Докатился...

Епископ Гедеон^[1], недавно назначенный на Михайловскую и Наволоцкую кафедру вместо переведенного в другую епархию Владыки Михаила, готовился отойти ко сну. Надо сказать, что сегодня у архиерея выдался многотрудный день. С утра — дела в епархиальном управлении. А вечером — служба в Преображенском соборе. Как же все это его утомило… И вот теперь епископ, еще молодой, но болезненно тучный человек с редкой бородой и одутловатым лицом цвета сырого теста, полулежал на двуспальном ложе, устланном шелковыми простынями, по белизне способными соперничать со снегами Гималаев, положив босые ноги на пуховую подушку. И увлеченно перелистывал страницы… еще пахнувшего типографской краской зарубежного каталога автомобилей. А рядом, на изящном прикроватном столике со столешницей из розового мрамора, лежали еще несколько каталогов, а также номера журнала «Авторевю», «За рулем» и «4x4 Club», что свидетельствовало о том, с каким вниманием Владыка Гедеон относился к достижениям мирового автопрома. Прежде всего — зарубежного.

— Молитвами святых отец наших… — проблеял за дверью певучий тенорок.

— Аминь! — буркнул архиерей, недовольный тем, что его оторвали от любимого занятия.

Дверь отворилась. Смиренно преклонив главу и уставив долу бегающие глазки, в архиерейскую спальню вошел келейник из академиков-практикантов по имени Онисим^[2]. С виду он казался воплощением святого послушания. Однако на самом деле сей не по летам благоразумный юноша не ревновал небесной славе преподобных Акакия и Досифея^[3], а просто-напросто следовал всем известной мудрости, гласящей: «…кто унижает себя, тот возвысится»^[4]. Или по-народному: «ниже поклонишься — выше поднимешься».

— Благословите, Владыко… — произнес он тоном, в котором так и слышалось «чего изволите».

— Вот чего… — ответствовал епископ, лениво пошевелив пальцами ног. — Почитай-ка ты мне правило. А то — видишь, как у меня после службы ножки отекли…

Вскоре услужливый келейник, облаченный в стихарь и препоясанный орарем, уже стоял перед аналоем, и старательно вычитывал за Владыку молитвенное правило. В то время как епископ, возлежа все в той же позе, внимательно изучал автомобильный каталог, периодически делая в нем пометки авторучкой «Ватерман» из лимитированного выпуска: в корпусе из серебра, с пером белого золота. И вяло делая уставные возгласы в тех местах правила, где келейник деликатно делал паузу.

Они закончили чтение вместе. После чего Онисим благоговейно закрыл книгу и, ступая бесшумно, как собственная тень, на цыпочках вышел из спальни. А архиерей опочил мирным и безмятежным сном, в котором ему снились те самые автомобили, которые он видел на страницах каталога, лежавшего сейчас у него под подушкой. Причем все они: и красный «Мицубиси», и «Сузуки Витара», и «Ниссан Патрол» и даже несравненная «Тойота Лендкрузер» — принадлежали ему… И радуясь этому, епископ улыбался так лучезарно и по-детски безмятежно, что стороннему наблюдателю могло бы показаться: он зрит во сне райские кущи…

* * *

Надо сказать, что страсть Владыки Гедеона к автомобилям была вполне объяснимой. Ведь в свое время, когда он еще не был ни епископом, ни даже монахом, был он самым обыкновенным таксистом Гришкой Марычевым, бойко крутившим баранку и регулярно справлявшим с приятелями по пятницам «день шофера». Так продолжалось до тех самых пор, пока, в поисках лучшего заработка, не устроился Гришка на более выгодную работу, а именно — в Н-ское епархиальное управление, став личным водителем одного хорошо известного всем нам митрополита. Парень он был веселый и разговорчивый, а ныне покойный митрополит, как известно, таких людей весьма жаловал. Так что вскорости стал таксист Гришка иеродиаконом отцом Гедеоном, затем иеромонахом, затем игуменом, а со временем, благодаря протекции все того же митрополита, вырулил и в архиереи. Однако, словно в подтверждение поговорки «одежда монахом не делает», в душе он остался все тем же таксистом Гришкой, страстным любителем автомобилей, особенно же — японских внедорожников. Именно поэтому у Владыки Гедеона было любимое присловье: «правильный руль слева не делают»^[5].

И именно поэтому сего епископа, в отличие от его предшественника, Владыки Михаила, не интересовали ни благолепие храмов и их убранства, ни красота Богослужения. Зато предметом его пристального внимания было качество парковки перед тем или иным храмом. И едва ли не первым деянием епископа Гедеона после восшествия на Михайловскую и Наволоцкую кафедру, на которой, как думалось сему архипастырю (и не без оснований!) он пребудет всего лишь проездом, стало распоряжение настоятелям всех церквей епархии срочно прислать ему фотографии парковок перед их храмами. После чего к не проявившим должного радения об устройстве оных были применены соответствующие меры… Ибо, подобно великому Станиславскому^[6], утверждавшему, что театр начинается с вешалки, Владыка Гедеон был убежден — храм начинается с парковки перед ним.

Поэтому он с крайним и нескрываемым неодобрением отзывался о деятельности своего предшественника по кафедре — епископа Михаила. Подумаешь — открыл два монастыря и полтора десятка новых храмов, да заложил и почти достроил новый кафедральный собор… Эка невидаль! Зато он проявлял непростительное нерадение о церковных парковках! А на какой машине он ездил! На БМВ двенадцатилетней давности! Тем самым позоря не только себя самого, но и всю епархию. Ведь о состоянии епархии судят по архиерейской машине. Увы, «Тойота-Лендкрузер» ему только снится…

Именно поэтому каждое утро, после пробуждения, епископ Гедеон всегда пребывал не в духе.

* * *

В то самое время, когда архиерей мирно почивал, так сказать, в объятиях Морфея^[7], одному из клириков его епархии, а именно — отцу Анатолию Дубову, служившему в пригородном селе Устьянском, было не до сна. Ибо он раздумывал о предстоявшей ему завтра аудиенции у Владыки. Эта аудиенция должна была решить судьбу отца Анатолия.

Думаю, вы понимаете, что я имею в виду… Если же нет, то придется познакомить вас с отцом Анатолием — личностью в своем роде весьма примечательной. Тем более, что поговаривают, будто он — одного духа с Владыкой Гедеоном… Хотя отец Анатолий, а в недавнем прошлом Толян Дубов, по прозвищу Дуб, до своего прихода в Церковь был не таксистом, а бизнесменом. Однако уверовав и крестившись после несчастного случая, чуть не оборвавшего во цвете лет его многогрешную жизнь, в душе он остался все тем же дельцом Толяном, ищущим везде и во всем собственной выгоды. И потому счел выгодным для себя сменить офис на алтарь.

Поначалу церковная карьера Толяна Дубова складывалась на редкость удачно: не прошло и года, как Владыка Михаил рукоположил его во иерея, а он уже стал ключарем Спасо-Преображенского собора. Однако отцу Анатолию (которого недруги и завистники прозвали «отцом Дуболомом»), подобно старухе из известной все нам сказки, хотелось большего. В самом деле, отчего бы ему не стать настоятелем собора? Ведь нынешний настоятель, протоиерей Федор Лушев — уже глубокий старик. Пора бы ему уступить место отцу Анатолию, а самому отправиться за штат. Однако он, не иначе как по старческому упрямству, твердит: «пою Богу моему дондеже есмь»^[8]. И потому нет надежды, отец Феодор по доброй воле уберется на давно заслуженный отдых! В таком случае нужно показать епископу Михаилу, что ключарь собора гораздо больше радеет о церковном благолепии, чем его настоятель! А там пусть сам решит, кто более достоин настоятельства: безвольный и бездеятельный старик отец Феодор или молодой, деловой и энергичный отец Анатолий!

Придя к такому решению, отец Анатолий начал ремонт собора, усердно очищая его от всякого хлама и старья. И предвкушая свой скорый триумф. Мог ли он подумать, что вместо этого угодит в опалу, дав своим недругам повод для новых насмешек: «ну и наломал же дров наш отец Дуболом»!

А ведь как красиво и благолепно смотрелся на куполе собора поставленный им новенький золоченый софринский крест! Что до старого, то отец Анатолий распорядился распилить его на куски и сдать в металлолом — туда ему и дорога! И надо же было случиться, что этот крест откопал на металлобазе какой-то ушлый журналист. После чего опубликовал в своей газетенке целую статью об этой находке, да не одну. Мол, это единственный церковный крест в Михайловске, переживший закрытие и разрушение в двадцатые годы всех городских храмов. Уцелел же он потому, что тогда прихожане Преображенского собора горой встали на его защиту — и отстояли. Так что это — реликвия, свидетельство стояния за веру наших предков, о чем да ведают потомки православных…

Прочитав эти статьи, епископ Михаил распорядился поместить старый соборный крест на почетном месте в строящемся Михайловском соборе. А отца Анатолия, по вине которой епархия чуть не лишилась одной из своих реликвий, перевел из собора на настоятельство в Покровский храм села Устьянского. Что новоиспеченный настоятель счел не повышением — ссылкой.

Впрочем, отец Анатолий был уверен, что пробудет в ней недолго. Ведь Владыка Михаил имеет обыкновение время от времени объезжать приходы своей епархии. Разумеется, он посетит и Устьянское… А к его приезду отец Анатолий ударными темпами проведет в Покровском храме столь же капитальный и радикальный ремонт, какой он до этого произвел в Преображенском соборе. Разумеется, епископ оценит его ревность о церковном благолепии. После чего сменит гнев на милость и вернет отца Анатолия в собор. Поскорее бы…

Надо сказать, что отцу Анатолию пришлось недолго ждать визита Владыки. Вот только епископ Михаил приехал в Устьянское не один. А с внучкой одного из прежних настоятелей Покровского храма, недавно прославленного в сонме Новомучеников и Исповедников Российских. И что же? Оказалось, что священномученик, поминаемый на службах во всех храмах Михайловской епархии, жил в том самом старом церковном доме, который отец Анатолий недавно распорядился снести и распилить на дрова. Потому что счел более выгодным устроить на его месте парковку для своего «Мицубиси» и для машин духовных чад, приезжавших к нему из Михайловска. То-то тогда натерпелся страху отец Анатолий! Хотел, как выгодней, а сделал…как всегда!

Однако Владыка Михаил оставил очередное деяние «отца Дуболома» без последствий. А его самого — на прежнем месте. Возможно, епископ мудро рассудил: уже дважды наступив на одни и те же грабли, не стоит повторять этот болезненный опыт в третий раз на новом приходе… Тем не менее, теперь отцу Анатолию пришлось расстаться с мечтой о триумфальном возвращении в собор. И даже то, что он бывал в Устьянском всего три раза в неделю: а именно в субботу и воскресенье, да еще в среду, когда «требничал»^[9], а все остальное время проводил в Михайловске, не радовало опального иерея. После собора, где он был без пяти минут настоятелем, прозябать на сельском приходе! Это же ссылка, настоящая ссылка! Причем бессрочная…

Именно поэтому внезапная смена архиерея несказанно обрадовала отца Анатолия. Ведь для него это было счастливым шансом вернуться в Михайловск, в собор. Оставалось лишь снискать расположение нового Владыки. А как именно это сделать — отец Анатолий знал по своему давнему опыту бизнесмена…

Но, к великому горю отца Анатолия, конвертик, который он вручил Владыке Гедеону, явившись к нему на аудиенцию, на сей отчего-то не явил свое волшебное свойство. И не изменил его судьбу к лучшему. Впрочем, на днях епископ Гедеон почтил своим визитом приход в селе Устьянском. Тут-то отец Анатолий и понял, с какой стороны нужно, так сказать, подъехать к Владыке, чтобы снискать его милость. Причем не наудачу — наверняка.

Архиерей приехал на том самом старом БМВ, на котором его предшественник, Владыка Михаил, изъездил всю свою обширную епархию, причем не по разу. И отец Анатолий имел возможность наблюдать, с каким трудом тучный и неповоротливый епископ Гедеон, бормоча нечто весьма неблагозвучное для архиерейских уст, выбирался из салона машины. При этом он был мрачен, как грозовая туча, из которой в любой миг может полыхнуть молния. Разумеется, к нему проворно подскочил услужливый келейник… Однако епископ одной рукой оттолкнул его прочь, а другой яростно захлопнул дверцу машины. Вот тогда-то отец Анатолий и смекнул… А после последовавшей позднее приватной беседы с келейником Онисимом, изучившим все прихоти и повадки своего Владыки, и которому французский коньячок развязал язычок, окончательно убедился — это сработает, не может не сработать, непременно сработает! И пусть только посмеет кто-нибудь назвать его после этого «отцом Дуболомом»! Он еще возьмет свое! И та вся, и больше сих!^[10]

* * *

…На другой день, около полудня, мрачный и хмурый Владыка Гедеон одиноко сидел в своем кабинете в здании Михайловского епархиального управления. А сотрудники оного проходили мимо его двери на цыпочках, боясь нарушить покой архиерея. Ведь они знали: с утра епископ всегда не в духе. И первый, кто дерзнет войти к нему в кабинет, подобно отважной Есфири пред грозные очи Артаксеркса^[11], рискует стать жертвой владычнего гнева. Так что лучше не искушать судьбу. Береженого Бог бережет!

Откуда им было знать причину всегдашней утренней хандры Владыки Гедеона! А она была до крайности проста: епископ бодрствовал. И потому вместо удобного, мягкого и просторного кресла любимой «Тойоты-Лендкрузер», которую он объезжал во сне, как лихой наездник из прерий — пойманного им дикого мустанга, Владыка был вынужден сидеть в узком офисном кресле, которое сдавливало его тучное тело, словно тесная, рвущаяся по швам одежда, словно пыточные тиски…

И тут в дверь постучали…

* * *

— Молитвами свята-а-аго Владыки нашего, Господи Иисусе Христе, Боже наш…

Епископ нахмурился и резко повернулся в ту сторону, откуда раздался голос, сладкий, как сахар, тягучий, как мед. При этом кресло под ним жалобно скрипнуло, словно соболезнуя тому, на кого сейчас падет гнев потревоженного Владыки.

— …поми-илуй нас… — голос растворился в тиши архиерейского кабинета, как кусочек сахара — в чашке кипятка.

Глазам Владыки предстал отец Анатолий, согнувшийся в почтительном (да что там — почтительнейшем!) поклоне, придававшем ему вид ожившего вопросительного знака. Спустя миг он, сложив руки лодочкой, уже стоял перед епископом, чей гнев начал стихать, сменившись удивлением. Ибо в ладонях священника Владыка узрел серебристые ключики с прикрепленным к ним брелоком из черного пластика. Они лежали в ладонях отца Анатолия, словно многоценный перл — в жемчужной раковине, поблескивая призывно и соблазнительно…

— Что это? — вопросил епископ.

— Ваша колесница, дорогой Владыченька. — вкрадчиво произнес отец Анатолий.

— Что-т-то я вас не понял… — пробормотал архиерей.

Вместо ответа священник благоговейно положил ключики на стол перед епископом Гедеоном.

— Простите, дорогой Владыко. Это вам подарок от михайловского бизнес-сообщества. — произнес он. После чего, понизив голос, добавил:

— И от меня грешного.

Епископ удивленно пялился на лежавшие перед ним ключики…и вдруг узнал их. С блаженной улыбкой ребенка, наконец-то получившего игрушку своей мечты, Владыка протянул руку к ключам от заветной «Тойоты-Лендкрузер»!

* * *

Отец Анатолий не прогадал. И не продешевил. Потому что сразу же после своего визита к архиерею он был переведен в Михайловск и назначен старшим священником Спасо-Преображенского собора. Ибо настоятелем оного Владыка Гедеон мудро решил стать сам… А престарелый протоиерей Федор Лушев, в соответствии с известным постановлением одного из недавних Архиерейских соборов, был переведен в почетные настоятели. Однако когда во время Богослужений он, смиренно склонив седую голову под тяжестью старой, шитой-перешитой парчовой митры, выходил на амвон в сопровождении гордо выступавшего за ним следом отца Анатолия: в бархатной камилавке, с наградным священническим крестом на груди, не только прихожанам, но даже случайным «захожанам» становилось ясно, кто из них главней… Впрочем, то ли по слабости здоровья, то ли по какой-то иной причине старик появлялся в соборе все реже и реже. Пока не исчез совсем. Лишь много позднее стало известно, что отец Феодор уехал в Московскую область, куда в свое время перебрались его дети. Вскоре о нем стали забывать, пока не забыли совсем, как прежде — его многочисленных предшественников, упокоившихся вечным сном вокруг Преображенского собора. Дело забывчиво…

Что до отца Анатолия, то он все больше входил в силу и в фавор. Ибо епископ Гедеон весьма жаловал тех, кто был ему полезен. А отец Анатолий из кожи лез, чтобы угодить Владыке. Потому что понимал: льющийся на него золотой дождь милостей и наград может в любой миг смениться свинцовым градом опалы. Единственная возможность удержаться на коне — предугадывать каждое желание Владыки. И спешить его выполнить. Причем любой ценой.

А на что не пойдешь ради собственного блага?

* * *

Разумеется, первым делом отец Анатолий решил построить рядом с Преображенским собором достойную парковку. Чтобы там поместились и епископская «Тойота-Лендкрузер», и его «Мицубиси», и «Ниссан» отца-протодьякона…одним словом, чем пространней будет новая автостоянка, тем лучше. А для пущего удобства стоит расширить асфальтированную дорожку вокруг собора так, чтобы по ней свободно мог проехать любой автомобиль, а то и сразу два. Тогда Владыка убедится: отец Анатолий умеет мыслить широко и строить с размахом! И в очередной раз вознаградит за старание и труды.

Где строить? Разумеется, рядом с собором! Лучше всего — справа, у бокового выхода. Хотя есть одно досадное препятствие… Впрочем, стоит ли отступать перед подобной мелочью? Стоянка нужней…

Придя к такому выводу, отец Анатолий окинул взглядом кресты и памятники, окружавшие собор со всех сторон, словно безмолвное, бесчисленное войско мертвых, стерегущее покой святого храма сего. А также — высившееся справа сооружение, отдаленно напоминавшее беседку, с фундаментом из глыб красного карельского гранита, чугунными решетчатыми стенами, украшенными орнаментом из цветов и листьев, и крестом на проржавевшей крыше. После этого отец Анатолий покосился на стоявшее через дорогу от собора здание епархиального управления… И, обернувшись к начальнику бригады рабочих, в поисках заработка приехавших на Север из каких-то мест, весьма отдаленных от наших краев, и за весьма скромную цену нанятых им для постройки автостоянки, с присущей ему деловитостью распорядился:

— Уберите отсюда весь этот мусор.

* * *

Вскоре место справа от собора представляло собой нечто, напоминающее кошмарный сон. На земле, словно трупы на поле битвы, валялись опрокинутые памятники, расколотые на куски надгробные плиты, обломки крестов. А тем временем рабочие, гортанно переговариваясь меж собой на родном языке, и время от времени перемежая диалог матерными словечками, с размаху бросали в кузов стоявшего рядом грузовика куски железных оградок, жестяные футляры от венков и ажурные решетки с орнаментом из цветов и листьев… Вот один из них, вертлявый парень с нагловатой ухмылкой на лице, заметил валявшуюся под ногами жестяную табличку в виде свитка с полустертой надписью: «на сем месте покоится тело раба Божия архимандрита Викторина. Чада, любите Бога, ходите в церковь»^[12]. И лихо, как мальчишка — камешек, швырнул ее туда же, в кузов грузовика. Раздался жалобный звон металла, ударившегося о металл, и парень расплылся в довольной улыбке — попал…

Потом приехал трактор и разровнял освободившееся место. Затем его сменил асфальтировочный каток… Вскоре разоренные могилы были навсегда погребены под непроницаемым слоем асфальта, черно-серого, как гробовой покров, усыпанный пеплом.

«…Во блаженном успении вечный покой…»

* * *

Краевед Владимир Иванов совершал традиционный воскресный променад по городским улицам, фотографируя старые дома и наиболее примечательные образчики новостроек для очередной своей книги по истории Михайловска.

Эти улицы он помнил с детских лет, с тех самых пор, как осознал себя. Правда, за это время они изменились до неузнаваемости — и к лучшему ли? Да, иные из старых деревянных домов смотрелись весьма убого и не имели пресловутых удобств, без которых современный человек уже не мыслит себе жизни. Но все-таки каждый из них имел свой неповторимый облик, свою историю, зачастую уходившую своими корнями в давным-давно минувшие времена. И люди, жившие в них, были совсем иные, чем нынешние. Они не держали на замке ни двери, ни сердца. Словоохотливые, доброжелательные, связанные между собой узами если не дружбы, то доброго соседства, вечерней порой они мирно сидели на лавочках, наблюдая за тем, как на крыльце или в палисаднике возле дома весело и шумно играют их дети. И вели неторопливые разговоры о том, о сем…и в их безмятежных беседах не слышалось ни зависти, ни злобы, ни страха — лишь спокойная уверенность в настоящем и в будущем. Могли ли они знать, что им готовит грядущий день? Что их дети и внуки будут обречены вести пресловутую борьбу за существование, в которой выживет лишь тот, кто растеряет человечность? А на месте домов, где они когда-то жили, словно памятники их несбывшимся надеждам на светлое и прекрасное будущее, встанут безликие каменные многоэтажки? Впрочем, возможно, что все далеко не так страшно и безысходно, как кажется. Вот, например, вполне симпатичный новый коттедж, стилизованный под помещичью усадьбу 18 века…

Но что это? Краевед с изумлением уставился на чугунные решетки с орнаментом из цветов и листьев, украшавшие балкон коттеджа. Нет, это не пресловутое «дежа вю»^[13] — он и впрямь уже где-то их видел. Причем еще в детстве…

…Лишь вернувшись домой и сравнив сделанную им фотографию коттеджа со снимками из своего архива, Владимир Иванов понял, что он и впрямь видел эти литые решетки. И где именно.

И все-таки он до последнего сомневался в этом — пока не съездил на Кузнечевское кладбище, и не увидел, как рабочие, завершая строительство парковки, устанавливают на въезде в нее автоматический шлагбаум…

* * *

Надо сказать, что для Владимира Иванова увиденное было не ново. Ведь он хорошо знал историю Михайловска. А знание прошлого, по утверждению одного из основоположников русской истории^[14], отчасти примиряет человека с событиями современности: ничто не вечно под луной, и подобное уже было когда-то, и то ли еще случится… Да и ничего уже не изменить, и помочь нечем — народ, как всегда, будет безмолвствовать… Поэтому на следующий день Владимир Иванов отправился в редакцию газеты «Двинская Волна» вовсе не для того, чтобы попытаться привлечь к случившемуся внимание общественности. А просто-напросто чтобы отвезти туда очередную статью по истории Михайловска. Во время этого визита и состоялась его беседа с заместителем главного редактора, журналистом Ефимом Абрамовичем Гольдбергом, более известным под псевдонимом Евфимий Михайловский.

Надо сказать, что Ефим Абрамович слыл ярым борцом за правду-истину. А с недавних пор — еще и ревнителем Православия. Одно время, еще при Владыке Михаиле, он даже возглавлял епархиальную пресс-службу и лично писал для каждого номера «Епархиального Вестника» апологетические статьи-передовицы, в которых яростно обличал врагов истинной веры. Впрочем, труды Евфимия на православной литературной ниве были недолги: новый епископ Гедеон, по примеру многих нынешних архиереев, привез с собой в Михайловск своих людей. В итоге Ефиму Гольдбергу было сказано: «не надобен нам еси». Он же в отместку за это опубликовал в «Двинской Волне» серию статей, обличающих ложь и лицемерие церковников. Теперь же ушлый правдолюбец искал подходящий, а самое главное, злободневный сюжет для продолжения оной серии…

— Ну, а о чем вы планируете написать дальше? — поинтересовался он у краеведа.

— Думаю сделать материал о купцах Митюхляевых. — ответствовал Владимир Иванов. — Предполагал о Никоновых написать. Но теперь придется подумать, чем такой материал иллюстрировать. Дом Никоновых разрушили в начале 70-х годов. А теперь снесли еще и часовню над их могилами на Кузнечевском кладбище. Заодно — и сами могилы.

— Кто это сделал? — встрепенулся журналист.

— Вчера я выяснил это у рабочих… Видите ли, Ефим Абрамович, снесли не только могилы Никоновых, но и целый участок кладбища справа от собора. И построили на его месте парковку. Да-да, это правда. — произнес он, заметив, что даже видавший виды журналист изумлен услышанным. — Я сам вчера это видел… Так вот, рабочие, строящие парковку у собора, сказали мне, что снесли могилы по распоряжению тамошнего настоятеля.

— Епископа?! — воскликнул Ефим Гольдберг, вспомнив, что настоятелем собора является Владыка Гедеон. Что ж, похоже, искомый сюжет сам идет ему в руки…

— Ну, я не очень разбираюсь во всех этих начальствах и силах. — пожал плечами Владимир Иванов. — Но мне все это живо напомнило те недоброй памяти времена, когда в нашем городе дороги мостили могильными плитами… Мало того, что они снесли блестящий образец русского литейного искусства второй половины Х1Х века — решетки от разрушенной часовни сейчас украшают балкон одного городского коттеджа. Не знаю, правда, чей это домик…

— Выяснить недолго. — успокоил краеведа Ефим Гольдберг. — Пошлите-ка мне на электронку фотки этого объекта. А его владельца я разыщу. Уж вы не сомневайтесь.

…Что ж, теперь он напишет статью! Впрочем, эта статья будет не столько о человеке, украсившем свой коттедж решетками, снятыми с могильной часовни, сколько о совсем иных людях… Но какой сюжет, какой сюжет! Как говорится — нарочно не придумаешь!

Хотя именно такие сюжеты и преподносит нам жизнь…

* * *

Два дня спустя в газете «Двинская волна» вышла статья Ефима Гольдберга, озаглавленная броско и хлестко — «Погром на кладбище или плевок в вечность». Вот что в ней говорилось:

«Как известно каждому из нас, Церковь всегда отличалась фанатизмом и нетерпимостью. Именно поэтому она яростно преследовала всех свободомыслящих людей. Гипатия, Джордано Бруно, Галилей, протопоп Аввакум и боярыня Морозова, а также наш славный земляк, старец-правдолюбец Евфимий Михайловский — далеко не полный список ее жертв^[15]. Однако теперь служители религии борются уже не только с живыми, но и с мертвыми. Вы можете сами убедиться в этом, посетив старое Кузнечевское кладбище. А именно — место справа от Преображенского собора, где еще недавно были могилы наших с вами родных.

Вот оно — исполнение древнего пророчества: «…выбросят кости священников, и кости пророков, и кости жителей града сего, и кости праведников, которым они служили и которым поклонялись, из гробов их, и раскидают их пред солнцем и луною, и пред всем воинством небесным, и не уберут их, и не похоронят». Как известно, лишение погребения у многих народов считалось одной из самых страшных кар. Но за какую вину так покарали наших близких? И кто это сделал?

Ответ прост: на месте их могил церковники устроили автостоянку для своих иномарок, проложив к ней дорогу, по ширине превышающую центральную улицу Михайловска. И вина за это лежит на настоятеле собора — епископе Гедеоне. Именно по его распоряжению была снесена и часовня над могилами купцов первой гильдии Петра и Капитолины Никоновых, на чьи средства в свое время был возведен этот храм. Таким образом, архиерей построил автопарковку на костях строителей собора. А чугунные решетки, которыми была украшена часовня, сдал в металлолом. Хотя ему, несомненно, известно, что часовня, как и храм, является освященным культовым зданием. И то, что архиерей дерзнул поднять на него руку, в очередной раз свидетельствует о лицемерии церковников, и о том, до чего докатились современные Торквемады и Тартюфы^[16]… А ведь они при случае так любят цитировать строки нашего великого поэта А.С. Пушкина:

«Два чувства дивно близки нам —
В них обретает сердце пищу:
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
На них основано от века
По воле Бога Самого
Самостоянье человека,
Залог величия его».

Побывайте у собора! Тогда вы сможете воочию убедиться, насколько их слова расходятся с делом. Ведь пресловутую дорогу к своему храму они торят по костям наших предков!»

* * *

И хотя нас, северян, за спокойствие и незлобивость, подчас граничащие с безразличием, часто дразнят «примороженными», эта статья произвела эффект разорвавшейся бомбы. Она всколыхнула весь Михайловск. И на старое Кузнечевское кладбище потянулись, пошли, повалили люди. Лишь Господь ведает, сколько слез пролилось в те дни над погребенными под асфальтом могилами… горьких, бессильных и запоздалых слез. Ибо случившегося было уже не исправить. Оставалось лишь попытаться найти и призвать к ответу виновных.

Однако епископ Гедеон (совершенно справедливо!) объявил ответственным за случившееся отца Анатолия. А тот, в свою очередь (тоже вполне резонно!), обвинил во всем рабочих-гастарбайтеров. Что до рабочих, то они, словно по волшебству, исчезли из Михайловска, не дав возможность следствию собрать материалы, достаточные для открытия уголовного дела. В итоге дело было закрыто за истечением срока давности. И все вернулось на круги своя.

И епископ Гедеон по-прежнему смотрит вверенную ему епархию сквозь тонированные стекла «Тойоты-Лендкрузер». Хотя злые языки поговаривают, будто его продвижение по карьерной лестнице забуксовало. Впрочем — собаки лают, ветер носит, а караван идет себе вперед к цели, ведомой лишь одному караванщику…

Что до отца Анатолия, то он по-прежнему служит в Преображенском соборе. И пока, так сказать, бездействует. Впрочем, его недруги утверждают, что «отец Дуболом» еще наломает дров, вот увидите, он и не такое натворит… Но то говорят люди. Однако лишь Господу ведомо, до чего может докатиться человек, для которого не дорого ничто, кроме собственной выгоды. И ничто не свято.