Герой и его правнук

«Как пошли наши ребята
В Красну Армию служить.
В Красну Армию служить —
Буйну голову сложить»
(А. Блок. «Двенадцать»)

«…А после рассудят, кто трус, кто герой,
Что было всерьез, и что было игрой.
А после ответят на сложный вопрос:
Где правда, где шутка, где шутка всерьез».
(Джеймс Крюс. «Мой прадедушка, герои и я»¹)

В истории семьи Гуркиных не имелось ничего примечательного. Это было самое обыкновенное семейство москвичей, предки которых еще до войны перебрались в столицу откуда-то с берегов Белого моря, и с тех пор жили там, позабыв о своей пресловутой «малой родине» и почти ничего зная о своих северных родственниках. Лишь два-три раза в год: на Новый год, Первомай и дни рождения Николай Гуркин обменивался открытками со своей одинокой и бездетной двоюродной бабушкой, Евдокией Николаевной, жившей в каком-то тамошнем селе под названием Ильинское. Кем была и как выглядела эта женщина — он не знал. Потому что никогда ее не видел. Даже на фотографиях. Евдокия Николаевна отчего-то никогда не присылала им своих фотокарточек… Что до ее почерка, по которому, как говорят, можно определить характер и даже внешность человека…то почерк у нее был самый обыкновенный — крупный, аккуратный, с немного неровными контурами букв, как нередко пишут старики. Неудивительно, что для Николая Гуркина эта женщина не представляла никакого интереса… Равно, как и его северные предки. За исключением, разве что, одного. Ибо этот человек был героем.

Коля Гуркин узнал об этом вскоре после того, как пошел в школу. Близилась очередная годовщина Октябрьской революции, когда, по традиции, первоклассников принимали в октябрята. В преддверии сего торжества им задали прочитать что-нибудь о революционерах или героях гражданской войны. Усевшись на кухне, рядом с хлопочущей по хозяйству мамой, Коля читал вслух взятую в библиотеке книжку про Чапаева. И очень удивился, когда мать вдруг прервала его и сказала:

— А ты знаешь, что твой прадедушка тоже был героем гражданской войны?

Эта новость стала для Коли полной неожиданностью.

— А что он такого сделал? — немного невпопад спросил он.

— Он воевал с белыми. — ответила мама. — И погиб, освобождая город Михайловск² от интервентов.

Увы, больше она не знала о нем ничего. За исключением лишь его имени — Степан Гуркин. Что до Коли, то ему вполне хватило рассказанного мамой, дабы проникнуться сознанием важности собственной персоны: как-никак, не у каждого мальчика имеется прадедушка-герой! Но спустя несколько лет в стране началась перестройка. После чего выяснилось, что многие из «героев былых времен» на самом деле являлись вовсе не героями, а злодеями и преступниками. А многие из них просто были забыты. Так стоит ли удивляться тому, что и Николай Гуркин позабыл о своем героическом прадедушке? Ведь теперь герои гражданской войны оказались не в чести…

Однако мертвые имеют свойство иногда «не ко времени и некстати» вспоминаться живым. Вот и Степан Гуркин вдруг негаданно-нежданно напомнил о себе забывчивому правнуку.

* * *

Впрочем, это произошло, как говорится, без всякой мистики. Без «гробовых видений» и вещих снов. Просто в один прекрасный день Николай Гуркин получил от своей двоюродной бабушки-северянки не привычную поздравительную открытку, а письмо. Это уже само по себе было странным: никогда прежде Евдокия Николаевна не писала ему писем. Однако, когда он принялся читать загадочное послание, то удивился еще больше. Старуха настоятельно просила Николая приехать к ней. Причем, чем быстрее, тем лучше. Поскольку, по ее словам, была неизлечимо больна, и перед смертью хотела бы повидать двоюродного внука. А заодно завещать ему свой дом — их общее родовое гнездо.

Вообще то, Николай совершенно не хотел никуда ехать. Особенно, за тридевять верст куда-то на Север, который он представлял этаким медвежьим углом, дремучей глухоманью, лишенной самых элементарных удобств, без которых горожанин уже не мыслит себе жизни. Однако отказаться от заманчивой перспективы получить бабкино наследство мог только последний дурак. А Николай Гуркин всегда считал себя человеком умным и практичным. Вдобавок, он вот-вот должен пойти в отпуск, и был волен либо торчать в Москве, либо поехать куда угодно. В таком случае что мешало ему выполнить просьбу Евдокии Николаевны? Он всего лишь потеряет немного времени — вряд ли тяжелобольная старуха заживется слишком долго. Зато взамен получит целый дом в деревне, который наверняка можно обратить в деньги, и немалые. Вдобавок, у Евдокии Николаевны наверняка имеются сбережения, а в придачу какие-нибудь ценные украшения и старинные вещи. И все это тоже достанется ему! Что ж, по такому случаю он готов съездить не только на Север, но и на край света! Как говорится — выгода прежде всего!

Мог ли он знать, какое наследство ожидает его на родине предков!

* * *

Разумеется, прежде чем отправиться в далекий и незнаемый путь, Николай справился с картами. Не с гадальными, которые, если верить известной песне, сулят лишь «дорогу дальнюю, казенный дом», а с самыми обыкновенными географическими. Ведь он весьма смутно представлял, где обитает Евдокия Николаевна… Оказалось, что село Ильинское, откуда к нему приходили письма от нее — вовсе не такая глухомань, как поначалу представлял себе Николай. Потому что совсем рядом от него, километрах в пятидесяти, находился областной центр, город Михайловск. Мало того — и деревня, и город стояли на берегу одной и той же большой реки Северной Двины, впадающей в Белое море. Это открытие успокоило Николая — значит, он сможет без особого труда добраться до Ильинского. Равно и вернуться домой.

С этой мыслью Николай Гуркин и отправился в путь. В тайной надежде, что ему не придется долго ухаживать за умирающей старухой и совсем скоро он снова окажется в родной и привычной Москве.

* * *

Однако по приезде в Михайловск Николая ожидало весьма неприятное открытие: теплоход до Ильинского по будним дням ходил только дважды в день: рано утром и в пять вечера. На утренний рейс он уже не успел. А до вечернего требовалось ждать почти семь часов. Чтобы убить время, Николай отправился осматривать город.

За полтора часа он обошел весь центр Михайловска. Однако не узрел ничего примечательного и интересного для себя. Пресловутый областной центр оказался довольно убогим провинциальным городком, смотревшимся по сравнению с Москвой, как деревенская девка-сарафанница рядом с лощеной горожанкой. Пожалуй, самой характерной его особенностью было обилие памятников. Они попадались ему буквально на каждом шагу. Тут были памятники Ломоносову, Петру Первому, Юрию Гагарину, жертвам интервенции, Петру и Февронии Муромским, а также каким-то морякам, чьи имена не говорили Николаю Гуркину, не блиставшему знанием родной истории, ровным счетом ничего. А в одном месте, у самой реки, и вовсе виднелся пустой постамент, на коем значилось, что здесь вскоре будет установлен монумент некоему северному революционеру… Однако, похоже, полуразрушенному от времени пьедесталу уже не суждено было дожить до водворения на нем обещанного памятника…

У самой пристани на высоком гранитном постаменте громоздилось весьма примечательное сооружение из бронзы: возле длинноствольной пушки высился некто в кожанке и фуражке. Грудь его крест-накрест была перевязана пулеметными лентами, а на поясе висела кобура. Правой рукой он указывал куда-то вверх. Рядом с ним, внимательно глядя по направлению указующей десницы, стояло двое бородачей в тулупах и ушанках, с ружьями за спиной. На постаменте имелась табличка: «Освободителям города Михайловска от белогвардейцев и иностранных интервентов». Возможно, Николай Гуркин преспокойно прошел бы мимо сего памятника, если бы не две причины. Дело в том, что, несмотря на свою монументальность, сооружение выглядело весьма комично. У человека в кожанке был столь глубокомысленный вид, словно сейчас он говорил своим бородатым товарищам: «гляньте-ка, братцы, паровоз летит!» А те, как последние простаки, доверчиво пялились на небо в надежде узреть там обещанный летящий паровоз…

Но самым главным было не это. Николай Гуркин вдруг вспомнил рассказ матери о своем прадедушке-герое, погибшем при освобождении Михайловска. Интересно, что бы он сказал, увидев, какими изобразили освободителей Михайловска их далекие потомки? Разинул бы рот от удивления? Или в сердцах плюнул и поспешил пройти мимо? И вообще, кем все-таки он был, его прадедушка-герой? Почему-то Николаю Гуркину вдруг очень захотелось узнать об этом…

Заметив поблизости вывеску книжного магазина, он отправился туда в надежде отыскать что-нибудь об истории Михайловска. Однако не смог отыскать ничего, относившегося ко временам гражданской войны. Вернее, там нашлась только книжка под названием «Белый Север». Об интервентах и белогвардейцах в ней было написано весьма подробно. А вот о красных упомянуто лишь «постольку-поскольку». Что ж, как говорится, новое время — новые песни…

Но тут Николай заприметил в дальнем углу магазина букинистический отдел. Он направился туда — и вскоре обнаружил на одной из полок изданную в 1960 году тоненькую потрепанную брошюрку с красной обложкой, под названием «Север революционный». Это был сборник биографий северных революционеров и героев гражданской войны. Книжица стоила смехотворную сумму — всего десять рублей. Пролистав ее, Николай обнаружил целую главу, посвященную своему прадеду, Степану Гуркину. Вот так находка! Теперь правнук героя наконец-то мог удовлетворить свое любопытство и узнать, какими такими подвигами прославился его прадедушка. А заодно и скоротать время до вечернего рейса теплохода до Ильинского.

Не без труда отыскав в близлежащем парке целую и довольно чистую скамейку, Николай погрузился в чтение.

* * *

За полчаса он в подробностях узнал биографию прадеда. Автор книжки подробно рассказывал о том, как мальчик Степка из северного села Никольского, потеряв отца и мать, сызмальства был вынужден батрачить на старосту, лавочника и попа, получая за свой труд жалкие гроши. А потом вместе со старшим товарищем Максимом Пахомовым отправился на заработки в Михайловск. Там, на лесопильном заводе Фигельсона, Степан вступил в социал-демократический рабочий кружок и начал читать революционные книги и листовки. Спустя год после этого он уже шел с красным флагом во главе первомайской рабочей демонстрации, распевая «Интернационал». И, разумеется, на другой же день после этого был уволен. Около года он промыкался в поисках работы, однако так и не смог найти ее: юношу отовсюду увольняли, как политически неблагонадежного. Поэтому ему пришлось вернуться в Никольское и снова гнуть спину на сельских богатеев, пока 21 мая 1920 г. он не вступил в большевистский отряд комиссара Ефима Вендельбаума, шедший освобождать Михайловск от белогвардейцев и интервентов. Однако на другой день отряд Вендельбаума, или «красная эскадра»³, как его называли в народе, был наголову разгромлен интервентами на подступах к Михайловску. Из ее бойцов не уцелел ни один. Степан Гуркин пал смертью храбрых. Однако правое дело, за которое он погиб, одержало победу. И память о юном герое революции переживет века. Его именем названа одна из улиц в селе Никольском, где он родился. А вся его жизнь и героическая борьба являются прекрасным примером для нашей молодежи, наших современников — строителей коммунизма.

Николай разочарованно захлопнул книжку. Выходит, весь подвиг Степана Гуркина состоял в том, что он погиб вместе с пресловутой «красной эскадрой»… Честно говоря, он ожидал от своего предка чего-то более героического… Впрочем, разве это так важно? Его прадед — герой. И теперь он наконец-то узнал, в чем состоял его подвиг.

Увы, правнуку героя было невдомек, что он не знает о прадедушкиных деяниях ровным счетом ничего!

* * *

В пять вечера уставший от хождения по городу Николай Гуркин наконец-то сел на теплоход и отправился на родину предков, в Ильинское. Оказалось, что путь туда занимал около часа. От города до Ильинского теплоход приставал к берегу четыре раза. Самая первая из остановок носила странное название: «Гиблое». Неудивительно, что Николай поинтересовался у попутчицы, невысокой полной женщины средних лет, отчего так зовется эта местность.

— А кто ее знает! — отмахнулась та. — Наверное, оттого, что здесь болот много. Куда не пойдешь — везде болота. Одно слово: гиблое место…

— И вовсе не потому. — вмешался в разговор пожилой мужчина интеллигентного вида в старомодном поношенном пиджаке, на миг оторвавшись от газеты. — Здесь, молодой человек, во время гражданской войны белые потопили пароход с красноармейцами. Вот с тех пор это место и прозвали: Гиблое.

Николай с любопытством смотрел на проплывавшие мимо высокие берега, поросшие высоким кустарником. Выходит, его прадед погиб именно здесь?

Тут, по закону жанра, требовалось бы погрузить героя в скорбь о героическом предке. Или в глубокомысленные размышления о смутах и междоусобицах минувших времен. Однако Николаю Гуркину было любопытно лишь одно: на каком берегу стояла батарея интервентов, потопивших «красную эскадру»? На правом, более пологом, или на левом, крутом и высоком?

* * *

Сойдя на берег, Николай растерянно осмотрелся вокруг. Потому что совершенно не представлял, куда идти дальше. На всякий случай он вынул из кармана смятый конверт с письмом Евдокии Ивановне. В обратном адресе была указана какая-то улица Юбилейная, дом 6. Вот только вопрос: «где эта улица, где этот дом»?

— А где тут у вас улица Юбилейная? — спросил Николай стоявшую на пристани женщину, на вид примерно одних с ним лет.

Та внимательно посмотрела на него.

— А Вы к кому приехали? — спросила она.

— Мне надо на Юбилейную, дом шесть. — произнес Николай, которого до глубины души возмутило любопытство деревенской бабы. Какое ей дело до того, к кому он приехал? Неужели у нее не хватает ума просто объяснить ему, как пройти на эту злосчастную Юбилейную улицу? Так нет же — суется с расспросами…

-Так Вы к Евдокии Ивановне? — догадалась незнакомка и ее лицо сразу сделалось грустным. — Ее уже десять дней, как похоронили… А Вы, наверное, ее московский родственник, да?

Еще миг, и Николай наверняка высказал бы этой навязчивой особе все, что он о ней думает. Впрочем, и покойная Евдокия Ивановна хороша. Это же надо было разболтать на всю деревню о своей московской родне!

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. Немецкий детский писатель ХХ в., автор известной сказки «Тим Талер, или Проданный смех». Его автобиографическая повесть «Мой прадедушка, герои и я», действие которой происходит в Германии в 1940 г., посвящена теме истинного и ложного героизма.
2. Этот город, равно как и история его освобождения от интервентов — вымышлены. И, хотя в ряде случаев автор использовал реальные факты из истории гражданской войны на Севере, они изменены до неузнаваемости. Так что не следует отождествлять Михайловск с Архангельском.
3. Прототипом этой эскадры является карательный красноармейский отряд М. Мандельбаума, в годы гражданской войны разъезжавший по Печорскому краю на пароходах и «насаждавший власть большевизма» путем грабежей, истязаний и убийств местного населения (Фофанова В. В. «Гонения на Православную Церковь в 1918—1919 гг. на Русском Севере.// Новомученики и исповедники земли Архангельской. — Архангельск, 2006. — С. 33). Однако история «красной эскадры» в рассказе — полностью вымышлена.