* * *
Архитектура — тонкое дело,
Важно, чтоб лестница не скрипела,
Важен и угол и сектор обзора,
Где актуальны шаги командора.
Важен калибр и точка прицела,
Также — учитель военного дела.
Важен язык и стиль и эпоха,
Также — мгновенья последнего
вздоха…
* * *
Вид этот явно неспроста
перекрёстного столпа
да у этого окопа
помирать кому охота
и на это — полчаса
а за это романисты
всё опишут: поле чисто
да про то, как неказиста
эта жизнь в пол листа.
* * *
Пустынна степь, но до песка ещё тянулись скудно травы,
И что-то пело у виска — осколки, пули и снаряды.
А выше расходился гул — там мир утюжил человече —
Он памятник себе воздвиг, готовясь к этой самой встрече.
А после встречи — эпилог. И примечаний целых куча.
Се — исторический пирог. И звукоряд вполне могучий.
Киноряд
Танцы с волками криминальное чтиво
проверка на дорогах туринская лошадь
Догвилль и Москва слезам не верит
но… слезы капали принцип домино
17-ть мгновений весны и как я провел этим летом
мой друг Иван Лапшин зеркало и зеркало для героя
день сурка и шоу Трумена
разумеется, матрица, но только первая
Форест Гамп и человек дождя
Афоня и калина красная
старикам тут не место
белое солнце пустыни и Мимино
а еще — лабиринт фавна и сказка странствий
и трудно быть Богом, наверное.
* * *
Биения сердца, как правило, не заметны,
Пока не приключилась тахикардия,
Впрочем, отсутствие биения
На время тоже бывает заметным.
Иногда…
* * *
В музее – образец булата,
Тускнеет славный экспонат,
И вход еще почти бесплатный,
Чему прохожий тоже рад.
Но вот «почти» его смущает,
Вопрос «платить иль не платить»
Для жизни много означает –
Почти что – «быть или не быть»?
* * *
«Собачье сердце» не переписать,
Воловья кожа не сопрела,
И волчьей памяти нет дела,
Какой же датой стаю гнать.
Всё потому, что мир – война,
Где нет в пророках Оруэлла,
Одна всему на всех вина
И нет в отечестве предела,
Где можно жизни не отнять.
* * *
От всей обыденности прок
Сомнителен плохой погодой,
Магнитной бурей, эпизодом,
Когда не выучен урок.
И вновь в пяту разит стрела,
Забрало ёмко для стилета,
И повесть трагедийна эта –
Всё как всегда, всё как всегда…
* * *
Чернила света не дают,
Хотя воспет их цвет поэтом,
Свеча погасла прошлым летом,
Врагу был сдан и тот редут,
Где птицы редкие звучат
И сто цветов известны в мире,
Поэт не спит в чужой квартире –
И варвары туда придут.
Из них главнейший снимет шлем
И скажет: спой и нам, несчастный,
Что мир теперь не безопасный,
И что не истинен уют…
Ведь путь решения проблем
Всегда так прост и однозначен!
И мир одной войной прекрасен,
Где трупы вороны клюют.
* * *
Полынь… се горькая трава! –
Не раз уже в стихах уже воспета,
Она и впрямь вполне горька
И этой горечью одета,
Ведь всех солдат не погрести,
На всех не хватит следопытов,
И след травы в сухой горсти
На мертвых делит и убитых.
* * *
Ещё мир говорит «Европа»,
Увы, не благозвучна к ней
Житейскою порою ода
Всех политических страстей.
Новейший варвар сух, бездарен,
Но гордую Европу взял,
Как бич жесток, как яд – коварен,
Техничен он, как самосвал…
* * *
Открытие острова технологично,
отсутствие вод не скрасит кокос,
можно быть мёртвым охотно, привычно,
но выживать – выходить на мороз –
требует новых усилий. Айпадом
и за других это всё не решить.
Технологична граница меж адом
и вопрошанием «быть иль не быть».
* * *
Вот воин тот в хороших латах
Ступает бережно. Порог
Его родной опять зовёт,
Он полон подвигов опрятных,
О чём расскажет в свой черёд
Имперский долг легионера,
А ко всему ещё и вера,
На самый край, что приберёг…
* * *
Не раз распался Карфаген,
Не раз опять уже отстроен,
И этим праведник расстроен,
Что оказался не удел,
О, как тебе – в который раз! –
Отмщеньем будет огонь с неба,
Чтобы ничья не уцелела
В страстях искавшая прикрас
Плоть, отягченная взамен
Того, чтоб славить свыше волю…
Так почему к стыду и горю
Вновь воскресает Карфаген?
* * *
Всё-всё расписано навек,
В реестре пенсий человек
Имеет свой и код и – лик,
К экрану навсегда приник,
Всем звук хорош и славен цвет
Всех достижений и побед,
Где оцифрована свобода,
А также – поступь командора.
* * *
В горах Карпатах одинок
Всяк воин, истины взыскавший
И кровью мир сей подписавший,
Средь тех, кто – ворог, может – волк.
Звериный просвещён оскал
Изменой вековой Европы,
Где, кроме крови и породы,
Иного варвар не сыскал.
* * *
За больную звериную лапу,
За славянский погасший восход,
Гастарбайтера хлебную плату,
Ледяной этот давний поход, –
Стоит требовать сдачи архива,
Строить новый себе Нюрнберг,
Поменять хоть полцарства, полмира
На попойку в последний четверг.
Заливая вином эти сотни
И столетья родных пепелищ,
Вдруг восстанет уже новый сотник
На защиту оставшихся тысяч –
Безвозмездно, за хлеб и за воду,
Отвергая звериный оскал,
За последнюю эту свободу –
Вновь живым, где с победою пал.
* * *
Так очень скоро грянет лавой
За эскадроном эскадрон
По сей дороге запоздалой,
Где прошлое всего лишь сон.
Так призрак доблести и славы
Тревожит вечности покой,
Для букварей священных – главы,
А для стихов – одной строкой.
* * *
Что шлем и перья, что века?
Сгустились сумерки. И бездна
Поманит вновь издалека,
Мой оппонент, мой враг любезный.
И кровь чернеет как всегда
Под этим солнцем. И столетья
Лишь наполняют до верха
На поле брани междометья.
* * *
Вновь опять седлать коня,
И вставать вновь спозаранку,
Не хвали возле меня
Нашего штыка огранку,
Ведь идём мы впереди
Зло за всех обезоружить,
Сердце екнуло в груди –
То метель опять завьюжит.
И не радуйся свинцу –
Ему плоть любая впору,
Ложь и ненависть к лицу
Только ворогу и вору.
И о том ли должно петь –
Всё о тризне погребальной? –
Но – о победившей смерть
Светлой радости пасхальной.
* * *
Как не сыскать в пучине водной
Останки древних якорей,
И в ярости той благородной
Оставшихся в живых людей,
Но так навскидку, наизнанку,
Как сабля, честь ещё жива –
Быть может, вправду, спозаранку
И закусивши удила…
* * *
Сей голос, звук, уже не слово,
Уже не облик и не стать,
Что в звёздный омут унесло бы,
Но только некому восстать –
С кипеньем чести, благородства
Не отверзает речь уста,
Хоть практикующей зовётся,
Пусть даже с пеною у рта.
* * *
Найдётся ещё для лучины
В лесах кой-какой матерьял,
Тем паче (и боле) кручины
С починки забрать самовар,
К электро (ещё) скороварке
Прилажен (уже) змеевик,
Поэт (по давнишней запарке)
Про чай говорить не привык –
С своею мужицкою кровью,
С привычкой к дворянской тоске,
С дурацкою рифмой-любовью,
Что держится на волоске, –
В новейших эпохах-раскладах,
Где ГОСТ (себе) ректификат
И убран в отчетах-парадах
Весь смысл (однажды) «под кат».
* * *
Опять то битвою, то мором
Грядёт отчаянно страда,
Вот только благодатным взором
Не распознать уже врага,
Отвага есть, но честь забыта,
Пропита в становом ларьке,
И быть живым или убитым –
Не распознаешь налегке.
* * *
На воротах – несъёмный замок,
Зацветает озёрная гладь,
Бледный конь, плесневелый творог
Да налог на изгибшую рать.
Так гниёт не пророщенный злак,
Смерть взбухает как белая лилия –
И цветет этот будущий мрак
На костюме, на лацкане Вия.
Заблудившийся бэтээр
Было бы счастье пред новым посевом,
Ноги остались в весенней стерне –
Не под Москвой и не под Ржевом,
Можно сказать, что уже на Днепре.
В тех же степях под суровым Херсоном
Нет уж различья – то Крым или Рим –
Ветер разносит бегущим Нероном
Гектора порох, Ахиллеса дым.
Рима паденья не дивно от века,
Снова Вергилий берёт автомат,
Чтоб сохранить в себе суть человека,
Рад он тому или вовсе не рад.
Там позабытый: под Курском, на Висле
Вечный блуждает в полях бэтээр,
Совесть умолкла, не время для мысли,
Рим это или СССР…
Бремя эпохи, империи вести –
Время повсюду одних панихид:
Вышел за хлебом – вернулся «груз двести»,
Было бы счастье жить и любить.
Смерть хороша в минометном обстреле,
Лучших берёт на себя «ураган»,
(Было бы счастье пожить ещё в теле)
Всё ж эффективней, чем старый наган.
Трою сожгли ещё в прошлом столетье,
Нечем сердца уже больше занять,
И в колеснице, заблудшей как ветер,
Некого больше в бою нагонять.
Боль от любви набирает отличье,
Моль истребляет венчальный наряд,
Больше не жди этой жизни в наличье,
Пал этим летом последний солдат.
Графоман
Прыгает кораблик по волнам,
В море раз бывал и раз молился,
Отмщенье Мне и Аз воздам,
Лучше бы я дома затаился,
Барствовал б себе не по годам,
Измеряя скукой мирозданье,
Возлюбив продавленный диван
И всё то, чему уж нет названья.
Но коварен этот льстивый бес:
Выгнал без приюта в путь-дорогу,
Мол, превознесёшься до небес
И вернешься к отчему порогу,
Разумея славу разных царств
И чудес иных познав наличье,
Вот тогда-то будешь во всём прав,
Обретая верное обличье…
Только дал корабль этот течь,
В страхе даже бравые матросы:
Как себя теперь средь волн сберечь,
Вот судьбы проклятые вопросы.
Много в этой жизни графоман
Обретает в качестве наследства:
Бедный этот самый таракан,
Угодивший в пропасть мухоедства.
* * *
Уже без света, без числа
Всех дней безрадостных морока
Грозит всё поглотить до срока,
Но правда вышняя спасла
Остатки давешний мечты,
Где плод созревший не раздавлен,
Святой среди имен прославлен
И помыслы всегда чисты.
Увы, увы! Сей слог коряв,
Пленен, точней, косноязычьем,
Но неизменно в этом прав
И не кривит своим обличьем.
* * *
Глоток перед смертью – особое дело —
Воды или спирта – уж как повезёт,
Пусть даже одежда не вся обгорела
И та же надежда под коркой живет.
Что станет, что будет – вопрос суетливый,
Шинели на вырост зазря не дают.
И грезит убитый (по жизни счастливый)
О том, что имеет надёжный приют.
Глоток перед жизнью особенно ценен,
Не бойся, дружище, не сбился прицел,
Не важно – богат или, собственно, беден, –
Важней, что в огне и во льду уцелел
Всё тот же глоток ради смерти и жизни,
Пролившийся вдруг из пробитой горсти, –
Пусть даже забытый в последней отчизне –
Водою и кровью жаждет спасти…
* * *
Город канул, и улиц последних
Рассыпается пепел и дым,
Этой жизни имперский наследник
Уже мертв и совсем нелюдим.
Потому что в пределах регистра
Всему выписан белый билет,
И смеётся убитая птица,
Волоча вдруг оживший послед.
* * *
Сколько в этом мире обречённых,
Пусть свободных, пусть уже рабов,
К высшей мере вновь приговоренных,
К пеплу своих собственных домов.
И очаг, который нарисован
Сажей на бревенчатой стене,
Средь собраний на аукционе
Будет обязательно в цене.
* * *
Эти липы, эти ели,
этот, наконец-то, бук,
что нашли и что имели,
эти краски, этот звук.
Рифмой кровь ведь не богата
в оскудении любви,
и горит звезда солдата
на чужой ему груди.
* * *
От отчизны славы уж не надо,
На Афоне и на Соловках
Актуальна только свыше правда
В стоптанных на кручах сапогах.
Москва, 2014
