Глава из нового романа «Фарфоровая память»

* * *

Более пристально старика Кирпичникова Лена рассмотрела на второй день знакомства, когда после работы прибежала его кормить.

Вчера она избегала прямого взгляда на впавшие щёки, орлиный нос и свалявшиеся волосы, больше похожие на приклеенный к черепу кусок грязной мочалки. Её казалось, что старик должен стесняться своего запущенного вида.

Не сумев распутать колтуны, она обстригла их под корень, и заодно обкорнала тощую бородёнку из трёх неопрятных кустиков. Чистый, умытый и накормленный, Олег Иванович выглядел почти прилично.

Самые большие трудности пришлось пережить перестилая диван. Пружинный матрац, продавленный в середине, источал запах, от которого неприятно холодело в желудке, а к горлу подкатывал горячий ком.

— Олег Иванович, давайте я вас переложу в спальню? — рискнула предложить Лена. — Я видела у вас двуспальную кровать.

— Нет! — вскрик Олега Ивановича прозвучал отчаянно и категорично, а глаза метнулись к форточке, панически остановившись на приоткрытой щели.

"Боится снова попасть в ловушку без связи с внешним миром«,— поняла Лена, и не став настаивать, просто принесла из шкафа толстое ватное одеяло, чтобы застелить матрац сверху.

Старик постепенно привыкал к ней, как ребёнок тянется к новой няньке. Исподволь, Лена ловила на себе его изучающие взгляды и мимолётное подобие жалкой улыбки.

Когда она принесла куриный бульон, до краёв заполнив большую кружку, Олег Иванович снова назвал её Серафимой. Каждую букву этого имени он произносил робко, немного растягивая слоги, словно окликал давнюю знакомую, и не был уверен, что она отзовётся.

Несколько раз Лена порывалась расспросить Олега Ивановича про Субботину, но он словно предчувствовал вопрос, каждый раз прячась от ответа за своей слабостью. Между ними как будто установилась немая игра в угадайку. Едва Лена собиралась с мыслями для разговора, старик начинал неровно дышать и закатывать глаза, громко и натужно всхлипывая.
Видимо, он звал её Серафимой под влиянием минуты, и воспоминания о Субботиной были слишком дорогими и глубоко запрятанными, чтобы делиться ими со случайной помощницей.

Но Лена чувствовала, что имеет на эти воспоминания полное право, переданное ей по наследству вместе с пасхальным яичком.

Решив, что после еды старик подобреет и разговорится, она терпеливо села в кресло, исследуя взглядом лепнину высокого потолка и широкие, в метр подоконники.

В отличие от квартиры номер пять, где была прописана Лена, квартира Кирпичниковых выглядела солидно, но стандартно. В ней не витал дух былого, в вещи выглядели унылым ширпотребом советских времён. Точно такая же полированная стенка стояла в квартире подружки Натуськи и у маминой подруги тёти Светы. Красный ковёр на стене диссонировал с зелёными обоями в серебряных ромбах, а центром притяжения служил цветной телевизор с огромным пультом и отломанной крышкой управления.

— Ящик давно не работает, — сказал Олег Иванович про телевизор, — там звука нет, а без звука я смотреть не могу — вижу плохо, в глазах всё расплывается.

Выпив бульон, он прижал к груди кружку, наслаждаясь теплом от нагретого фаянса. На фоне голубого рисунка, его худые пальцы с почерневшими ногтями выглядели руками доисторической мумии, но дыхание со вчерашнего дня стало ровнее, и из глаз исчезла затравленность обречённого.

Не выпуская из рук пустой кружки, старик лёг на подушку, облизал губы и начал рассказывать. Надтреснутый голос хрипел и срывался, как испорченное радио. Иногда Олег Иванович надолго замолкал, уходя мыслями в свою блокадную юность.
Подавшись вперёд, Лена обхватила себя руками, ощущая как в комнату пробился ледяной ветер ранней весны тысяча девятьсот сорок третьего года.

... Девчонка стояла посреди двора и, задрав голову, смотрела в разбитые окна дома номер три в Мучном переулке. На сутулой спине болталась котомка из домотканого рядна, промокшие валенки серыми комами разбухли от воды и грязи, а сбившийся на затылок платок приоткрывал жидкую косицу, перевязанную красной ленточкой. Если бы не коса, то Олежка принял бы девчонку за старуху, случайно пережившую блокадную зиму.

— Эй, что надо? Шляются тут всякие,— он постарался чтобы голос звучал внушительнее. Всё-таки ответственное лицо, которому домоуправ Егор Демидыч поручил присматривать за посторонними.

— Время военное, враг не дремлет, — объясняя ему задание, Демидыч показал на плакат, пришпиленный четырьмя кнопками на дверь дворницкой, и подмигнул, — цени доверие, дело государственной важности.

Девчонка обернулась на голос, и Олег увидел некрасивое лицо с треугольным подбородком и узкие губы, сжатые в ниточку.
— Я ищу квартиру номер пять. Там жил мой... дядя.

Короткая запинка во фразе требовала особого разбирательства. Спроси у него о родственниках, он не задумываясь отрапортует, что родители Кирпичниковы умерли от голода, и в Ленинграде близких нет, а есть только мамина сестра, которая живёт в деревне под Абаканом.

— Фамилия? — Олег подошёл вплотную к девчонке и сурово нахмурился.

От простого вопроса она вспыхнула до корней волос и опустила глаза на носки валенок:

— Евсеев.

Евсеев действительно жил в пятой квартире. Олегу моментально вспомнился невысокий мужчина с мягкими чертами лица и спокойными глазами.

Память была отличная, и жильцов дома он знал наперечёт. До войны не раз гонял с мальчишками по подъезду, на спор нажимая кнопки звонков. Однажды, старушка Жихарева из двадцатой, за это огрела его клюкой по спине, да так, что потом долго чесалось и болело между лопаток.

Но дурёху — девчонку стоило проучить: накануне комендантского часа в гости не ходят, а по домам сидят. И ведёт себя подозрительно, фамилию Евсеева назвала не сразу.

Схватив девчонку за рукав, чтоб не вырвалась, он рявкнул:

— Свою фамилию говори и документ показывай. Нечего тут вынюхивать, время военное. Может ты диверсантка или пособница фашистов?

Закрывшись свободной рукой, как от порыва ледяного ветра, она отшатнулась:

— Нет! Я не пособница! И не диверсантка!

Олег крепче вмял кулак в рукав потрёпанной душегрейки, пока костяшки пальцев не ощутили твёрдость щуплого тела:

— А документики? Разве не знаешь, что приказом Ленгорисполкома всем приказано иметь при себе документы?
Девчонкины глаза заметались как у пойманного зверька, перебегая с его лица то на валенки, то на разбитые окна за спиной.

— Я правда к Евсееву. Он мне поручил его вещь сохранить. Смотри.

Неловко вырвавшись из его рук, девчонка скинула котомку, несколькими заученными движениями развязала туго затянутый узел и из свитка тряпок извлекла что-то бордовое и блестящее. Вот!

От красоты пасхального яйца, лежащего на маленьких ладонях, Олег удивлённо присвистнул, но тут же вспомнил заповеди юного ленинца о борьбе с религиозным дурманом.

«Праздновать Пасху, Рождество и другие поповские праздники, значит лить воду на мельницу империализма», — писалось в газетах, и говорилось по радио. В школе разыгрывали антирелигиозные спектакли, а Олегу однажды дали пионерское поручение выучить забавный стишок из журнала «Чиж».

«Не позволим мы рубить
молодую елку,
не дадим леса губить,
вырубать без толку.

Только тот, кто друг попов
Елку праздновать готов.
Мы с тобой — враги попам.
Рождества не надо нам».

Холодный ветер с севера плескал на эмаль фарфора закатными бликами вечернего солнца.
Олег почувствовал, что у него стали замерзать уши, и коченеть пальцы.

Немного пораскинув мозгами насчёт шпионки, он решил, что навряд ли эта поповская кулёма проникла в их двор с целью диверсии. Мало ли бродит растеряшек по городу, не знающих где голову приклонить. Всех пострадавших регистрировали в домоуправлении и расселяли по освободившимся комнатам, а детей сдавали в детдома.

Отпустив рукав душегреи, он хотел отправить девчонку восвояси:

— Иди отсюда, пока я добрый.

Но она не ушла, только нахохлилась как воробей в мороз, прижала к груди яйцо и жалобно произнесла:

— Помоги, Христа ради, попасть к Никите Евсееву, я ему слово дала. Он велел мне ждать его с войны на Мучном три в квартире пять.