Гертруда Кимовна не знает. Она в ту пору писала диссертацию по истории КПСС: «Роль марксистско-ленинской идеологии в формировании нравственного облика студентов Михайловского медицинского института». Что ж, тогда, может, Шурочка вспомнит? Это лаборантка с кафедры нормальной физиологии, она всю жизнь в институте проработала, всех знала.

— Послушай, Шурочка, тут у меня молодой человек… — голос Гертруды Кимовны снизился до заговорщического шепота. — Нет-нет, ты не подумай ничего такого. Он из милиции… Из ми-ли-ции! У тебя найдется время с ним поговорить? Насчет чего? Видишь ли, Шурочка, тут у нас в институте такое случилось! Вся надежда на тебя. Так когда ему можно к тебе прийти?

На другой день следователь отправился по указанному адресу.

(продолжение следует)