Памяти священника

Служил в одном московском храме священник. Красиво служил. Благолепно. «Певуче», - как говорили прихожанки.
А еще он непостижимым образом сочетал в себе два противоположных качества – исповедовал быстро, намного быстрее, чем другие священники этого храма, но при этом никогда не прерывал и не торопил исповедующегося. Выслушивал все, что тот имел сказать, а потом, вздохнув, задавал совершенно неожиданный вопрос. Например: «А рыбу жареную любишь?» «Люблю», - растерянно отвечал исповедник, который только что скрупулезно вскрывал в себе помыслы честолюбия или сочетание с блудными прилогами. «И я люблю, - задумчиво говорил батюшка. И, уже накрывая голову исповедника епитрахилью, тихонько прибавлял, - Особенно с вареной картошкой».
Вареную картошку батюшка и правда любил. Один раз даже, когда на приходе отмечали чьи-то именины, попробовал картофельное пюре и не сдержался, воскликнул удивленно: «Вкусно-то как! Молодцы какие, как сготовили!» А прихожанки в ответ смущенно потупились – потому что пюре-то было разводное, из купленных пакетиков. Но батюшка этого так и не понял – в еде он, на самом деле, был неприхотлив и к изысканным блюдам не приучен – жил он один.
Почему так вышло, никто толком не знал. Как водится, отсутствие информации с лихвой искупали за счет слухов и домыслов. Говорили, что семинаристом он ухаживал за девушкой, и дело шло уже к венцу – но тут вдруг оказалось, что она… ждет ребенка. Разумеется, от другого. В этом месте сюжета обязательно возникало авторское отступление – но смысл его сильно разнился в зависимости от рассказчика.
«Девушку эту он сильно любил. И понял, что Господь ставит перед ним выбор: любовь земная или любовь к Нему, ко Христу. Он выбрал Господа, выбрал священническое служение – и стал целибатом», - так звучала одна версия.
«Девушку эту он сильно любил. Настолько сильно, что представить рядом с собой другую женщину просто не мог. И потому остался одиноким», - так говорили другие.
«Девушке этой он доверял. Узнав об измене, он понял, что и любая другая его избранница тоже может изменить. Поэтому он решил не повторять своей ошибки…» - объясняли третьи.
Как было на самом деле – один Господь знает.
А как расплачивался он за это свое решение – знали многие.
Время от времени батюшка исчезал из храма. Через несколько дней к свечному ящику или клиросу обязательно подходил кто-нибудь из новеньких прихожан и с тревогой в голосе спрашивал: «А что с батюшкой N.?» «Заболел», - коротко отвечали ему. Но иногда, пожалев растерявшееся и в конец обеспокоенное «чадо», прибавляли более мягко: «Вы помолитесь за него».
Постоянные прихожане таких вопросов уже не задавали. Они просто бросали друг другу при встрече: «Отец N. опять… заболел». Интонация у этой фразы была разная: кто-то произносил ее с иронией и плохо скрытым негодованием, кто-то бесстрастно-отстраненно, кто-то с доброй улыбкой. Но многие и с жалостью. Особенно жалели его немолодые прихожанки – у многих из них той же болезнью болели мужья, сыновья, племянники, внуки…
Неудобно было то, что болезнь наступала почти внезапно, совсем не в соответствии с расписанием Богослужений. Однако постепенно, в течение нескольких лет, алтарники и дьяконы научились по косвенным признакам угадывать приближение того дня, когда служащий священник отец N. не придет к началу службы.
Впрочем, иногда он приходил. И даже служил – утреню. К ее концу он уже путался в последовании службы и не всегда мог произнести нужное слово. Во время чтения первого часа он аккуратно переоблачался в мирскую одежду и уходил из алтаря. Новенькие прихожане недоумевали, почему не было Литургии, постоянные держали наготове дежурную фразу: «Батюшка плохо себя почувствовал».
Литургию он во время своей «болезни» не служил, кажется, ни разу. Требы вот пытался служить – но вскоре, после нескольких неприятных инцидентов, ему запретили.
Исчезал он надолго. На неделю, на две. Первые годы дьякон и алтарники каждый вечер накануне службы звонили ему, уточняли: придет завтра? Нет? Потом им это надоело. Они просто предупредили его, что не появятся в храме, пока он не предупредит их, что выздоровел и завтра служба будет.
И он выздоравливал. И предупреждал. И появлялся в храме. И снова служил. Певуче. Благолепно. Красиво. И радостно говорил в проповеди: «Скоро мы с вами будем служить всенощную под Введение во храм! А потом и день памяти святителя Николая встретим! А там уже и Рождество не за горами!» И видно было, как радуется он, что впереди столько замечательных служб.
И снова после службы к нему выстраивалась вереница старушек, и он терпеливо слушал каждую, с ее бесхитростными жалобами: «Сын пьет, батюшка… Ой как пьет» и «Денег не хватает, батюшка, пенсия маленькая…». Откликался такими же простыми словами: «Помоги тебе Господи!». И широко, красивым взмахом руки крестил успокоенную бабушку.
Руки у него, впрочем, были совсем не «благолепные». Обычные руки – красные, крепкие, с коротко стриженными ногтями. Мужицкие. Рассказывали, что он любит работать на даче – копается в огороде, ремонтирует дом… А потом идет на рыбалку. Потому что он очень любит рыбу. Жареную. Особенно с вареной картошечкой…
Он очень трогательно исповедовал детей. Садился перед ребенком на корточки, клал руку на плечо и что-то тихонько спрашивал. И смеялся – так же тихонько.
…Как-то на храмовом дворе отец N. окликнул знакомую прихожанку, год назад вышедшую замуж и теперь готовившуюся стать матерью. «Кого ждешь?» - с улыбкой поинтересовался он. «Мальчишку. Толкается уже», - весело ответила женщина. «Мальчишку…» - эхом повторил отец N. И такая боль вдруг промелькнула в его глазах! Боль о несбывшейся жизни семейного батюшки. Простого. Рукастого. Веселого. Который учит сыновей правильно держать рубанок и пилу, правильно насаживать червяка на крючок и подсекать рыбу, чтоб не ушла. А потом – потом широкий стол, и общая молитва, и вареная картошечка со своего огорода, заботливо очищенная матушкиными руками.
Впрочем, может, прихожанке только показалось, что отец N. подумал о чем-то подобном в эту недолгую паузу – через несколько секунд он уже заносил руку для благословения, сопровождая это действие строго-шутливым наставлением: «Чтоб меньше троих даже не думали рожать. Так мужу и передай».
Однажды по храму пополз слух, что отец N. хочет усыновить ребенка из детдома. Одни радовались: может, даст Господь хоть такую семью нашему батюшке… Одиноко ведь ему. Другие, наоборот, возмущались: а когда он через месяц снова «заболеет», что с мальчишкой будет?
Не усыновил. И снова заболел – не через месяц даже, а раньше. В Великий Четверг еще был помогающим священником, а на Пасху понеслось…
Из больницы он вышел через три недели. Он уже не первый раз попадал в нее, в эту больницу. Его там уже знали – и про то, что священник, и про то, что частенько «болеет».
В этот раз все было особенно тяжело, постыдно и безнадежно. Но выкарабкался. Вытащили.
А в храме вдруг… устали. Столько лет терпели и жалели, а тут что-то порвалось.
Ответная бумага из Патриархии пришла быстро. Отец N стал теперь заштатным священником. Кажется, были в ней и еще какие-то прещения, в этой бумаге.
Прихожанки переживали: «Что с ним будет, когда он узнает? Его это убьет…» Предсказывали, что он «заболеет» еще сильнее, так что это закончится еще более страшными вещами: запретом или даже снятием сана.
Но Милосердный Господь управил все по-иному. Через несколько дней после возвращения из больницы (не к себе в холостяцкую квартиру, а к старенькой маме – одному было еще слишком трудно) отец N почувствовал себя плохо. «Давление», -констатировал врач из приехавшей Скорой и сделал укол.
Вставать после этого укола было нельзя.
Но отец N почему-то встал. Говорили, что мама позвала его обедать. Но, может быть, это объяснение придумали сами прихожанки.
О том, что он теперь заштатный священник, отец N. так и не узнал.
«Обычно радость бывает, всеобщее ликование какое-то, когда праведника хоронишь, - с удивлением сказал мне один батюшка. – А тут… мы же все отца N. хорошо знали. Про его страсть. А все равно такая пасхальная радость была на отпевании! Ведь он все же выдержал! Как смог. Но ведь Господь его трезвым забрал! Абсолютно трезвым. И – священником. Священника мы хоронили. Священника, не расстригу. А что уж там дальше – один Господь ему судья».
…Сегодня, 12 мая, ровно три года как отец N умер. Помяните его, пожалуйста. Так, без имени – Господь поймет и без него…