Не первый взгляд

Йоль
Наверное, когда Бог создавал Адама и ещё даже не планировал что-то делать с его ребром, Он уже тогда вложил в саму его душу ревность. Во всяком случае, Йоль, как истинный мужчина, был тем ещё ревнивцем и собственником.
Будь его воля, он ко мне ни одного представителя своего пола и на выстрел бы не подпустил. Но, увы, обстоятельства были сильнее, и раз за разом приходилось смиряться, сверля тяжёлым немигающим взглядом почти чёрных в такие моменты глаз очередную спину. Особенно тяжёлым это взгляд становился, если спину дополняли плечи со звёздочками на погонах – в любом количестве этих самых звёздочек.
Из всех мужчин, офицерам досталась самая лютая нелюбовь моего верного Йоля. Настоящая классовая ненависть. Вплоть до того, что Йоль не позволял им и Йолем-то себя звать – нет уж, только уважительно, как по паспорту.
По паспорту Джоэль Эльюд был американцем, хотя благополучно об этом не вспоминал. По воспитанию – убеждённым русским. По жизни – просто моей ревнивой тенью.
Мне он позволял всё, вплоть до обид на пустом месте – от усталости, и кротко, с великодушным терпением «ну что с тебя, Санечка, взять» сносил посиделки с немногочисленным женским персоналом базы. Откликался и на Джоэля, и на Йоля, и даже на «Йо-йо», «Ёжкина кота» и «Ёлки-палки», по малейшим изменениям в интонации угадывая, что я обращаюсь к нему.
На базе ревнивца деть было некуда, но даже если его сумрачный силуэт не маячил в пределах видимости, меня всё равно преследовал преданный и тревожный взгляд.
Зато когда я благополучно возвращалась, радости моего Отелло не было конца. Бархатные тёмные глаза светились от счастья, и мне становилось совестно. Йоль редко говорил, предпочитая выражать всё взглядом.
Исключение в отношении делалось только для начальника базы, с которым мы почти не сталкивались, и командира отряда, здорового мужика-медведя лет за сорок, уже трижды женатого и на это раз, кажется, счастливо обрётшего ту самую свою истинную «вторую половинку». Ко мне командир мудро относился точно так же, как и к любому другому своему подчинённому, не обращая никакого внимания на, как говорят умные люди, гендерную разницу. Йоль его уважал и при встрече с ним вёл себя благовоспитанней и тише английского принца.
Поделать с классовой ненавистью моего напарника ничего было нельзя, сколько я ни пыталась. Он словно предчувствовал, что однажды именно от них, «звёздчатых», придёт беда.
… Был у нас на базе один летёха, которого Йоль особенно невзлюбил. Димкой его звали, позывной – Мангуст. Быстрый, как кофеиновая белка, и душевный, как сто грамм, темноглазый сибиряк откуда-то из-под Томска. Разведчик.
Пару раз мы с ним сталкивались «по делу», порой Димка приходил смотреть, как мы с Йолем тренируемся.
Йоль злился, но отвлечься от работы не мог. Терпел. Поглядывал на меня неодобрительно, и глаза его наполнялись совсем человеческой печалью неразделённого чувства.
Мне становилось совестно, и в перерывах я шикала на Димона, требуя, чтобы тот не мешал. Он необидно смеялся, делился холодной водой из фляги или душистым чаем из термосе – по погоде – и уходил.
Йоль провожал его настороженным взглядом до тех пор, пока Мангуст не скрывался за вольерами, словно ожидая, что Димка в любой момент вернётся.
– Йо-йо? – спрашивала я. – Продолжим?
Йоль в знак согласия легонько ударял по земле хвостом и поднимался на лапы, преданно заглядывая в глаза в ожидании приказа.
Иногда я гадала – что бы он отдал за возможность обернуться человеком?..

Лёшка
Как-то незаметно, в делах и заботах наступила кавказская недружелюбная зима. Мы с Йолем шпыняли двуногих и четвероногих «солдатиков», ребята мотались в командировки по всей Чечне, Димкины доблестные разведчики во главе с ним самим пропадала где-то в своих заботах, а колкий снег потихоньку заметал землю.
Близились зимние праздники, горячая пора. Здесь тоже любили новогодние сюрпризы, и оттого нам, кинологам, работы хватало. Меня командир берёг и в командировки не пускал: ты, мол, Саня, старший инструктор, вот и сиди на базе.
Должен же кто-то следить за порядком, ведь командир отряда, занимающийся этим двадцать шесть из двадцати четырёх часов в сутки, не справляется.
Ты пойми, Саня. И чтобы без обид.
Я кивала и простуженным голосом уверяла, что без обид и понимаю. Простуду я всегда подхватывала легко, с полпинка, как говорится.
Пока остальные спасали чужие жизни, мы с Йолем «сидели дома», следили, чтобы свободные от командировок расчёты не теряли времени зря, подробно разбирали с вожатыми каждую операцию и просто вели душеспасительные беседы.
Вся база, начиная с моих «солдатиков» и кончая майором, прибывшим с проверяющей комиссией, уже хорошо усвоила мою неприкосновенность, свято охраняемую Йолем, поэтому «завязать отношения» никто не пытался. Меня это устраивало. Напарника тоже. По базе ходили слухи, что Йоль за всю свою жизнь ко мне подпускал только одного Лёшку.
Кто такой этот Лёшка на самом деле, никто не знал. Это только подливало масла в огонь и давало бескрайнее пространство для воображения.
Слухи опирались на воздух, богатую фантазию и изредка приходящие мне из-под Смоленска письма – их пересылала мама. Не прошло и месяца с первого Лёшиного письма, как наша свадьба на базе стала считаться делом уже решённым.
Говорили, что весной Лёшка приедет сюда с белым платьем в охапке. Повариха тётя Тоня, знающая толк в свадьбах – своих у неё уже было четыре, всем желающим охотно расписывала, какие у этого платья будут кружева, какой подол и что спина непременно открытая, мол, теперь так чрезвычайно модно. Прикрывала глаза и бурно жестикулировала половником. Платье она представляла так хорошо, будто сама шила.
То, что спина у меня «мечена» после Новых Атагов, где мне однажды не повезло, никто не вспоминал, тётю Тоню слушали, как пророка, возвещающего глас Божий, и мне становилось завидно. Хоть и вправду проси Лёшку привезти белое платье – именно такое, как тётя Тоня расписывала.
Лёшка бы привёз, я не сомневалась, да только проку от этого не было бы.
Просто Лёша был упрямый и носил фамилию своего отца, маминого первого мужа, сгинувшего где-то в тайге в одной из своих бесконечных экспедиций.
В середине декабря письмо от мамы пришло одно, без Лёшкиного. Рядовой погранвойск Алексей Стрельников пропал без вести где-то на границе Дагестана.
Я всегда знала, что из нас двоих Лёшка не предназначен для службы в армии. Но наше государство рассудило иначе – и его вопреки всем проблемам со здоровьем подкараулил военкомат после института, где не было военной кафедры, а мне в своё время пришлось измором брать десятки различных инстанций, прежде чем я оказалась здесь.
Утром Йоль осторожно вылизал мои солёные щёки и строго посмотрел на меня: мол, не смей разнюниваться, напарница, работать надо. Я заставила себя улыбнуться и пошла к командиру. Спорить.
Спорили недолго, и уже на следующий день мы с Йолем сменили один из расчётов, занятый проверкой железнодорожных составов, прибывающих в Ханкалу. Новый год предстояло встречать здесь, на дежурстве, и это меня вполне устраивало.

Димка
Монотонная работа заполняла все дни, не оставляя ни времени, ни желания на мысли о Лёшке и маме. Жизнь подстраивалась под график движения поездов с той точностью, с которой следует за светилом стрелка-тень солнечных часов.
По ночам мне снились бесконечные составы, чёрная спина Йоля и собственное напряжение: нашёл? Нет? Скакал по мыслям рыжий резиновый мячик – любимая игрушка напарника. Награда тому, кто в душе вечный щенок.
Глубоко-глубоко в душе, так, что даже не плещется на дне его строгих карих глаз.
Снег заносил железную дорогу и пеплом ложился на чёрную шкуру. На ветках распускались снежные цветы-шапки. Я мёрзла и ни о чём не думала.
Тридцать первого Ицик, вожатый второго расчёта, робким баском спросил у «товарища инструктора», какие планы на ночь. Получил ёмкий ответ из одного глагола, в который вместились и градусы, и степень моральной и физической деградации под утро, и даже недовольство такой ситуацией Йоля, просветлел лицом и бесследно растаял, пообещав обеспечить какую-нибудь закуску.
Доверять бескорыстности побуждений потомка Авраама было глупо, но я утешила себя мыслью, что о своей причастности к Богоизбранному народу Ицик вспоминал не часто.
Пожалуй, исключительно во время визитов его дражайшей матушки. Как ни крути, Ицик был очень любящим сыном.
… К вечеру собралась небольшая компания – мы, «собачники», держались наособицу – и извлечён из секретного места стеклянно звякнувший пакет. Ицик раздобыл сгущёнку и палку сырокопчёной колбасы, такой твёрдой, что сгодилась бы за оружие ближнего боя. Я достала заветную коробочку с душистым чаем, который мне прислала мама.
Ребята косились на меня и о чём-то переговаривались, но замолкали, стоило мне прислушаться.
Я сидела и мечтала о мандаринах. О фейерверке мечтать не хотелось в силу профессии. Йоль слабо ворчал, когда замечал слишком пристальное ко мне внимание, но в целом оставался спокоен и даже ленив, положив морду мне на колени и жмурясь, когда моя рука, не спрашивая у головы разрешения, принималась почёсывать напарника за ухом.
В 23:45 на пороге возник Димка-Мангуст с бутылкой шампанского. Его появление сопровождал общий восторженный, но не удивлённый гул. Складывалось впечатление, что о появлении разведчика знали все, кроме меня.
– Всех с наступающим, – офицер осторожно водрузил заветное стекло по центру стола, потеснив более прозаичную водку. – Оливье, правда, не было, но, думаю, и так сгодится.
Он ещё немного подумал, потом сунул руку в карман бушлата и извлёк на свет Божий мандарин.
– Трофейный, – усмехнулся он, вручая его мне под недовольное ворчание Йоля из-под стола.
Фрукт был холодный и немного мятый, зато крупный, почти как апельсин. Накатилось неловкое чувство благодарности, и я уставилась в пол – а вернее, на свои коленки и недовольную морду напарника.
Напарник мандарины не любил. С первого взгляда.
Димка раскланялся со всеми, пояснил, что ребята не простят, встреть полночь он не с ними, и, пообещав до утра ещё заглянуть, исчез, оставив после себя крайней задумчивого «товарища старшего инструктора отдельного кинологического отряда» и оживлённый гул разговоров.
Мне очень хотелось думать, что… В общем, очень хотелось думать. Вместо этого я спихнула морду Йоля с колен и плеснула себе водки, проигнорировав святое правило «идти на повышение» и шампанский презент.
Это тоже был выход, не хуже прочих.
… Ко второму часу ночи не-думать получалось всё лучше и лучше, и тут вернулся Мангуст. Он был не очень трезв, но весьма мил и весел. Поведал мне длинную и довольно смешную байку о том, как однажды ему цыганка – настоящая гадалка, не из тех, что на базаре просят «озолотить ручку» – предсказала смерть.
Я не очень понимала, что в байке было смешного, но Димкин смех оказался заразен, и под конец мы оба изнемогали от хохота.
– Да коли на третий день нового года не пущу вперёд себя собаки чёрной, то разлететься не ему – мне клочками по закоулочкам…
Мангуст вдруг поднялся и позвал меня глотнуть свежего воздуха. Кажется, он даже протрезвел – а может, мне это показалось. Он стал какой-то грустный и виноватый.
На пороге путь мне перегородил Йоль.
Молчаливая угольно-чёрная громадина – для лабрадора он был необычайно крупен.
– Ёлик, пусти, – строго приказала я и отпихнула его в сторону коленом.
От снежного воздуха зазвенело в ушах, и я опёрлась на учтиво протянутую Димкой руку. Бродящий по крови спирт отлично позволял жить текущей минутой и ни мгновеньем дальше.
Хотя нет. Вот сейчас, сейчас он мне скажет… «Сань, я… Ты…»
– Сань, я… Ты… – Димон старательно прикуривал сигарету. Её кончик вспыхнул в такт моему томящемуся от алкоголя сердцу. Ощущение чуда окатило с головой…
– Короче, третьего-четвёртого сможешь проверить нам дорогу? Я… поговорю с вашим Санычем.
Окатило – и отхлынуло, оставляя комки мокрого, колкого песка в глазах.
– Ты… за этим меня позвал?
– Да я за этим как вам вообще пришёл, – Мангуст виновато улыбнулся, пряча глаза. – Но не с пустыми же руками такие разговоры заводить… Ты ж старший инструктор, туда-сюда, всё такое. Без твоего согласия тут ничего не сделаешь, а у других ваших все дежурства уже расписаны.
– Ясно, – я шагнула обратно к шумящей и ни о чём не знающей компании.
Напьюсь. Чтобы завтра встать не смогла.
Деда Мороза не существует. Мир несправедлив. Ощущение разбитого и обманутого чуда затопило мир.
– Сань! – окликнул меня разведчик, но я не слушала.
Кажется, Йоль не пустил его на порог. Может, даже в снегу извалял – кусать кого-либо напарник себе не позволял. Может…
Не знаю.
Утром мне было худо, а перед этим – вполне хорошо.

Судьба
В первый день нового года человечество любит совершать ошибки, может, даже больше, чем в любой другой. Я не стала отставать от этой славной традиции. Деда Мороза и правда не существует, а служба есть служба, поэтому когда командир спросил, серьёзно ли я согласна из одной командировки рвануть сразу в другую – только вздохнула и кивнула. Саныч смотрел клячей, наматывающей уже десятый круг – устало, обречённо и с тоской.
От того, что эта кляча имела косую сажень в плечах и силу горного медведя, становилось страшно и грустно одновременно.
… Утро было сырым и снежным. В пелене разыгрывающейся метели грузно выползали на дорогу машины, оглашая окрестности утробным рыком двигателей. Мы с Йолем прижались друг к другу, каждый на своём языке проклиная кавказскую зиму – такую же недружелюбную к нам, как и люди этой земли. Чёрный мех грел зябнущие руки. Перед закрытыми глазами ползла карта пути со всеми вехами, в которых нас может подстерегать опасность.
Бойцы переговаривались между собой или кемарили, кто-то вполголоса травил анекдоты не самого приличного содержания, то и дело поглядывая в мою сторону. Он наивно надеялся смутить «товарища старшего инструктора», не догадываясь, что в рассказанном я не услышала ничего для себя нового.
Остальные бойцы охотно подхватили тему. М-да, солдат от мальчишки отличается только тем, что росту побольше да стрелялки посерьёзней…
Машина резко затормозила, всех хорошенечко тряхнуло – водила радостно завопил в нашу сторону что-то вроде «С добрым утром!», и я первой выпрыгнула на дорогу.
– Йо-йо, рядом!
В понукании не было нужды – напарник уже спрыгнул на землю и застыл у ноги, чувствуя моё напряжение.
… На месте я огляделась, смаргивая норовивший залепить глаза снег. Видимость была замечательная – об объектах, находящихся дальше моего носа, оставалось только догадываться.
– Сань, – из снежной пелены возник Димон.
– Сгинь, – от всей души посоветовала я, отчаянно моргая. Мы следовали в сторону Чечен-аула, а Шалинский район славился своей опасностью, и совсем ни к чему мне было сейчас отвлекаться на летёху, которого то ли совесть мучает, то ли снова потянуло гадость сказать. Мы не дети, все всё понимают, так не мешайте нам с Йолем работать. Первый опасный участок не грозил ничем серьёзным, возможности для толковой засады здесь не было, но даже простой подрыв нельзя было допускать.
Я наклонилась и отстегнула поводок:
– Работаем, Йоль.
Работали мы всегда без привязи.
Пёс, не удостоив Мангуста даже взглядом, опустил морду к земле, принюхиваясь.
– Сань, а может, подождём, когда метель…
Мангуст нёс заведомую чушь, словно не помня, что сегодняшним утром твердил, как попугай, о срочности задания.
– Вернись к машине, – оборвала я его словоизлияния. – И не мешай нам работать… Йо-йо?
Пёс в шаге от меня молча лёг на землю, подтверждая находку.
… Работали мы быстро, торопясь поскорее нырнуть в машину и спастись от буйства снежной стихии. Но, почувствовав, как внимание Йоля ослабло, я строго скомандовала перерыв. Быстро – не значит неаккуратно.
Да, это была не засада, просто, в силу особенности менталитета гостеприимного кавказского народа, мелкая подлянка на случай, если по дороге поедет кто-то из «федералов». Готова поставить лимон баксов, которого у меня нет и никогда не будет, против старой портянки, что все местные давно в курсе и загодя съезжают с трассы на дорогу помельче.
… Вдалеке зашумел мотор, сверкнули сквозь на мгновенье рассеявшуюся снежную пелену фары – какой-то идиот нёсся по трассе, не сбавляя скорости и не зная, что его ждёт впереди.
«Коли на третий день нового года не пущу вперёд себя собаки чёрной…»
– Йоль, ищи Мангуста!.. Иди к Димке, ну же!
После третьего окрика пёс понял, куда я его отсылаю, и огромными прыжками понёсся прочь, туда, где остановились разведчики.
Потом были взрыв, грохот, свист осколков, что-то рухнуло на меня, вышибая дыхание и сминая рёбра, а дальше...
«Не получишь Йоля, Косатая!» – вспыхнуло в голове довольное. Потом стало темно и тихо. Товарищ старший инструктор отдельного кинологического отряда отправился на заслуженный вечный покой.
… А мгновенье спустя вокруг рассвело, и я недовольно сморгнула, не открывая глаз. Дышать было подозрительно тяжело для трупа. И вообще, разве трупу – или бестелесной душе – дышать надо?
Я как-то раньше не задавалась этим вопросом.
Неужели Бабка-с-острой-косой и меня не получила? Ну, это уж совсем несправедливо и против всех предсказаний…
В нос ударил противный запах ханкалинского госпиталя – смесь хлорки, крови и ещё чего-то страшного.

***
Наверное, Бог порой, глядя на зависший в космосе сине-зелёный шарик, зачёрпывает рукой щедрую горсть удачливости и рассыпает над головами своих сотворённых детей, давая кому-то шанс выбраться живым из такой передряги, в которой заведомо нет шансов.
Или, может, у Него есть свой ангельский спасательский спецназ, денно и нощно дежурящий в горячих точках нашей планеты.
А скорее всего эта спецура давно распределена и приступает к своей боевой задачи с того момента, как появляется новый человечек. И носит спецура на рукаве нашивку с аббревиатурой «АХВ» – «ангельские хранительные войска».
… Мы сидели на мокрой после дождя скамейке дремлющего перед бурным рабочим днём Смоленска. Мы – это я, Йоль и Димка. Пёс взгромоздился на сиденье между нами, ревностно следя, чтобы Мангуст не наглел, и сложно было поспорить с горой чёрного меха.
Сначала мы все трое молчали. Потом Димка заговорил, отрывисто, невнятно из-за крепко зажатой в зубах сигареты. Говорил о страхе, суевериях и знаках, одинокой матери, лучшем псе-сапёре всей Ханкалы, а потом прервал себя и потеряно, странно произнёс:
– Ты кушай мандарины, Сань. В них витамин С, тебе полезно…
Я перевела взгляд на мятый оранжевый фрукт в своей руке. Ноготь впился в кожуру, и по пальцу стекал сок. Я подняла руку, лизнула и удивлённо улыбнулась:
– Кисло.
– Витамины ведь.
Йоль шумно зевнул, громко клацнув пастью, и покосился на мои руки с интересом: мандарин напоминал ему любимый мячик.
– Я ещё гранатов купить хотел – для крови, говорят, но что-то не нашёл… Плохой из меня разведчик, – Димка виновато улыбнулся, а я начала медленно чистить мандарин.
Город просыпался – тарахтеньем машинных моторов, первыми сонными прохожими, хлопаньем голубиных крыльев. Когда за спиной мимо пронёсся автомобиль, мне стало страшно, и я шарахнулась прочь со скамейки – звук был тот самый.
Димон подхватил меня, не дал свалиться на мокрую бетонную дорожку, гладил по спине и шептал какую-то чушь, пытаясь объяснить мне, что всё в порядке.
Я долго не верила, но Димка говорил очень убедительно. В конце концов я сдалась и позволила усадить себя обратно на скамейку. Йоль подбежал с выроненным мной мандарином в зубах, довольный, но крайне озадаченный. Мячик оказался кислым на вкус.
– Так значит, гадалка была всё-таки права? – я машинально чистила следующий мандарин, выуженный Димкой из необъятных карманов своей «горки».
– Не знаю, – Димка опустил голову. – Думаю, нет. Джоэль ведь  цел…
Йоль даже не повернул головы, старательно дожёвывая мандарин со всё возрастающим интересом.
– Это потому что я его отослала к тебе.
Димка опустил голову ещё ниже. Мы сидели на мокрой скамейке и молчали, как два нахохлившихся воробья. Мангуст пинал ногой невидимые камешки. Йоль доедал второй мандарин.
– А может, не было никакого предсказания? – вдруг спросил Димон хрипло и ожесточённо.
– Как не было? А задание третьего января? А заминированное шоссе и пустая машина, которую кто-то отправил подорваться? – недоумённо отозвалась я. Третий мандарин никак не хотел чиститься.
– Так ведь я сам вызвался ехать третьего! И сам позвал тебя и – Йоля, чёрного пса. Я своими руками обеспечил всё, чтобы предсказанное сбылось… А всё равно всё произошло не так.
Я вздрогнула, вспоминая рассказы бойцов – как меня тащили по снегу до машин, как Димка с безумными глазами гнал на базу; вспомнила, как впервые очнулась в госпитале, после долгой операции, как плакала в телефонной трубке мама, как Йоль рычал на всякого, кто смел ко мне приблизиться, когда я сидела на ступеньках госпиталя, впервые выйдя из палаты… И как молча посторонился, когда ко мне подошёл Димка.
… Йоль рвался ко мне с того момента, как добежала до разведчиков, исполняя приказ, и Димон – крепкий, не обделённый силушкой сибиряк – только чудом удержал его, когда ошейник лопнул. Как только всё стихло, они вдвоём нашли меня и притащили к машинам.
Теперь мы сидели и который раз за разговор молчали, не находя слов.
Третий мандарин превратился в мокрую кашицу в моих руках, и я дала вылизать ладони Йолю. Тёплый шершавый язык смывал сок с пальцев и усталость с истрёпанной души.
– Мы сами всё себе предсказываем и сами исполняем предсказанное. А потом удивляемся, почему же всё чёрное сбывается… – Димка протянул руку и несмело коснулся загривка пса. Тот не отстранился, как бывало раньше, клацая зубами в сантиметре от руки – остался на месте, чуть заметно хлопнув хвостом.
Димка несмело улыбнулся и повернул голову ко мне:
– А удивляться надо чуду, что всё-таки всё происходит не так. Да, Сань?
– Да, – я снова вспомнила «спецуру с крыльями», которая грезилась мне, пока я валялась в госпитале. – Ладно, пойдём домой. Мама проснётся и будет волноваться.
… Мама уже проснулась и встретила нас на пороге – встрёпанная, с заплаканными глазами, полными дикой надежды. В руках она сжимала мятый листок бумаги.
«Лёшка», – прочитала я по губам.

Январь-февраль 2013 года,
Дачный посёлок "Звезда-95"–Москва