Дом на песке

Д.В. Иванову

Она проснулась около полуночи. Что поделать, бессонница — нередкий удел старых людей, живущих воспоминаниями о прошлом. Вдобавок, под самым ее окном громко и тоскливо выл старый сторожевой пес Байкал. А это означало, что все попытки снова заснуть заведомо окажутся безуспешными. Поэтому она засунула отекшие ноги в грязные стоптанные тапки и, опираясь на клюку, отправилась бродить по дому. Она делала это каждую ночь, когда ей не спалось.

…Этот дом был воплощением ее давней и заветной мечты. Потому что прежде у нее никогда не было своего дома. Мало того — именно незадолго до ее рождения их семья стала бездомной. Старшая сестра Рита рассказывала ей, что дом пришлось продать после того, как умер отец. Ведь тех денег, что зарабатывала мама, было слишком мало, чтобы расплатиться с долгами и прокормиться самим. Тогда-то и начались их скитания по чужим углам. И именно поэтому ей, родившейся уже после смерти отца, дали скорбное имя «Мара» — горькая.

Рита очень любила вспоминать и говорить о том, навсегда утраченном ими, доме. Холодными осенними вечерами, когда в полуподвальной комнатушке, которую они снимали, становилось особенно тоскливо, она рассказывала Маре, каким замечательным он был. Как в нем было уютно, и какие чудесные яблоки и груши росли у них в саду! В воображении Мары эти истории обрастали новыми реалиями. Поэтому дом, о котором рассказывала Рита, представлялся ей чем-то вроде сказочной избушки со стенами из пряников и леденцовой крышей, утопающей в зелени деревьев, усыпанных румяными плодами. И она мечтала, что, когда вырастет, сделает так, чтобы у них — у мамы, и брата Наума, и сестры Риты — появился такой дом.

Прошли годы. Мара выросла. Надо сказать, что за это время в мире, особенно же — в той стране, где она жила, многое изменилось. Но бывает, что легче изменить мир, чем сердце одного-единственного человека. Вот и Мара, став советской гражданкой и студенткой мединститута Марой Самуиловной, продолжала жить своей детской мечтой о собственном доме. Поэтому, получив врачебный диплом, она поехала работать на Север. Ей рассказывали, будто там не так много врачей-стоматологов. Стало быть, думалось Розе, она сможет быстрее заработать деньги на покупку дома.

Она поехала туда вместе с мужем, Иваном Тихоновичем, тоже стоматологом. Правда, он имел иную специализацию, будучи стоматологом-ортопедом. Между прочим, он сам мастерски изготовлял зубные протезы, мосты и коронки, так что при необходимости совмещал в одном лице не только врача, но и зубного техника. В отличие от своей деятельной и властной супруги, Иван Тихонович имел крайне мягкий и покладистый характер. Поэтому всякому, кто хоть раз да видел их вместе, было очевидно, что во главе их семьи стоит именно Мара Самуиловна. Она была высокой, красивой, темпераментной женщиной, любившей яркую одежду и украшения. Рядом с нею тщедушный, хромой и близорукий Иван Тихонович, в неизменном простом и изрядно поношенном светленьком костюмчике, смотрелся более чем скромно. Надо сказать, что главным из всех достоинств своего мужа Мара Самуиловна считала то, что он никогда ни в чем ей не перечил и всегда поступал по ее желанию. Что же до Ивана Тихоновича, то он никогда не задавался вопросом, за что именно любит свою «Марочку» — он просто горячо и беззаветно любил ее — и все.

Уезжая на Север, Мара Самуиловна надеялась, что вскоре вернется в родные края. Но вышло так, что она осталась там навсегда. Сначала помешала война, во время которой они с Иваном Тихоновичем работали в местном эвакогоспитале. Затем нужно было выучить детей. Впрочем, узнав, что во время войны погибли все ее родные — и старенькая мама, и брат Наум, и сестра Рита, и их дети, она поняла — путь на родину ей заказан. Ведь там ее больше никто не ждал. И некому теперь было порадоваться, что ее детская мечта о своем доме сбылась.

Она купила этот дом уже после войны. Он был старинным, высоким и очень большим. Первый его хозяин, купец, как говорится, отгрохал его с купеческим размахом, на века. Не ведая, что жить в этом доме ему доведется совсем недолго… Правда, к тому времени, когда Мара Самуиловна приобрела этот дом, он изрядно обветшал. Впрочем, даже в таком плачевном состоянии он смотрелся еще весьма внушительно, этаким «барином после семнадцатого года», голым и босым, но все же сохранившим остатки былой спеси. Именно поэтому Мара Самуиловна и купила его.

Вслед за этим у старого дома началась новая жизнь. И сам он — отремонтированный, заново покрашенный, крытый блестящей жестью — изменился до неузнаваемости. Но гораздо большие перемены произошли у него внутри. Там разместилась маленькая, но прекрасно оборудованная частная стоматологическая поликлиника. Сначала ее посетитель попадал в широкий коридор, где, над рядом венских стульев у стен, красовались портреты Павлова, Боткина, а также Менделеева в тяжелых позолоченных рамах. Из коридора вели три двери, на которых виднелись черные с золотом таблички: «приемная врача», «смотровая» и «лаборатория». За первой из этих дверей находился светлый, блистающий ослепительной чистотой кабинет с массивным деревянным стоматологическим креслом с никелированными подлокотниками и подголовником. Правда, от одного взгляда на соседствовавшую с этим креслом бормашину, любопытный посетитель спешил поскорее оказаться по другую сторону двери… Здесь, как грозная и неумолимая жрица, облаченная в белые одежды, безраздельно царила Мара Самуиловна. Два других кабинета занимал Иван Тихонович. За дверью с табличкой «лаборатория» была его мастерская, где он, как скульптор, делал гипсовые слепки и формы, и, как ювелир, плавил в тиглях золото. На коронки шли сломанные или ставшие ненужными ювелирные изделия. Например, тоненькое колечко с гербом города Алушты, или дутая, со вмятиной на боку, золотая брошка в виде пухлого сердечка, пробитого стрелой, или пустой медальон с чьим-то вензелем на крышке... Возможно, умей эти вещи говорить, они смогли бы многое порассказать о своих владельцах. Но, к сожалению, а вероятнее, к счастью — вещам этого не дано…

В другой половине дома хозяева жили. Здесь были ковры и старинные зеркала, прекрасная мебель. В большой комнате, служившей гостиной, на видном месте стояла горка, где, среди изысканных чашек, ваз и статуэток красовалось большое блюдо саксонского фарфора — подарок хозяйке от одного высокопоставленного пациента. А в углу, рядом с изразцовой голландской печкой, потихоньку рассыхаясь, притулилось трофейное немецкое фортепиано. Под потолком висела массивная хрустальная люстра, в былые времена явно украшавшая не то чей-то особняк, не то какую-то церковь… Часть этих вещей была презентами благодарных больных, часть — приобретениями самой Мары Самуиловны. Нередко пациенты, которым нечем было расплатиться, предлагали ей вместо денег старинные вещи или украшения. Мара Самуиловна придирчиво отбирала понравившееся, втайне радуясь возможности по дешевке заполучить для себя и своего дома очередную ценную вещицу.

Надо сказать, что Иван Тихонович не разделял пристрастия своей супруги к коврам, фарфору и золоту. Однако, по своему обыкновению, предоставил ей полную свободу действий. Сам же поселился в маленькой комнатке, окна которой выходили в палисадник. На ее окнах стояли горшки с цветами, а под форточкой висела собственноручно сделанная им из фанеры птичья кормушка. Там он и проводил почти все свободное время, лишь иногда заглядывая во владения Мары Самуиловны и не проявляя никакого интереса к ее очередным приобретениям. Зато для нее смысл жизни заключался именно в том, чтобы ее дом всегда был и оставался полной чашей.

Поэтому она не сразу заметила и осознала, что эта чаша уже давно дала трещину. Ее старший сын Яков не оправдал ее надежд. Он был ее любимцем. Поэтому, помня собственное полунищее детство, Мара Самуиловна тщательно заботилась о том, чтобы сын всегда был одет лучше других и ни в чем не знал недостатка. Якову было невдомек, что и обилие карманных денег, и прислуга-домработница — не нечто должное и само собой разумеющееся, а итог труда его родителей. Но он быстро усвоил, что мать желает, чтобы он , если не был, то хотя бы выглядел самым выдающимся среди сверстников. Но, поскольку он не имел ни желания, ни навыка трудиться, то предпочитал обращать на себя внимание совсем иными способами — кутежами да хулиганскими выходками, от последствий которых его неизменно спасала мать. В мединституте, куда Мара Самуиловна пристроила сына, он не проучился и года. А все ее попытки с помощью влиятельных знакомых пристроить его на работу неизменно кончались тем, что Якова увольняли за пьянство и прогулы. А потом у нее стали пропадать деньги, а также кое-какие золотые украшения из заветной шкатулки… Мара Самуиловна знала, что это — дело рук ее сына. Однако молча терпела его выходки, боясь, что, предав их огласке, повредит собственной врачебной репутации. Со временем эти кражи стали обычным явлением, и продолжались до тех пор, пока однажды вечером, возвращаясь домой после очередной выпивки с дружками, Яков не попал под трамвай…

После гибели сына она часами просиживала в его комнате, перебирая и разглядывая его вещи. Пока однажды в дальнем углу ящика его письменного стола не обнаружила тетрадку в черной коленкоровой обложке. Это был дневник Якова. Наугад раскрыв его, Мара Самуиловна пробежала глазами несколько страниц, и…с отвращением швырнула свою находку назад. После этого она заперла комнату сына. С тех пор никто и никогда не переступал ее порога.

Впрочем, у нее еще оставалась дочь, названная Ритой в память о погибшей сестре. Она родила ее, будучи уже немолодой, когда убедилась, что сын вырос никчемным бездельником, в надежде, что, в отличие своего старшего брата, этот ребенок не посрамит ее надежд. К дочери она была строга и требовательна. Впрочем, Рита была очень послушной и прилежной девочкой, хотя, пожалуй, слишком замкнутой, так что подруг у нее не было никогда. Училась она блестяще, и после школы, повинуясь желанию матери, поступила в медицинский институт. Радости Мары Самуиловны не было предела. Пока, будучи уже студенткой выпускного курса, после первого сданного на «четверку» экзамена, Рита не угодила в психиатрическую больницу с дебютом шизофрении. Там, спустя несколько лет, она и умерла. Но Мара Самуиловна заживо похоронила дочь, едва узнав об ее диагнозе. Дальнейшая судьба Риты ее уже не интересовала. Ведь болезнь дочери означала крах ее врачебной карьеры. И крах ее собственных надежд на то, что та продолжит ее дело.

Вскоре после того, как Риту увезли в больницу, она зашла в ее комнату. Окинула взглядом тщательно разложенные на столе книги и ручки, аккуратно заправленную кровать… И остолбенела — прямо над ней, на стене, углем был нарисован дом, похожий на сказочный дворец, над которым нависла чудовищная черная волна… Почему-то при виде этого рисунка дочери ей стало не по себе. Выскочив из комнаты, она захлопнула дверь и закрыла ее на ключ. И больше никогда не заглядывала туда.

Всю свою обиду на судьбу она выместила на муже, обвинив его и в гибели Якова, и в болезни Риты. Это из-за него у них родились такие неудачные дети! Наверняка он скрыл от нее то, что у него в роду были психически больные. Ведь, знай она это, никогда бы не вышла за него замуж! А теперь по его вине они лишились детей, и вся ее жизнь сломана! Напрасно Иван Тихонович, заикаясь, пытался что-то сказать в свое оправдание — она заявила, что отныне они чужие друг другу. С тех пор Иван Тихонович окончательно замкнулся и затворился в своей комнатке, выходя оттуда лишь на работу, да на кухню, чтобы поесть. Его присутствие в своем доме Мара Самуиловна терпела только потому, что заменить его было некем. Посторонним врачам она не доверяла. Вдобавок, им необходимо было бы платить. А Иван Тихонович безропотно и на совесть выполнял любую работу. Вдобавок, являлся полнейшим бессребреником.
Впрочем, даже после всех этих событий жизнь в ее доме продолжала идти по однажды и навсегда заведенному порядку. Так смертельно раненый солдат все еще бежит в атаку, не сознавая, что уже убит. Поскольку супруги слыли лучшими стоматологами в городе, от пациентов у них, как говорится, не было отбою. Правда, Иван Тихонович все чаще жаловался на одышку и тяжесть в груди. Однако Мара Самуиловна не обращала внимания на его жалобы. Как-то утром встревоженная домработница сообщила ей, что накануне вечером Иван Тихонович, вопреки обыкновению, почему-то не ужинал. И поскольку как раз в это время на прием явился пациент, желавший поставить золотые коронки на передние зубы, Маре Самуиловне пришлось отправиться на поиски Ивана Тихоновича. Она нашла его в мастерской. Он лежал на полу, а по его лицу ползла невесть откуда взявшаяся большая зелено-черная муха…

Лишь тогда она впервые переступила порог его комнаты. Там было прохладно и полутемно. В углу виднелась потемневшая от времени икона, на которой был изображен Христос в терновом венце. Перед нею висела стеклянная лампадка с головками херувимов по бокам. На столе, рядом со стаканом в жестяном подстаканнике, лежали маленькие, истертые до блеска, шерстяные четки. В углу стоял шкаф, полный старых книг с кожаными корешками. Мара Самуиловна наугад взяла одну из них и прочла первую попавшуюся строчку: «не надейся, душе моя, на тленное богатство и на неправедное собрание, вся бо сия не веси кому оставиши…» Затем положила книгу назад, вышла из комнаты и закрыла дверь на ключ.

После этого ее дела стали приходить в упадок. Потому что заменить Ивана Тихоновича было некем. Вдобавок, Мара Самуиловна старела, и глаза и руки все чаще и чаще подводили ее. Мало того — с временем редкие пациенты и знакомые стали казаться ей злоумышленниками, желающими ограбить ее. Отнять то, что она копила и наживала всю жизнь. Тогда она заперла все комнаты, переселившись в каморку домработницы, и завела сторожевого пса по кличке Байкал, который злобно набрасывался на каждого, кто пытался заглянуть к ней во двор. После чего люди стали обходить ее дом стороной.

Дом Мары Самуиловны старел и разрушался вместе со своей хозяйкой. Вскоре после смерти Ивана Тихоновича, во время невиданного уже лет сто половодья, затопившего старую часть города, он сильно пострадал от воды. После чего покосился и стал уходить в болотистую почву, словно тонущий корабль — в морскую пучину. Случайным прохожим он мог бы теперь показаться нежилым. Если бы из-за его ворот не слышался злобный лай, а по ночам — тоскливый вой Байкала.

Мара Самуиловна выходила из своего дома лишь раз в неделю, чтобы купить продуктов в соседнем магазине. И, видя жалкую, грязную, неряшливо одетую старуху, некоторые сердобольные продавщицы клали ей в кулек лишнюю булочку, думая, что перед ними — нищая. Потому что никто уже не помнил, какой красавицей была когда-то Мара Самуиловна, и какие наряды и украшения она носила. Да если бы кто и помнил, вряд ли узнал бы ее — такой.

Эти выходы в магазин были последним, что еще связывало Мару Самуиловну с миром живых людей. Все остальное время она просиживала в своей каморке, наедине с горькими думами и воспоминаниями. А бессонными ночами, под вой Байкала, как тень, бродила по дому. Вернее, по той его части, где когда-то они с Иваном Тихоновичем вели прием больных. Потому что жилая половина уже давно была погребена под провалившейся крышей.

…Вот и сейчас, совершая очередной ночной обход своих полуразрушенных владений, она вошла в пропахшую сыростью темную комнату с провисшим потолком. Когда-то здесь был ее кабинет. Впрочем, теперь об этом напоминало лишь стоявшее у окна стоматологическое кресло. Осторожно нащупывая клюкой уцелевшие половицы, Мара Самуиловна подошла к креслу и тяжело опустилась на него. Потом окинула взглядом пустой кабинет с покрытыми плесенью стенами и заржавевшей бормашиной в углу. И заплакала. Впрочем, что еще остается человеку, осознавшему, что дом, который он созидал всю жизнь, оказался домом, построенным на песке?..