Дети и дракон

Дорогие мои!

Мне очень давно хотелось написать для вас сказку: современную, не очень скучную и с хорошим концом. Но не получалось... Я придумала сюжет, имена детей: Быль и Черна (их имена, как вы скоро поймете, память о трагедии в Чернобыле), описала их детство. Но дальше дело не шло, и эта сказка долго лежала недописанной. Видимо, нужно было время, чтобы герои выросли и пожили взрослой жизнью, а как она сложится, мне было неизвестно.

Теперь, когда один за другим происходят мегатеракты с захватом заложников, когда произошла трагедия в Беслане, все прояснилось. Сказку дописал 21-й век...

1

...Шли годы, подросли дети, и весенним легким дуновением засияла в их душах любовь...

И было ему десять лет, и ей — десять, и звали их Быль и Черна. Жили они не в самом крупном городе, в одном доме, каждый в своей квартире, каждый со своей мамой. Папы их когда-то были пожарными. Оба они погибли в один день, когда детей еще не было на свете.

В тот день страшный огнедышащий дракон вырвался на волю из заточения, где его держали люди, заставляя работать на себя. Люди думали, что за годы заточения дракон стал ручным, и не позаботились о своей безопасности. Между тем, дракон только и ждал момента, чтобы проучить «этих дерзких людишек». Выпустив ядовитое излучение, он смел всю стражу, уничтожил свою темницу, отравил радиоактивным дыханием на долгие годы землю, воды, воздух...

А люди, которые жили поблизости, даже ничего не заметили. И только потом, гораздо позже, выяснилось, что страшное дыхание дракона всех их коснулось, все они стали его жертвами.

В то время мамы Быля и Черны были молодыми и веселыми, это потом в их глазах появилось какое-то странное выражение: они словно пытались разглядеть что-то невидимое и непонятное... В душах их жил постоянный страх, болезненный страх встретиться с драконом.

Мамы боялись не за себя. В каждой из них жил маленький, еще не родившийся ребенок. С ужасом думали они, какое зло мог причинить дракон этим малышам...

* * *

  Пришло время, и дети появились на свет, как и положено, в свой срок. Были они беззубыми и безволосыми, хорошенькими и страшненькими одновременно, т.е. совершенно обыкновенными. Глупые мамы плакали от счастья, что у них родились обычные дети, что они берут грудь, кричат и пачкают пеленки, что они — есть

Мамы со своими новорожденными малышами лежали в одной палате, потом жили в одной квартире под наблюдением врачей, а потом в разных квартирах, но в одном доме, по-соседству.

Дети подрастали, и глаза их мам становились все грустнее и грустнее. Нет, вы не подумайте, что дети были непослушными, что они ссорились или грубили. Дети росли себе... Но вот беда, росли они по-разному, неправильно. Пока Быль вырастал на один сантиметр, Черна умудрялась отмахать все десять. К своим десяти годам она была уже выше мамы, а Быль больше смахивал на пятилетнего малыша.

Дети были неразлучны: вместе играли, вместе учили первые буквы... В школу они не ходили. И вообще никуда не ходили. Да и никто из обитателей этого дома (пришло время рассказать и о них) никуда не выходил.

Дом этот был особенным, стерильным, к его обитателям никого не впускали, и их никуда не выпускали. Дом был как бы «под колпаком»... Нет, людям уже ничего не угрожало, дракона давно заковали в свинцовые цепи, а над местом его заточения возвели специальный саркофаг, чтобы не повторилась еще раз страшная трагедия. Но люди, опаленные дыханием дракона, не могли жить, как все. Они могли погибнуть от самой слабенькой инфекции. Их организмы стали такими нежными и беззащитными, что пришлось их поместить в особые условия.

Соседские дети были, как бы это сказать деликатнее, не совсем здоровыми и не совсем обычными.Радик, например, был необычайно белым. От цвета волос до десен, он был каким-то бесцветным, бледным, вроде Снегурочки. В угловой комнате жили девочки по прозвищу «Сиамские», хотя, конечно, каждая имела свое отдельное имя. Они были соединены, имели на двоих только две ноги и всего одно сердце. Черна дружила с ними и жалела, особенно ту, которая была справа и не имела сердца. Сердце, как известно, бывает слева.

Была еще одна милая девчушка по прозвищу Янка-обезьянка, с которой они дружили. Она была непоседа. Папа (у нее единственной был папа) сделал для нее домашний стадион, где она без конца прыгала и крутила сальто, даже в три

с половиной оборота, т.е. на уровне высших мировых достижений. Первые семь лет своей жизни она так вот кружилась, а потом слегла — не стало сил.

Почти во всех комнатах на всех этажах жили дети, родившиеся после нападения дракона: ходячие, лежачие, с огромными головами, неработающими руками или ногами. Некоторых соседских детей никто никогда не видел, к ним не пускали, потому что они были тяжело больны.Случалось, кого-нибудь, накрыв простыней, на носилках куда-то увозили. «На курорт», — говорили малышам, и они верили. Старшие дети знали уже, что с «курорта» никто никогда не возвращается, поэтому ходили хмурые, недовольные, обиженные, что им не говорят правду...

Взрослые в такие дни собирались в чьей-нибудь комнате, пили вино, о чем-то долго, допоздна, разговаривали.

Потом, возвратившись к своим спящим чадам, потихоньку плакали, смотрели - не могли насмотреться на своих любимых малышей.

... Детей становилось все меньше, да и взрослых за последние годы тоже поубавилось.

  2

Быль, самый умный из детей, был намного ниже своих сверстников. Черна была тихой, нежной, мечтательной девочкой, но очень крупной. Впрочем, это нисколько не мешало им любить друг друга. Их руки иногда встречались, их глаза лучились тихим светом навстречу друг другу, их губы шептали нежные слова поддержки и утешения, они все рассказывали друг другу: все свои детские и недетские секреты... Но самое главное, что отличало этих детей от других, — это здоровье. Представьте себе, они не болели. Это был особый, исключительный случай.

  Врачи досконально обследовали Быля и Черну, проводили какие-то тесты, долго советовались и пришли к выводу, что дети совершенно здоровы и должны покинуть «Дом под колпаком», правда, без мам.

«Но ведь вам нужно учиться. — Говорили все окружающие. — Радуйтесь, дети, вы будете ходить в нормальную школу, гулять, ездить на экскурсии, в цирк, театр... На каникулах всегда сможете приехать сюда, к мамам».

  Взрослые, конечно, лукавили, когда говорили, что Быль и Черна смогут навещать своих мам, потому что знали, как это будет сложно сделать. Детям просто не позволили бы каждый раз проходить специальную обработку, это был бы серьезный риск для их здоровья.

Странные мамы, они не горевали о предстоящей разлуке, а только счастливо улыбались, глядя на детей и собирая их в дорогу, в школу-интернат. Они обещали часто писать письма, присылать посылки, звонить по телефону.

Человек в десять лет уже многое понимает, и, даже если не очень чего-то хочет, вынужден выполнять решения взрослых. Быль и Черна должны были подчиниться указаниям врачей и родителей. Хотя, конечно же, новый мир и новые впечатления их очень привлекали. Они еще не знали, как тяжела разлука, и прощались со всеми почти радостно.

...Мама Черны долго-долго прижимала к себе дочку. Лицо ее было горячим и мокрым от слез, но глаза счастливо сияли, а губы улыбались, впервые за последний год... Потом мама откинулась на подушку и как-то вся угасла. Последние месяцы она уже почти не вставала, очень ослабла. Черна не знала, что дальше делать, и пошла к Былю.

...Мама Быля качала своего сыночка на руках, как маленького. Он действительно был маленького роста, но ведь ему было уже десять лет. Мальчик мужественно терпел материнские ласки, сознавая, что это прощание очень надолго, а возможно (об этом было страшно подумать), и навсегда.

  Увидев, что к ним пришла Черна, мама смущенно опустила сыночка на пол, потом долго молчала, всматриваясь в лица детей, и, наконец, вздохнув, сказала:

— Нам нужно серьезно поговорить. Вы уже большие и понимаете, надеюсь, почему мы все здесь оказались? Посмотрите, что здесь творится, какие родились дети, как болеет почти каждый и ребенок и взрослый! Имейте в виду, о нашей жизни никто ничего не знает, разве что догадываются... Журналистов сюда не пускают, результаты наблюдений скрывают... Никто не хочет знать о наших несчастьях... А ведь мы не виноваты... Нельзя воевать с врагом, ничего о нем не зная, а люди пошли на это. Они проиграли битву, а выводов не сделали. Против дракона нужно особое оружие, которое люди не могут сделать своими руками. Что мы можем? Мы только пытаемся лечить нанесенные драконом раны, научились отгораживаться от его излучения. Больше мы пока ничего не умеем.

Все думают, что произошла обыкновенная авария, пожар, ошибка... Но то, как вели себя при этом люди, как заставляли идти на верную гибель спасателей, как скрывали и скрывают истинное положение дел, как бы не замечая последствий... (А за эти десять лет я насмотрелась такого...), — всѐ говорит, что дракон и его служители неплохо поработали...

Но не думайте, что против дракона нельзя бороться. В мире есть просвещенные люди, которые знают его мерзкие тайны. Они могут научать, как и где раздобыть против него оружие.

Очень давно, две тысячи лет назад, на землю приходил Человек с Небес, Сын Божий, который победил дракона, а значит, победил и смерть. Большинство людей не приняли Его учения тогда и не желают помнить о Нем сейчас. Но память о Нем живет в Православии. Звали победителя — Иисус Христос, а по-русски — Спаситель. Его убили, но он ожил, и жив будет всегда.

Учеников Христа называют христианами, и вы должны запомнить: тайну жизни знают только православные христиане. Вы их легко найдете, если только захотите. Помните, недавно по телевизору показывали Кремль, там были купола с крестами, а внутри красиво расписанные стены?

— Да, я помню, — сказала Черна, — там еще протяжно пели, и какой-то необычно одетый мужчина с бородой махал такой штукой, из которой шел дымок.

— Правильно, это был христианский священник, а в руках у него — кадило. Он знает о тайне Христа. Ищите священников, таких же, как он. Бог вам поможет, мои дорогие.

И еще, всегда старайтесь держаться вместе, помогайте и защищайте друг друга. Имейте в виду, что самые обычные в нашем доме, вы будете в интернате самыми необычными. На новеньких всегда обращают внимание, могут смеяться, обзывать. Постарайтесь с ними подружиться, ни на что не обижаться. Помнишь, сынок, я тебя учила ни на кого не жаловаться? Этого не любят и не прощают. Не забывайте наш Дом... Знайте, что в любую минуту дракон опять может вырваться, всюду принося разрушение и смерть, тогда в нашем Доме опять станет очень много тяжело больных. Быль, ты помнишь, чему я тебя учила, когда сильно болела?

— Да, помню, надо просить помощи у Бога, чтобы Он снял боль...

— Правильно, сынок. Но надо и лечить людей тоже, на это есть врачи. Ты всегда сочувствуешь больным, может быть, станешь врачом? Для этого надо многое знать и хорошо учиться.

— А ты, моя дорогая соседка, — она обняла Черну за плечи, — добрая и ласковая девочка. Не оставляй моего сыночка, не давай в обиду, пусть он будет тебе братом.

— Братом? — Переспросила она.

  Глаза детей вспыхнули каким-то странным огнем, и они взялись за руки. Черна отрицательно покачала головой:

— Не знаю, не думаю...

— Ну ладно, посмотрим, все еще впереди. Главная ваша задача сейчас освоиться в школе.

  Потом мама расцеловала детей на дорогу и проводила к выходу. Все, кто знали об их отъезде, долго махали из окон, улыбались и вытирали слезы../

 3

В интернате нашим героям сразу все очень понравилось. Подумать только, в нескольких корпусах были и школа, и клуб, и библиотека, и мастерские. Можно было играть на спортплощадке, гулять в парке, рвать все, что угодно, на кустах и деревьях в небольшом саду.

  За садом гуляли куры и индюки, которых можно было кормить, и которые казались детям живым чудом. На крылечке возле кухни сидел обычно ярко-рыжий кот. Он разрешал себя погладить и при этом очень музыкально мурлыкал.

Черна брала его на руки, гладила и, неожиданно для себя, начинала плакать, вспоминая маленькую тихую рыженькую соседскую девочку; ее тоже можно было брать на руки, пока она была жива. Эта девочка рано осталась без мамы. Все, кто мог, ее нянчили. Малышка любила сидеть на руках у Черны, она всегда при встрече бежала и обнимала девочку. Черне казалось, что это ее младшая сестренка или даже дочка. Эта девчушка вызывала в ней какую-то особую нежность, и когда ее не стало (она не проснулась в своей кроватке), Черна ощутила сильную потерю. В ее любящем сердечке как будто осталось пустое место, которое не мог занять никакой другой ребенок...

* * *

  Работники интерната, разумеется, знали, откуда прибыли к ним новенькие, но для всех остальных они были обыкновенными воспитанниками. Они не уезжали домой на выходные, но были и другие дети, которые оставались в интернате по разным причинам, чаще всего из-за плохой погоды.

  Быль и Черна не хотели покидать интернат в выходные, даже если их приглашали в гости другие дети, потому что ждали звонков от мам. Сначала мамы звонили почти каждый день, потом реже — по воскресеньям. Телефонные разговоры получались какими-то вялыми, вымученными, казалось, что им нечего рассказать мамам, а тем неинтересно слушать. Но все же это была единственная ниточка, соединяющая их с прошлой жизнью, с домом. Еще были письма.

  Мама Черны писала редко, всего несколько строк, все время повторяя, что она очень любит свою дочку и что рада за нее, рада, что дочка учится в нормальной школе. Потом она писать перестала, очень ослабла

Мама Быля писала обоим детям, советовала, как одеваться, что читать. В письмах она всегда подчеркивала, что человек во всем должен опираться на Бога, просить у Него помощи. Она советовала при первой же возможности побывать в Доме Божьем — в церкви.

Наши герои учились в одном классе. На первом же уроке они, неожиданно для себя, получили новые имена. Пожилая, слегка глуховатая учительница, записала в журнале имя мальчика — Билл, на американский манер. Имя девочки она тоже слегка исказила, написав — Серна. После этого, смерив взглядом слишком рослую девочку, она добродушно предположила, что та быстро бегает, как серна.

Дети не стали никого разуверять; в классе вообще почему-то никого не называли настоящим именем, придумывали прозвище. Представьте, они были даже рады новым именам, им не хотелось давать разъяснений.

Учились Билл и Серна сначала неважно. Оказалось, что их «домашнее обучение» имеет много пробелов. Особенно трудно было Серне; у нее была не очень хорошая память. Кое-кто посмеивался: «Зачем при таких длинных ногах иметь еще и голову? Иди в модели, там тебе цены не будет, или в баскетбол».

Девочка терялась и смущенно отмалчивалась. При первой же возможности она уединялась где-нибудь у окна, иногда потихоньку плакала или фантазировала, как можно было бы ответить.

Однажды у нее в голове сложилось стихотворение, потом другое... Так она начала писать стихи. Стихи она никому не показывала, боясь насмешек. Они ведь были о любви. Но долго что-то скрывать в детском сообществе невозможно.

Случилось так, что соседки по комнате нашли у нее под подушкой заветную тетрадку и, восхитившись, стали переписывать и показывать другим. Между собой они стали называть девочку «Влюбленная лошадь», что в их устах звучало почти нежно. Девочки потихоньку показали стихи учительнице по русскому и литературе, и та признала, что Серна — способная, только надо бы ей «подтянуть грамотность».

Билл учился старательно. Его маленький рост не особенно замечали, потому что нуждались в его помощи. Билл многое знал и подсказывал другим, иногда давал списать. Он никогда не лез в драки, старался всех мирить, а это ценится среди детей. Взрослые считали мальчика крайне любознательным, он много спрашивал, задавал «совсем недетские» вопросы, пытался разобраться в таких серьезных вещах, как жизнь и смерть, любовь и вера в Бога. Билл расспрашивал о церкви, об иконах, об устройстве иконостасов, которые иногда попадались на картинках в журналах. Воспитатели посоветовали мальчику обращаться с такими вопросами к библиотекарю.

Библиотекарь Тамара Петровна была еще нестарой, одинокой женщиной, любившей детей. Нередко она, жалея испорченные книги и учебники, ругала читателей, но ее не боялись.

Когда Билл пришел в библиотеку и стал расспрашивать о вере и христианах, она заметно оживилась и спросила:

— Ты крещеный?

  Билл растерянно молчал.

—У тебя есть крестик? — Она потянула за цепочку на шее, и из выреза ее платья показался маленький серебряный крестик.

— Нет, — помотал головой мальчик, — а зачем он?

— Это наше оружие и наша защита от врага, дьявола...

— Дракона? — Ахнул Билл.

— Ну да, его так тоже называют.

— Скорее, расскажите мне об оружии!

— Разговор этот долгий; возьми вот пока, почитай «Евангелие для детей». Ты когда-нибудь был в церкви?

— Никогда...

— Знаешь что, сейчас я занята, но завтра ты приходи сюда сразу же после уроков. Мы поговорим, я подберу тебе что-нибудь интересное почитать. Я — православная христианка, часто бываю в церкви, кое-что тебе объясню. Приходи!

— А можно мы придем с Черной?

— Ну конечно, почему бы и нет? Она тоже этим интересуется?

— Да. А вы можете... дать мне такой крестик?

— Пока нет. Это может только священник, батюшка. Я вас познакомлю. Но сначала нужно многое узнать об Иисусе Христе, о Богородице, об учениках-апостолах. Чем смогу — помогу.

  После этого разговора Быль и Черна зачастили в библиотеку. Они с интересом читали православную литературу для детей, открывая для себя совершенно новый мир. Им захотелось пойти в церковь, захотелось креститься.

  * * *

  Когда посещение церкви было уже обговорено и разрешено, неожиданно позвонила мама Быля и попросила подозвать Черну к телефону. Каким-то потухшим голосом она сообщила, что звонков от мамы девочке ждать больше не следует, что мамы больше нет, она закончила свой путь здесь, на земле (отмучалась). Она пыталась утешить девочку, рассказывала что-то еще, какие-то подробности, говорила, что будет во всем заменять маму... Но Черна уже ничего не понимала. Ее всю колотило, она была потрясена.

Несмотря на то, что девочке было почти одиннадцать лет, и она была неглупой, все-таки ей невозможно было принять мамину смерть. Чтобы как-то пережить случившееся несчастье, она пыталась представить себе мамины руки, мамин запах, смотрела на ее фотографию, но за всем этим не могла вспомнить свою такую любимую, такую ласковую маму. Они не виделись почти год... Целый год мама болела, угасала, а она, Черна, такая большая девочка, — не понимала, что мама умирает. Как и все дети, она втайне думала, что мама будет жить всегда, что она никогда не оставит свою девочку. Как сможет теперь жить дочка без мамы? Пусть мама давно не писала, да и звонила редко, но она где-то жила. Как она могла, так взять и умереть? В глубине души Черна обижалась и не могла простить маме этого «поступка».

  * * *

  Если дети встречаются с потерей близкого человека в раннем возрасте, это может полностью перевернуть всю их жизнь. Впервые человек задумывается о смысле своего существования. Для чего мы живем? Почему умираем? Что будет после смерти? Вопросы, конечно, философские, но от них зависит иногда вся последующая жизнь. Если верить в посмертное существование души, то надо не совершать дурных поступков, становиться лучше, чище, чтобы после смерти не попасть в страшный ад. Если же душа смертна, и в конце пути ничего нет, то можно жить, как попало, делать что угодно, обижать людей, совершать дурные поступки, — все равно никто за них не накажет...

К счастью, в душе у нашей героини уже были посеяны семена веры в Бога.

 * * *

На следующий день после страшного известия Тамара Петровна отвела детей в церковь и заказала панихиду «О новопреставленной рабе Божьей...». Конечно, участие в Богослужении было не привычным, но давало хоть какое-то утешение. На панихиде за умершую маму молились, желая ей спасения. В молитве священник просил, чтобы в будущей жизни, т.е. после смерти, она находилась «в месте светле, в месте злачне, в месте покойнее, отнюдуже отбеже болезнь, печаль и воздыхание», вместе со святыми. Язык, на котором молился батюшка, сильно отличался от русского языка, но то, что было в молитве главным, Черна смогла понять.

  Свечи, ладан, добрые лица прихожан и священника, жалевших девочку, которая так рано осталась без мамы, — все это немного успокоило бурю, бушевавшую в сердце Черны. Она смирилась...

 4

  Странно устроена человеческая жизнь... Иногда она едва ползет, а иногда почти незаметно, один за другим, проносятся целые годы. Быль и Черна переходили из класса в класс, у них на двоих теперь была только одна мама, да и та давала о себе знать все реже и реже.

  Жизнь интерната мало изменилась, все шло своим чередом. Наши герои взрослели, учились, разбирались в каких-то важных для них школьных проблемах, строили планы на будущее, радовались чему-то в настоящем.

Черна по-прежнему уединялась где-нибудь в уголочке, читала, мечтала, сочиняла стихи. К Былю она привязывалась все больше и больше. Иногда ей казалось даже, что это ее ребенок, такая нежность жила в ее душе. Она рада была что-нибудь сделать для друга: пришить пуговицу, укоротить брюки, погладить рубашку… Вместе с тем, Черна сознавала, что в их союзе, он — старший, именно благодаря его стараниям, оба они начали постепенно жить духовной жизнью. Большинство разговоров с однокашниками — воспитанниками интерната — это всего лишь болтовня, которая заканчивается смехом, шутками, возней или даже потасовками. Любое общение с Былем заставляет о чем-то задуматься и, как бы продолжается, после его ухода. Девушка часто продолжала мысленные разговоры или даже споры с ним, когда оставалась одна, когда что-то делала или засыпала.

Интерес к православию рос, наши герои много читали, кое-что рассказывала Тамара Петровна. Вместе с ней они постепенно стали ходить на церковные службы. Сначала только на праздники, а, став старше, и в воскресные дни. До конца службы батюшка им оставаться не разрешал. Они, как некрещеные, не имели права присутствовать на Таинстве Евхаристии, когда хлеб и вино, по молитвам священника, удивительным образом превращаются в Тело и Кровь Христову.

Церковь была не слишком далеко, к обеду они успевали вернуться в интернат. Пора было им креститься. Тамара Петровна согласилась стать восприемницей — крестной матерью.

* * *

  Крещение проходило в праздник Рождества, на второй день Святок. Нашим героям было уже почти по шестнадцать, они себе казались взрослыми, но все-таки растерялись и не знали, как себя вести. Тамара Петровна подсказывала, что нужно делать и как отвечать, но тоже очень волновалась.

  Отец Георгий, наоборот, был спокоен и весел, он подбадривал ребят и даже шутил. Первое, с чего он начал, это стал подбирать им новые имена вместо не православных имен, которые им дали при рождении. Делается это для того, чтобы каждый в Крещении получил Небесного Покровителя из числа святых. Решено было дать новокрещаемым имена Петр и Тавифа. Священник немного рассказал о том, как во времена раннего христианства, апостол Петр воскресил внезапно умершую Христову ученицу — Тавифу.* В церковной лавке оказалась небольшая икона с изображением этих святых, и крестная мама — Тамара Петровна — с радостью подарила ее новым членам Христовой Церкви.

После того, как Крещение завершилось, отец Георгий велел им на следующий день прийти на Литургию на первое Причастие. Он предупредил, что после двенадцати ночи ничего нельзя пить и есть, нужно поменьше разговаривать и помириться со всеми, с кем были когда-то в ссоре.

  Петр смотрел на свой маленький нательный крестик-распятие и ясно видел перед собой сказочный сияющий меч, имеющий силу побеждать всякую нечисть и защищать всех обиженных. Ему хотелось получить благословение у батюшки, и он смущенно попросил: «Позвольте поцеловать руку»...

 Отец Георгий заулыбался: «Надо положить ладонью вверх правую руку на левую, чтобы я сверху мог положить свою правую руку, которой совершаю на службах главные Таинства, а потом сказать: «Благословите».

На следующий день Петр и Тавифа впервые подошли к Чаше со Святыми Дарами (ее церковное название — «Потир»), причастились Телу и Крови Христовой. Для них все было впервые: праздничная служба, история появления на свет Спасителя, искусно сделанное изображение пещеры-вертепа с новорожденным Младенцем Иисусом, «Колядки», которые пел церковный хор после службы. Это было не просто Рождество, это было их рождение для новой жизни с Богом.

_________________________

* «В Иоппии находилась одна, ученица, именем Тавифа, что значит «серна», она была исполнена добрых дел и творила много милостынь. Случилось в те дни, что она занемогла, и умерла. Ее омыли и положили в горнице... Петр выслал всех и, преклонив колени, помолился, и, обратившись к телу, сказал: «Тавифа! Встань!» И она открыла глаза свои и, увидев Петра, села. Он, подав ей руку, поднял ее, и, призвав святых и вдовиц, поставил ее перед ними живою»

(ДЕЯНИЯ, глава V, стих 36)

_________________________

  * * *

Возвратившись в интернат, наши герои сразу же позвонили маме. Им не терпелось поделиться с ней своею радостью. Мама от счастья даже прослезилась. Сбылась ее надежда, ее дети — православные. Теперь она была спокойна за их будущность.

— Быль, то есть Петр, — попросила она, — когда придет время, и я буду совсем «плохая», привези ко мне батюшку. Я тоже хочу креститься и причаститься перед смертью. Ты понимаешь, меня никто отсюда не выпустит, мне нельзя наружу, а священника не пустят внутрь. Но в «Приемном отделении» есть ванна. Я слышала, что там однажды уже крестили одного ребенка, прямо в этой ванне. Назад, в наш дом, он потом не вернулся, «отправился на курорт», то есть ты понимаешь, куда...

Сынок, ты ведь знаешь, что в Царство Небесное попадают только крещеные люди? Мне уже пора всерьез думать об этом...

— Мама, — выдохнул сын, — ты что, сильно болеешь?

—Да, а разве тебя это удивляет? Разве здесь живут здоровые люди? Мне еще повезло, что я почти дожила до твоего школьного аттестата...

— Мама..., надо еще год учиться!

— Ничего, я постараюсь продержаться этот год. Наука не стоит на месте, я ведь тоже имею отношение к науке, а сейчас на мне как раз будут проверять новый метод лечения лучевой болезни и ее осложнений. Господь нам поможет...

  5

Оставался всего один год школьной учебы, шли последние летние каникулы. Пора было подумать о дальнейшей жизни и выборе профессии. Быль примерно представлял свое будущее, он хотел бы работать с больными детьми: помогать страдающим, утешать плачущих. (Именно к такому служению людям призывало Православие.) Были колебания между профессией учителя и врача, но однажды ему стало известно о существовании замечательной, и очень востребованной, профессии психолога.

  Как раз незадолго до каникул в штате школы-интерната появился такой педагог-психолог. Однажды он обратил внимание на нашу странную парочку, вернее некоторые взрослые натолкнули его на это.

Быль и Черна взрослели, чувства их друг к другу возрастали. Вот уже и первые слова признания в любви были произнесены шепотом, и первый полудетский поцелуй искрой проскользнул при прощании...

  Окружающие видели в них всегда, как бы брата и сестру. Но (о, ужас!), что делать? Они, оказывается, влюблены! Это совершенно невозможно... Надо им объяснить... Они даже внешне такие разные, и вообще это комично: «девушка, достань воробушка!» и крохотный кавалер. Надо это прекратить, запретить, может быть, отправить в разные интернаты...

Черна стояла поздним вечером у окна и случайно услышала один из подобных разговоров, причем разговор вели учителя, которые хорошо ее знали, и которых она уважала.

  Это был удар... Как? Их хотят разлучить? Девушка была поражена черствостью взрослых. Она забежала в спальню и ничком упала на кровать, все в ней замерло от боли... Обычно, когда ее обижали, она плакала, спрятавшись где-нибудь в уголке, но сейчас слез не было, и это только усиливало горечь обиды. Если их разлучат, то она останется совсем одна в этом, казавшимся в ту минуту враждебным и жестоким, мире.

Взгляд ее упал на стену, где висела икона Божьей Матери «Аз есмь с вами и никтоже на вы», вырезанная из журнала. Богородица держала Сына, который тянул к девушке обе ручки. Взгляд Ее был ласковым и утешающим. Она, словно предлагала девушке свой самый драгоценный дар — Младенца Иисуса, а Он готов был прийти в ее объятия и утешить.Черна села на кровати: «Что это я? Мало ли, кто о чем разговаривает? Еще ничего не решено».

  Потом она еще раз посмотрела на икону и попросила: «Матушка! Богородица! Я не знаю, как надо молиться в таких случаях, я люблю Тебя! Я люблю сына Твоего — Иисуса Христа. Помогите! Все так много говорят о любви, а мы с Былем любим друг друга, и взрослым это не нравится. Почему? Не позволяйте им разлучить нас. Мы не сможем жить друг без друга».

* * *

  Перед началом учебного года в интернате проходил педсовет, и разговор зашел о наших героях, об их нестандартных отношениях. Некоторые учителя выступали довольно резко и требовали принять срочные меры. Вот тут-то и сказал свое слово недавно появившийся в интернате психолог. Благодаря его вмешательству, жестокое решение не было принято.

— Послушайте, — сказал он учителям, — эти воспитанники, как вы знаете, из особого места, из того самого «Дома под колпаком», где вынуждены обитать люди, пережившие страшную трагедию, облученные.

Это удивительно, что ребята родились здоровыми у таких больных матерей. Чего они там насмотрелись и наслушались, страшно даже выговорить. Я беседовал с каждым из них, они все помнят. Они вроде двух жителей джунглей, которые попали в город. Кого еще, кроме друг друга, могут они здесь полюбить и понять? Кому они нужны, со всеми своими переживаниями и страданиями? Не бойтесь, ничего страшного не случится; тем более что они верующие, ходят в церковь, а значит, получают определенные уроки нравственности. Пусть заканчивают школу. Если их чувства настоящие, то у нас нет права мешать им, разрушать их первую любовь. Надо просто подождать, время все решит.

Кое-кто очень недовольно выслушал это выступление психолога, не был с ним согласен, учителя все разом зашумели, заговорили...

Педсовет длился до позднего вечера, учителя никак не хотели прийти к общему решению. Итог подвел директор интерната, который запретил учителям что-либо предпринимать, тем более раскидывать будущих выпускников по разным интернатам. Этих воспитанников он почему-то выделял и любил больше, чем остальных, и не хотел их терять.

    6

  ...А когда на листьях появились первые янтарные каемки, когда розово-сиреневым и ярко-желтым цветом засияли ранние хризантемы на клумбах, наши герои вдруг осознали, что одновременно тревожное и волшебное лето, полное любви и нежности, окончилось.

  Каждую неделю наши юные прихожане, Петр и Тавифа, старались бывать в храме, чтобы помолиться и причаститься. Они многое узнали о церковной жизни, и главное, они почувствовали себя любящими и любимыми. Прихожане и служители церкви относились к ним с особым вниманием и заботой, приглашали в гости, дарили подарки.

Но однажды Быль, как бы очнувшись, вдруг ощутил страшное беспокойство и тоску по маме. Два последних воскресенья перед началом занятий к телефону не было доступа, т.к. шел ремонт, а значит, известий от мамы он не имел больше, чем полмесяца. Быль решил пойти к директору и позвонить маме из его кабинета.

  Директор, увидев взволнованного воспитанника и выслушав его просьбу, помолчал, предложил ему сесть и сказал:

— Нет смысла звонить... Мне недавно сообщили в письме, что твоей маме очень плохо, она уже не встает. Ты ведь знаешь, она уже не выздоровеет. В письме написано, что ты должен исполнить ее последнюю просьбу. Тебе известно, какая это просьба?

— Знаю, она просит привезти батюшку.

— Да, пока она в сознании, хочет креститься. Я созвонился с отцом Георгием и заказал пропуск для вас обоих. Тебя уже туда пропустят, тебе исполнилось 16 лет.

— А Черна? Ей можно?

— Нет, ей отказали... Она ведь, знаешь, не родственница... — Он подошел и положил Былю руку на плечо. — Да, вот еще... Послушай, что бы ни случилось, мой мальчик, ты должен помнить, что нужно возвращаться. Тебе надо оканчивать школу, учебный год вот-вот начнется. Тебе надо поступать учиться дальше. Наш интернат ни тебя, ни Черну не оставит; если поступите учиться, то будете на нашем содержании. Можете даже жить в моей квартире. Я ведь один, а комнат целых три. Поместимся... Тебя ждет сейчас очень серьезное испытание. Иди к батюшке, он скажет, когда вы сможет поехать... И не забудь взять с собой учебники, хоть немного там занимайся...

  7

Наступила глубокая осень, а затем и зима прикрыла пушистым пуховым платком все резные деревянные украшения на крыше интерната. Быль так и не приехал…

Однажды он позвонил директору, а тот подозвал к телефону Черну. Она почти не узнала его повзрослевшего голоса:

— Черна, мама умирает... Мы всѐ сделали, как она хотела. Отец Георгий ее крестил и сразу же причастил. Сейчас маме стало немного лучше, она в отдельной палате, и я должен быть рядом. Отец Георгий обещал приехать еще раз, чтобы перед концом маму соборовать и еще раз причастить. Молись за нее... Знаешь, мне так не хватает церкви... Поставь за нас свечки, когда пойдешь на службу. Ты ходишь в церковь? Узнай, когда будет Соборование*. Отец Георгий говорит, что во время Великого поста все должны пройти это Таинство, ты сходи...

— Хорошо... А как ты?

— Очень устал, прости меня... Мама так ужасно изменилась — не узнать...

  На этом разговор прервался, и больше Быль не звонил.

  * * *

  После этого разговора девушка превратилась в какую-то заведенную куклу, бесконечно кружившую по вестибюлю вокруг телефона. Утром она вставала, шла на занятия, делала уроки, с кем-то общалась, где-то бывала, но все машинально. Что-то в ней работало в холостую. Она все время ждала звонка. Быль почему-то не звонил... Может быть, она ему просто не нужна в этой его новой, взрослой жизни? Ее глаза опухли от слез. Черне казалось, что все повторяется, и на нее опять свалилось что-то страшное, как во время смерти мамы. Но сейчас потеря была еще больнее — она теряла свою первую любовь...

  Черна (Тавифа) давно не была в церкви, без своего всегдашнего спутника она идти туда просто не решалась. К тому же, что ее очень огорчало, она стала болеть.

  Болезнь проявлялась так называемыми спонтанными кровотечениями, т.е. без всякой причины начинала течь кровь. То во время контрольной работы начинает капать из носа прямо на тетрадь, то во время чистки зубов изо рта бежит струйкой, то еще откуда-нибудь... Девушка никому об этом не говорила, но окружающие сами увидели, что она побледнела, ослабела, стала ко всему безразличной, и забили тревогу. Ее срочно положили на обследование в больницу, начали ставить капельницы, переливать кровь, давать какие-то лекарства, но это не очень помогало. 

   ...Черна тосковала...

* * *

  Когда Тавифу полностью обследовали, проделали какие-то процедуры, а к концу Великого поста выписали из больницы, библиотекарь Тамара Петровна — ее крестная мать — сразу же повела девушку в церковь, на Соборование*. Придя в храм холодным февральским вечером, Тавифа, как и все прихожане, стала прикладываться к иконам. Церковь была небольшая, иконы висели в два

________________________

* Таинство Маслособорования /или Елеосвящения/, по церковной традиции, совершается над болящими, их семь раз помазывают елеем, т.е. маслом, соединенным с вином. Обычно на такую службу в церковь приходит много людей, а если человек болен, то священник может придти и на дом.

________________________

ряда. Большая, в красивой раме, икона «Скоропослушница» располагалась в верхнем ряду, довольно высоко. Она привлекала внимание девушки уже давно, с первого посещения. Из-за высокого роста Тавифа стеснялась стоять во время службы впереди, близко к иконостасу, чтобы не мешать другим.

Сейчас перед иконой делала три земных поклона одна пожилая женщина. Она беззвучно шевелила губами, о чем-то прося, но Божья Матерь смотрела строго и сурово. Женщина встала на цыпочки, но едва дотянулась до рамы, прикоснулась к ней, а потом поцеловала собственную руку. Тавифа тоже стала просить про себя Матушку-Богородицу о помощи и заступлении, признавалась ей в своем страхе потерять любимого, просила здоровья и ему, и его маме, и себе. Она молилась всем сердцем, не замечая ни своих слез, ни внимания со стороны прихожан. Девушка встала с колен и поцеловала край подола Богородицы, а потом, потянувшись, и ножку Младенца-Иисуса.

Вдруг ей показалось, что лицо Девы Марии осветилось улыбкой, и от иконы нежный голос произнес: «Не плачь, доченька»... В тот же миг по церкви разлился дивный аромат, достаточно сильный и ни на что не похожий, а на иконе проявились крошечные капельки прозрачного маслянистого вещества — мира, это оно так благоухало.

... «Икона мироточит»... — Пронеслось по храму.

Тамара Петровна, наблюдавшая эту сцену, сама не ожидая от себя такой смелости, сняла с иконы самую нижнюю капельку, которая вот-вот должна была упасть на пол, и крестообразно помазала лоб Тавифы. Необыкновенное ощущение благодати сошло на девушку, оно пронзало каким-то необъяснимым восторгом; слез не стало, а на губах засветилась счастливая улыбка... (Божью благодать словами объяснить совершенно невозможно, пока человек не получит сам этого дара от Господа).

Тавифа стояла потрясенная, в ней происходила какая-то особенная перемена. В храме шло Таинство Елеосвящения, читали Евангелие, все вместе пели, прося об исцелении и спасении, а она была как бы немного в стороне. В душе юной прихожанки наступила тишина, она чувствовала, что Спаситель и Богородица услышали ее и обязательно помогут.

Возвратившись в свою комнату, где, к счастью, никого не было, девушка попыталась лечь спать, как советовали в церкви, но что-то ей мешало, тревожило. Она открыла наугад «Евангелие от Луки». Апостол в этом месте как раз описывал, как женщина коснулась края одежды Спасителя и исцелилась от кровотечения.

«Это про меня». — Подумала Тавифа и дочитала конец этого эпизода: «Дерзай, дщерь! Вера твоя спасла тебя; иди с миром».

В ту же секунду она поняла, что нужно делать. Тавифа упала на колени перед изображением Богородицы и стала благодарить. Она даже не сообразила, что в «Молитвослове» есть для этого специальные молитвы, но ее сердце нашло нужные слова признательности и любви. В памяти все время всплывал чудный голос: «Не плачь, доченька»!

Как давно ее так никто не называл...

* * *

  Помолившись, девушка проспала до утра почти без движения и без снов. Утром она проснулась обновленной и напоенной какой-то живой, энергичной радостью. Все ладилось, на все хватало сил и времени. Она написала письмо Былю и его матери, сочинила сразу три стихотворения, обращенных к Спасителю и Богородице, сходила в библиотеку и поблагодарила за все свою крестную...

Весь день она порхала, как бабочка, все в ней пело... К вечеру она осознала, что счастлива. Счастлива после всего, что испытала в церкви, рада каждой минуте своей жизни, соединенной с Господом. Это было впервые после отъезда Быля, и это был — Божий дар.

Кровотечения больше уже никогда не повторялись; к тому же она перестала ускоренно расти. Остались только очень редкие обмороки, которые можно было приписать излишней впечатлительности девушки. Но, увы..., врачи, завершив обследование, поставили ей очень нехороший диагноз. Все говорило о том, что Черна не будет иметь детей. Этот результат ей пока не сообщили. Врач, наблюдавшая Черну, медлила. Она видела, что после посещения церкви девушка исцелилась от очень серьезной болезни. А если чудо исцеления повторится вновь? И у Черны будет ребенок? Врачебный опыт, наука говорили ей, что это невозможно, но сердце, доброе и любящее, не соглашалось: «А вдруг? Вдруг случится чудо?»...

  Забегая вперед, скажем, что долгие годы девушка ничего не знала. Она мечтала иметь семью и детей, помогала ухаживать за малышами из детдомовской группы, рассказывала им сказки, сочиняла стихи. Взрослые советовали ей стать педагогом, а она отмалчивалась, потому что главной в ее жизни давно уже стала поэзия. Черне хотелось быть матерью, а не учительницей.

К сожалению, не все, что мы хотим, непременно исполняется. На все воля Божья и Его святое решение. Черне никогда не суждено было познать радость материнства. А удивительное состояние счастья, которое она испытала после Соборования, тоже со временем незаметно сошло на нет.

  8

А что же Быль? Почему он больше не звонил? — Он не мог...

Мама доживала свои последние дни, но она была в полном сознании и не отпускала от себя сына, которого не видела много лет. Она рассказывала ему об отце, о многих тысячах людей, которые погибли во время аварии и в первые годы после нее. Мама как бы не замечала, что прошло много времени, и что сын давно уже должен быть на учебе в интернате. Она часто впадала в забытье, и в это время Быль начал заново открывать для себя место, где прошло его раннее детство.

Живя в интернате, юноша привык к обычным, здоровым людям, но здесь он вдруг окунулся совсем в иной мир — мир тяжело больных людей. Бледные, лишенные свежего воздуха и солнца дети, их физическая и умственная неполноценность, жалкие потуги к веселью, — все пронзало его душу острым чувством жалости и любви. Христианской любви.

А известно ли вам, мои дорогие, что любящее, жалостливое сердце может преодолеть и стыдливость, и отвращение, и любые трудности? Соединенная с молитвой любовь, может творить чудеса. Быль осознал все это, ухаживая за мамой. Они вместе молились, и ей становилось легче, боль отступала на какое-то время. Взрослые уговаривали его ехать в интернат, директор звонил несколько раз, но Быль не уезжал...

  * * *

  Он вернулся в интернат только, когда мамы не стало. Выглядел Быль сильно повзрослевшим и усталым, а в глазах его Черна заметила то самое, хорошо ей знакомое, выражение страдания и затаенного недоверия к мирной, спокойно текущей жизни.

Быля словно подменили. Поговорив с Черной о чем-то незначительном, он ушел в свою комнату. Ему не хотелось рассказывать о страданиях и смерти своей мамы, о том, что он испытал за это время, а Черна не смела расспрашивать.

Внутренне Быль очень переменился, ему казалось, что Черна оставшаяся прежней, его не поймет. И это их разделяло. Он не имел понятия о том, как жила она все последнее время, как ждала его звонка, выбегала к автобусу, надеясь на его возвращение. Он не знал, что с каждым днем росла стопка стихов, написанных ею. Ее любящее сердце чувствовало его страдания даже на расстоянии, и все это отражалось в стихах. Быль даже представить не мог, как Черна изменилась и сколько пролила в его отсутствие слез.

Закончился вечер, и все воспитанники разошлись по спальням. Быль с облегчением вздохнул, увидев, что у него есть возможность побыть одному в комнате и помолиться. Его единственным желанием было запереться в четырех стенах и никого не видеть.

Но именно сейчас, когда он не нашел слов, чтобы поговорить с девушкой, их жизни окончательно и навсегда соединились.

Случилось так, что как только юноша закрылся от всех в спальне, Черна потеряла сознание. Произошло это так внезапно и так тихо, что нашли ее, лежащую в учебной комнате между столами, только перед самым отбоем. В интернате к этому времени оставалась только молоденькая дежурная воспитательница, которая страшно перепугалась.

  И кто же, кроме Быля, знал, как действовать в подобной ситуации? А ведь он, к тому же, был, хоть и невольно, виноват перед ней. Ведь это он не смог разрушить неожиданно вставшую между ними преграду непонимания.

Ухаживая за мамой, он несколько раз в день молился об ее здоровье. Быль знал уже эти молитвы наизусть; он знал и святых, которые могут своими молитвами к Господу помочь в случае болезни. Глубоко веривший в силу молитвы, раб Божий — Петр, незаметно для себя, а потом вполне осознанно, начал молиться о здравии болящей рабы Божьей — Тавифы.

Искренняя молитва к Господу может творить чудеса. Когда приехала по вызову скорая помощь, девушке было уже лучше. Щеки ее порозовели, дыхание выровнялось. Ее перенесли на кровать, врач сделала на всякий случай кардиограмму, уколола что-то успокаивающее; уезжая, прописала покой и сон.

  Быль просидел всю ночь на стуле у постели девушки, рассматривая ее лицо, прислушиваясь к дыханию. К нему вернулась прежняя нежность, и он, не зная, как ее излить, то поправлял одеяло, то гладил ей руку. А когда совсем рассвело, он обнаружил на тумбочке тетрадку со стихами...

  * * *

  Представьте себе, что вы знакомы с человеком с раннего детства, все о нем знаете, не имеете, друг от друга секретов, проводите вместе много времени, и вдруг выясняется, что он... умеет летать. Интересно, что вы при этом почувствуете? Удивление? Растерянность? Шок? Вот это же самое испытал наш герой, когда ему в руки попали стихи Черны. Ничего, более прекрасного и волнующего, он, казалось, никогда не испытывал. Ему открылась нежная и чистая ее душа, одновременно и наивная, и мудрая. В стихах чувствовалась какая-то особая гармония и несомненный талант.

Былю сразу вспомнилось детство и мама, еще молодая, красивая и ласковая. Все страшные месяцы ее тяжелой болезни отошли прочь, мир снова ожил во всех своих красках. Черна, совершенно невероятным образом, вдруг заполнила своими стихами страшную зияющую пустоту в его душе, безграничную «черную дыру» где-то в глубине сердца. Но теперь там начало расцветать что-то нежное и светлое, какое-то новое, особое чувство...

  Большинство стихов, тем или иным образом, касались именно его, или даже были к нему обращены. Девушка доверчиво вкладывала в них свои самые сокровенные мысли, и разрушить это доверие было просто невозможно. 

  Быль еще не сообразил до конца, что будет делать и говорить, когда Черна проснется, а внутри его уже зашевелился страх. Старый, хорошо ему знакомый материнский страх. Страх за самого близкого человека.

«А вдруг? — Ужаснулся Быль. — Вдруг дыхание дракона опять докатилось до нас? Почему Черна упала в обморок? Что, если она совсем не так здорова, как решили в детстве врачи? Что я буду делать, если она, также как и мама, растает на моих глазах»?

Страх потерять любимую, которую он, чуть было не оттолкнул минувшим вечером, завладел юношей, да так и остался навсегда...

  Отныне в этой крупной, чуть ли ни на половину превосходящей его в росте девушке, видел он теперь единственную избранницу, которой готов был посвятить свою жизнь. Быль восторгался ее стихами, богатством ее внутреннего мира. Он даже начал фантазировать о ее литературном будущем...

АВТОРСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ,
которое ничего не меняет, но кое-что объясняет

Признаться, разговор о драконе гораздо сложнее, чем может показаться на первый взгляд. Этот «древний змий», отпавший от Бога, увел за собой целое воинство злых ангелов (бесов). Они и сейчас служат ему. Войско это невидимо, поэтому бой с человеком они тоже ведут невидимый.

Человек рождается в мир невинным младенцем, но очень рано начинает проявлять признаки гордости, себялюбия, злобы. Появляются «детские» грехи. Ну, подумаешь, утащил чужую игрушку, топал на маму ножкой, что-то сделал назло или сломал, проявив непослушание... С годами, если на это не обращать внимания, грехи усугубляются. Тут и вступает в дело, со своими грязными уловками, враг рода человеческого.

Доверили, допустим, рабочему какое-то дело, предупредили об опасности, а он не стал себя утруждать, понадеялся на «авось». В итоге — несчастный случай. Есть такая сухая наука — техника безопасности, но люди ленятся исполнять ее правила. Враг нашептывает, а леность и беспечность подхватывают: «Подумаешь, ерунда, чего там возиться с безопасностью, и так сойдет». В итоге гибнут люди.

  Мы часто не понимаем, что наши тела очень уязвимы, и что еще более, чем тела, уязвимы наши души. В итоге мы не ценим дара Божьего — своей и чужой жизни. Можно иногда услышать: «Бес попутал». И это правда. Враг всегда тут, как тут, стоит только человеку перестать слушаться голоса совести, которая всегда дает верное направление, потому что является Гласом Божьим.

В повествовании, которое условно названо сказкой, речь идет не о том сказочном драконе, у которого семь голов и огнедышащая пасть, но и о нем тоже, потому что он олицетворяет зло. Злобный враг вмешивается во все дела и мысли человека, пытаясь на корню загубить все доброе и достойное. На каждом шагу мы встречаем людей, уловленных им: алкоголиков, наркоманов, преступников, насильников, убийц и самоубийц, азартных игроков, богохульников, бесноватых...

Там, где человек теряет свой божественный образ, перестает жить по совести, ищет только выгоды, власти и развлечений, везде найдешь врага, его невидимую лапу.

Когда герои нашего повествования были совсем маленькими, еще была свежа память о Чернобыле, о страшном радиоактивном пожаре, о катастрофе, жертвами которой стали их родители. Прошло двадцать лет, и случай этот стал стираться из памяти беспечных людей. Зато появились другие, не менее страшные. Дракон умеет принимать разные обличья. В ярости он выпускает струю своей ядовитой злобы то тут, то там, всюду сея страх и смерть.

  Стоит только на пять минут включить новости, и тут же предстают его жуткие «подвиги»: взрывы, массовые убийства, захваты заложников, технологические и экологические катастрофы, буйство толпы, которая несет бессмысленные разрушения, войны и революции... Всего не перечислить.

К счастью, герои нашего повествования — мальчик и девочка — еще в детстве узнали, что существует оружие, побеждающее дракона. Да, оружие давно известно, только пользуются им не многие. Мало кто понимает, что с драконом нужно сражаться. А боится он только одного оружия — КРЕСТА. Крест и форму меча имеет, и силу необыкновенную. Но, как и в сказке, оружие действует только в «умелых» руках. Здесь нужны истинная вера, нужны молитвы, сокровенный смысл которых не каждому известен и понятен. Сражаясь этим оружием, надо призывать на помощь Спасителя. На обратной стороне креста, поэтому, часто написано: «Спаси и сохрани».

  В смертельном бою со злыми силами может реально и не проливаться кровь, потому что ненависть побеждается только смирением, терпением и, самое главное, ЛЮБОВЬЮ. Спаситель-Христос сеет в нас семена любви, готовя бойцов для новых схваток.

  9

Давайте теперь кратко опишем жизнь наших героев после школы. Они поступили учиться в один и тот же университет. Быль начал изучать психологию, а Черна — филологию. Им, как сиротам, полагалась стипендия. Директор интерната, где они продолжали жить, тоже иногда «подбрасывал» помощь.

Каждое лето Быль работал в школьных лагерях, у него оказались незаурядные организаторские способности. Лагеря, обычно, располагались за городом. Черна иногда приезжала его навестить, они очень скучали друг без друга.

  Черна летом оставалась в городе, чтобы помогать отцу Георгию в церкви. Ее рост позволял без труда протирать пыль на верхних рядах икон и зажигать лампадки. К тому же, в это время года часто делался какой-нибудь ремонт. Девушка, помогала безотказно, молча; вопросы задавала только в крайнем случае.

Дома она много читала, занималась литературным творчеством. Была она какой-то чересчур ранимой, хрупкой, как тепличный цветок. Ей были не по душе веселые компании, громкая музыка. Иногда жизнь в девушке, словно замирала, а память все время подсовывала картинки детства.

  Глядя на здоровых и веселых детей, Черна с содроганием вспоминала тех, других, изуродованных драконом. Перед глазами всплывало личико маленькой рыженькой девочки-соседки, которую она нянчила в детстве. Девушка была бы рада помолиться о ней, заказать панихиду, но память не сохранила имени... Да и была ли эта малышка крещена?

Тавифа спрашивала в церкви, как молиться за некрещеных детей? Где они, попадают ли в рай? Но никто точно ответить не мог. Одни говорили, что некрещеные Царства Небесного не наследуют, другие, что младенцев, разумеется, Господь помилует. Ей советовали молиться дома, келейной молитвой, раздавать за них милостыню; но ей все время казалось, что этого мало... Девушка молилась всегда со слезами; со слезами вспоминала, со слезами жила. Она, вроде бы не желая того, отгоняла от себя обычные человеческие радости; то ли грустила, то ли унывала...

  Петр замечал, что его любимая девушка преображалась только в церкви; во время Литургии она словно светилась изнутри. Иногда она проговаривалась, что испытывает в церкви особые мистические состояния, чуть ли не общается с Богородицей; но сразу же и сомневалась, не является ли это плодом ее воображения. Странности девушки он приписывал все тому же дракону, каким-то образом укравшему у нее радость и, естественную в молодости, веселость. Впрочем, иной он ее как-то и не представлял.

  На старших курсах университета многие студенты играли свадьбы, наши герои тоже стали об этом думать. Но их духовник — отец Георгий — посоветовал пока не торопиться и обязательно обвенчаться. А еще он намекнул, что неплохо бы им предварительно пройти генетические тесты, потому что уже были случаи, когда у потомков тех, кто облучился, появлялись неполноценные дети...

  Петр защитил диплом раньше, чем Тавифа, и его тут же направили психологом в детский дом, где это место пустовало уже несколько лет. Детдом был в небольшом городе на Ставрополье, недалеко от Пятигорска. Если бы они поехали вместе, в качестве мужа и жены, то сразу бы получили жилье. Нужно было принимать решение, нужно было пройти обследование в Генетической консультации.

Петр и Тавифа не любили медицинских обследований с детства. Но тут уж надо было потерпеть. Они сдали все необходимые анализы и начали готовиться к свадьбе.

 * * * 

  ...Результаты пришли через месяц, и оказался ужасными... Петру никогда, ни в коем случае, нельзя было иметь детей. Всплыл на поверхность и давний диагноз Тавифы: она не сможет иметь детей, даже если очень захочет, даже от здорового мужа...

  Это оказалось серьезным ударом для обоих. Было от чего расстроиться, даже придти в отчаяние. Тавифа несколько дней пролежала на кровати, лицом к стене, не отвечая на вопросы окружающих. Она даже уже не плакала... Петр быстрее пришел в себя, надо было что-то решать. Надо было приступать к работе на новом месте, а в душе не было ни мира, ни покоя.

На помощь нашим героям пришел отец Георгий, он направил их за советом к старцу Леониду, в Лавру.

10

  Для посещения Лавры время было не самое подходящее. Во-первых, был разгар поста, а в это время старец мало с кем общался; во-вторых, старец был серьезно болен и почти все время лежал, ему было уже за девяносто.

  Приехав в Лавру, наша печальная пара, прежде всего, направилась в храм, на вечернюю службу. Они подошли на исповедь к священнику и вкратце рассказали о возникшей проблеме, а тот направил их к игумену, сидевшему в своем кресле. Игумен, сам духовно окормлявшийся у старца, видя горюющую девушку, посоветовал пожить у них в гостинице и подождать, может быть, старец согласится их принять в виде исключения.

Их разговор еще не был окончен, когда в храм зашел молодой послушник — келейник отца Леонида. Он подошел к креслу игумена, попросил у него благословения, а потом спросил, обращаясь к Петру и Тавифе:

— Вы, что ли, жених и невеста?

— Да...

— Батюшка Леонид велел вам сразу же после ужина прийти к нему на прием.

— А откуда вы..., он... нас знает?

— Знает, знает, ему многое открыто. Например, что тебя зовут Серна, и что ты — плакса. Правильно?

— Серной ее зовут друзья, а по-церковному — это Тавифа, — ответил за нее Петр.

— А знаешь, что еще сказал батюшка Леонид? — Вновь обратился послушник к девушке. — Чтобы ты немедленно выбросила свой носовой платок!

  Сказав это, послушник смущенно улыбнулся, а затем двумя пальцами осторожно взял у нее носовой платок. Прошептав после этого: «Прости...», он еще раз поклонился игумену и быстро удалился...

  Игумен весело смотрел на растерянных гостей:

— Не удивляйтесь! Видно, отец Леонид ждал вас, он про вас уже все знает. Был бы здоров — сам бы встретил. А ты, — обратился он к девушке, глядя на нее снизу вверх испытывающим взглядом, — все поняла? Слушайся во всем батюшку, лови каждое слово. Он отмечен Господом, прозорлив, таких уже старцев и не найти... Идите с миром, ужинайте, и сразу — к батюшке. С ночевкой потом определимся...

* * *

  Наши герои несмело прошли в приемную старца Леонида. Тавифа сразу же увидела свою любимую икону «Скоропослушница», сделала перед ней три земных поклона и приложилась, шепотом молясь. Петр обратил в первую очередь внимание на икону, где апостол Петр воскрешает святую Тавифу. В честь этих святых они были названы при крещении, но такого старинного, очень своеобразного изображения святых, он еще не встречал.

Неожиданно перед ними появился высокий, худой, почти прозрачный старец. Волосы белоснежным пухом окружали его голову и грудь, а глаза излучали особый свет любви и доброты. Он манил к себе пальцем девушку:

— Иди сюда, деточка!

  Тавифа сделала шаг и с волнением опустилась перед ним на колени, сложив руки для благословения. Но старец, совершенно неожиданно, вдруг обнял и прижал ее к себе:

— Ах ты, глупышка! Так вот ты какая! Почему, скажи, ты не слушаешься Богородицу?

— Как это, не слушаюсь?

— Конечно, не слушаешься! Сколько тебе было лет, когда во время Соборования Она велела тебе не плакать?

— Шестнадцать...

— Хорошо, а потом? Сколько раз утешала и повторяла: «Не плачь»?

— Много, — вздохнула девушка, — не помню...

  Голос старца стал строгим:

— Ну, и почему ты всегда в унынии? В слезах и печали? Теряешь благодать, не хочешь быть в радости Божьей? Тебя Сама Матушка-Богородица увещевает, а ты все плачешь. Почему? Отвечай!

— Я не знаю, так получается, мне всех жалко, особенно умерших детей...

— Получается... Сама виновата! Думаешь, что ты любишь больше, чем Господь? Зачем все время вспоминать тех детей, которые давно уже отошли, больных да увечных? Могли бы они жить полноценной жизнью? Помаялись они, конечно, несчастные, да и забрал Господь в обители Свои. На все Его воля. А вам-то, какой дар от Бога! Дано пожить дольше их на земле, прийти к вере нашей, к Православию. Благодарить надо! Дано вам приобщаться Христовых Тайн — благоговейте! Дает Господь возможность творить добро — старайтесь, оправдываете доверие! Хватит хныкать! Слезы нам даны — грехи свои оплакивать, да вот еще восхищаться Промыслом Божьим и великими Его дарами. Благодать такая бывает, в виде слез.

Старец сверкнул на Тавифу строгим взглядом:

— Ты сейчас какие стихи пишешь? Сплошное нытье! Дар имеешь, а служить им никому не хочешь. Где твои духовные стихи, где стихи и сказки для детей? Все ведь в голове у тебя уже есть. Почему не работаешь, не пишешь? Что, некогда? Много времени слезы отнимают? Отобрали мы у тебя сегодня платок носовой и правильно сделали!

Девушка вся сжалась и замерла, такими обидными показались ей эти слова. Наступило напряженное молчание... Потом она, пересилив себя, подняла глаза от земли и... вдруг поняла, что ее гладят по волосам... Старец смущенно и ласково улыбался (он совершенно не умел обижать людей):

— Ты ведь больше так не будешь делать? Хорошо? — Спросил он и, как-то по-особому прижав свой лоб к ее лбу, начал говорить нараспев:

— Доченька, доченька, чадо ты доброе... Все я про вас двоих знаю, все открыл мне Господь. Знаю, кто вы и откуда, знаю, что будет с вами... Деток у вас будет много... Но рожать их будете не вы, а... Господь пошлет много сироток — все будут ваши!

Он пригнул к себе и Петра:

— Иди, иди, сынок, дай тебя тоже обнять. Господь тебя любит. Ты все делаешь правильно. Станешь директором детского дома, думай не только о том, чтобы одеть детей и накормить. Всех надо крестить и воцерковлять, приводить к вере нашей, истинной, православной. У тебя сейчас в голове мысли о монашестве, но это — не твое, у тебя другая задача — детей воспитывать. Тем и спасешься.

Вы свои планы не меняйте, сразу же после поста — венчайтесь. Если нужна бумажка, то регистрируйтесь в загсе. Живите вместе, но как брат с сестрой, в чистоте духовной и телесной. Вместе вы будете счастливы, и..., — печальной скороговоркой прибавил он, — уйдете ко Господу в один день...

* * *

Отец Леонид взял с аналоя старинную икону Спасителя и благословил молодых. Затем он на минутку вышел в свою келию и принес Тавифе тоненький поэтический сборник:

— На-ка, почитай, я тоже раньше стихи писал, до Схимы. После этого, будто слегка сомневаясь и мысленно спрашивая совета у Неба, отец Леонид снял со своей шеи деревянный крест. Дерево было розового цвета, крест был с какими-то винтиками, и от него исходило дивное благоухание:

— Прими, чадо Петр! Тебе он необходим, это — твой меч, твое оружие. Здесь мощи Святых Мучеников и Угодников; сзади есть записка, чьи именно мощи. Имей это оружие, Христов воин, всегда при себе. Будет нападать враг — им победишь. Старец надел крест-мощевик на взволнованного юношу и прошептал ему на ухо:

— Дракон тебя страшно ненавидит, а победить не сможет. Трудись да молись! Как говорят святые Отцы, сам спасешься, и тысячи вокруг тебя спасутся. Ты хоть и мал, да удал! А ее, — он кивнул на Тавифу, — от себя никогда не отпускай. Вы — одно целое, и здесь, на земле, и в мире ином; вам друг за друга всегда ответ держать перед Богом.

Старец устало вздохнул:

— Вы меня простите, старика. Болен я, да уже и не буду здрав. Хотел бы еще побыть с вами, да сил нет. Полюбил я вас, детки... Здесь, на земле, мы уже не свидимся. Прощайте, да простите, коли, что не так сказал. С вами, молодыми, без строгости нельзя, только идет она от любви, от желания помочь... Благослови вас Господь... Может, еще и встретимся, в ином мире...

11

  Не могу точно сказать, сколько лет прошло после описанных событий. Нет уже на свете этого прозорливого старца... Но все, о чем говорил отец Леонид, исполнилось.

  Петр и Тавифа скромно повенчались, получили документ в загсе, который давал право считать их мужем и женой, и поехали по направлению университета к месту работы мужа.

  Маленький городок Светск, расположенный в степной местности, недалеко от известного своими минеральными водами Пятигорска, встретил наших героев полусонной атмосферой и колокольным звоном. Молодоженам сразу дали комнату в семейном общежитии, в двух шагах от детдома. У Петра началась трудовая жизнь, а Тавифе нужно было еще учиться. Она решила дописывать диплом и сдавать оставшиеся экзамены заочно.

  Жизнь в небольшом городке имеет свои преимущества, незаурядные личности там сразу видны. Тавифа отнесла подборку своих стихов в местную газету и стала там регулярно печататься. Вскоре ей предложили вести детскую страничку в журнале, а потом детскую передачу на краевом телевидении.

  После получения диплома Тавифа могла бы продолжать заниматься журналистикой или литературным творчеством, могла бы преподавать. Но, неожиданно для всех, она поступила учиться дальше — на Богословские курсы. Жене работника детского дома было очень важно и нужно получить духовное образование. Она училась на псаломщицу; помимо других церковных дисциплин, изучала тайны церковно-славянского языка и песнопений. И все это с определенной целью, чтобы участвовать в воспитании детей-сирот.

  В городской церкви молодой псаломщице стали иногда доверять чтение акафистов и канонов. Она читала достаточно уверенно, каждое слово, казалось, исходило прямо из ее сердца, голос становился чище и звонче. Наступала удивительная благодатная тишина... Прихожане, хорошо уже знавшие ее, благодаря детским передачам, замирали, утирая благоговейные слезы.

  * * *

  Сама Тавифа плакала теперь нечасто. Она жила заботами мужа, и все его подопечные приходили к ним домой, что ее очень утешало. О том, что у них не будет своих детей, никто из окружающих не знал, да и сами они, по молчаливому уговору, об этом не вспоминали.

  Петр, исполняя совет старца, осторожно стал вводить в быт детского дома православные молитвы, дарил воспитанникам образки, учил, как правильно делать крестное знамение. Директор детдома — человек прежнего склада, абсолютно неверующий, не запрещал, но и не поощрял этих нововведений. Все его мысли были о скором уходе на пенсию, а что будет после него, не слишком волновало.

  Петр выполнял за директора всю организаторскую работу, чему большинство сотрудников было даже радо. Он, не спеша, постепенно организовывал все, как их учили в университете, старался улучшить психологический климат. Поэтому работать всем стало легче. Стоит ли удивляться, что через несколько лет Петр уже официально занял пост директора.

  Все сбывалось... У Петра с Тавифой теперь действительно было очень «много деток», посланных Господом.

  Детский дом, которым отныне руководил Петр, был не очень большим. Жена директора, естественно, не являлась сотрудницей, но охотно участвовала в жизни воспитанников. Она написала детскую книжку, и все стихи оттуда звучали на утренниках. По ее сценариям ставили небольшие спектакли. Детвора, особенно малыши, всегда «липла» к ней. Тавифа, как-то по-особенному могла причесать, нарядить, приласкать каждого ребенка. Она всегда старалась примирить и утешить воспитанников, если возникали ссоры.

Мнение жителей города про молодого директора детдома и его жену было однозначным: «Воистину, у них нет своих детей, но нет и чужих»... Всех, даже самых маленьких, водили в церковь, крестили, причащали, устраивали православные праздники.

Для воспитанников любой выход за территорию детдома был событием, поэтому работники делали все, чтобы дети летом могли поменять обстановку, куда-нибудь съездить; чаще всего на паломничество в какой-нибудь монастырь, к святым местам.

12

  Этим августом Петр с Тавифой и довольно большой группой детей поселились в одном из столичных интернатов, опустевших на лето. Почти каждый день все вместе ездили на экскурсии или на паломничества. Детдомовцев надо было приучать пользоваться деньгами, транспортом, ориентироваться, общаться с другими людьми. Поэтому старались пользоваться обычными способами передвижения: автобусами, троллейбусами, метро. В метро детям было особенно интересно, они с удовольствием осваивали эскалатор, учились по карте выбирать нужное направление. В церквях и монастырях их всегда ждали, хорошо принимали, дарили подарки, рассказывали что-нибудь интересное...

* * *

  На этот раз все было, как всегда. Дети возвращались из пригородного монастыря после воскресной службы. Они, конечно, устали от неподвижности в церкви, поэтому вели себя шумновато: кто-то пытался бежать вниз по ступенькам, кто-то перекрикивался. Это были невинные шалости, которые могли, к сожалению, привести к серьезным последствиям.

  Не удивительно, что когда один озорной мальчик начал бежать вниз, хлопая ладонью по каждому встречному светильнику, директор Петр закричал ему:" Остановись!" - Но было уже поздно, всюду на станции погас свет. С эскалатором ничего не случилось, он не остановился, люди ехали дальше вниз, до перрона. Но там, в темноте, происходила какая-то возня и толкотня. Слышались возмущенные возгласы, приглушенные вскрики.

  - Дети, не отходите далеко, — крикнул громко директор, — собирайтесь справа у колонны, держитесь вместе, а то потеряетесь!..

  Но в ответ послышалась грубая мужская брань и наглый голос:

— У нас не потеряются — всех оприходуем...

  Тавифа инстинктивно схватилась за мужа:

— Молчи! Не отвечай, это какие-то хулиганы...

— Сама молчи... Ничего не бойся, не отпускай руку!

В ту же минуту они доехали до твердого перрона, но здесь их ждала неожиданность: чьи-то грубые мужские руки растащили их в разные стороны. Тот же голос развязно заявил: «Мальчики — налево, девочки — направо»! Кто-то обшаривал их в темноте, кто-то выворачивал карманы. У Петра забрали мобильный телефон, а у Тавифы — фотоаппарат. В темноте почти ничего не было видно. Люди спотыкались, задевали друг друга, даже падали, слышались уже крики и плач детей...

  Это были совсем не «детские шалости». Террористы — служители дракона — захватили станцию метро. Они действовали стремительно, по заранее подготовленному плану.

  * * *

  Горько осознавать, что каждый человек в наши дни может попасть в подобную ситуацию. У наших героев было много возможных вариантов провести день: можно было бы поехать на автобусе или троллейбусе в парк, погулять подольше по монастырю, заглянуть в зоомагазин, куда так рвались малыши..., но... они с детдомовцами попали именно на этот эскалатор, и именно в тот момент, когда его захватили. На все воля Божья: кого — казнить, а кого — миловать.

  Тавифа в ответственные минуты жизни всегда сильно волновалась, нервничала, даже падала в обморок. Петр, чье имя означает «камень», напротив, в сложных ситуациях сосредотачивался, собирался, отбрасывал эмоции, начинал молиться и усиленно думать, принимая какое-то решение.  Ответственность за воспитанников, за жену выступила на первое место, когда он осознал, что они заложники банды террористов.

  Мысль работала четко. Самое главное — держаться вместе, не потерять друг друга. Света явно недостаточно, но террористы наверняка его включат. Значит, надо сразу же разыскать Тавифу, пока захватчики всех их не рассмотрели и не рассортировали. Он кричал громко, и дети знают, что надо собираться справа, у колонны. Жену тоже оттеснили в ту сторону... Кричать и звать бесполезно, слишком шумно, но что-то обязательно следует придумать...

  Петр засунул руку в карман пиджака и наткнулся на тоненькую церковную свечечку, такие свечки подарила матушка-игуменья им всем после службы. Тавифа — сообразительная. Если она увидит его свечку, то зажжет и свою (у нее есть спички), а дети, может быть, тоже догадаются, что надо собираться всем вместе.

Петр внимательно осмотрелся и увидел недалеко огонек сигареты, он стал протискиваться в ту сторону. Вскоре его свечка загорелась маленьким, но ярким огоньком; на той стороне перрона ее заметили. Кто-то и из детей тоже сумел зажечь свечку. Потом еще, и еще. Наконец, загорелось сразу две или три свечи вместе, где-то высоко, гораздо выше роста Тавифы (но держала их явно ее рука). Видимо, она поднялась на какую-то ступеньку, чтобы стать еще выше.

  Петр начал, осторожно передвигаясь, пробираться сквозь толпу; другие маленькие огоньки тоже потихоньку начали плыть в ту сторону. Почти все они уже собрались вокруг Тавифы, взобравшейся на скамейку, но бандиты уловили их маневр:

— А ну, стоять! Погасить свечи! — Прорезал темноту голос с сильным восточным акцентом, а затем послышался хлопок предупредительного выстрела. Сверху посыпалась штукатурка... Все свечки мгновенно погасли, а в темноте двигаться было невозможно.

  Минут через десять, откуда-то сверху, ударил сноп света, а потом еще один, с противоположной стороны. Пока все сослепу озирались, Петр сумел добежать до Тавифы, и буквально стащил ее со скамьи вниз. Она слишком рисковала.

— Садимся и занимаем всю скамейку, — скомандовал Петр, жестом показывая на нее детям, бывшим поблизости, — сидеть будем по очереди.

  Он оценивающе присмотрелся к колонне, возле которой они оказались, (почти все дети были поблизости). Она не могла служить укрытием, т.к. обрывалась на путях. Но оттуда, из тоннеля, тянуло сквознячком.

«Это хорошо, — подумал Петр, — и хорошо, что скамейка мраморная, холодная. Здесь скоро будет пекло». С собой у них было несколько бутылок со святой водой из монастырского источника, и это тоже была огромная удача.

  Зажглись еще какие-то лампы, стало хоть что-то видно. Несколько боевиков с оружием собрались плотной кучкой в центре станции и в мегафон зачитывали свои требования к заложникам. Заложников, по-видимому, было очень много. Все затихли, прислушиваясь, но Петр старался не вникать в происходящее, да и что новое могли сказать эти нелюди? То же, что и другие террористы в подобных случаях.

  Петр не вслушивался, а пытался собрать свои внутренние силы и обратиться с молитвой к Богу. Сначала не получалось: в сердце билась тревога, глаза невольно обращались то на вооруженных бандитов, то на перепуганных детей...

Потом сама собой пошла беззвучно молитва «Отче наш». Слова нанизывались одно на другое почти по инерции, но он повторял, повторял одну и ту же молитву, самую главную, заповеданную Спасителем, несколько раз подряд. Через некоторое время он молился уже осознанно: «...избави нас от лукавого»!.. Всю внутреннюю духовную свою силу он вкладывал в эти слова, он кричал в отчаянии Небу: «Да приидет царствие ТВОЕ, да будет воля ТВОЯ!»...

  Постепенно стали вспоминаться и другие молитвы, он знал их достаточно много. В голове возникали то молитвы к Богородице, то Иисусова молитва.

Время для Петра как бы остановилось. Зрение, слух, обоняние и прочие чувства отключились и почти не действовали. Он просил помощи. Он спрашивал у Бога, что ему делать, и, в конце концов, получил ответ.

Говорят, что в древние времена люди свободно могли слушать голос Бога. Он отвечал им, когда они вопрошали. С нашим героем ничего подобного не происходило, но в какой-то момент в голове его возник четкий план действий, и все встало на свои места. Петр знал, что делать дальше. Всѐ, в том числе и будущее, для него прояснилось. За недолгое время молитвы Господь всему его научил. Страх полностью улетучился, а перед глазами встала вся жуткая реальность захвата. Его задачей было помогать другим.

Первое, что он сделал, это взял Тавифу за руку и заставил оторваться от происходящего. Он поймал ее тревожный взгляд, прижал к себе и сказал:

— Мы все сегодня причащались в храме, приняли Плоть и Кровь Господа. Что страшное может нам грозить, если внутри нас Сам Господь? Мы с Ним — единое целое. Он нас не оставит.

— Мы все погибнем... Они говорят, что власти не желают даже вступать в переговоры. К концу дня они взорвут всех нас!..

— Родная моя, ведь мы же христиане! Смерть — это соединение с Господом. Разве ты боишься смерти? Не хочешь встретиться с теми, кого любила и потеряла? Пересиль страх, мы должны быть примером и сделать так, чтобы дети тоже не боялись. Надо всем молиться, просить у Господа и Богородицы помощи и заступления. Все это когда-нибудь закончится. Старайся уповать на Бога. Будем терпеть...

  Больше ему не удалось ничего сказать. Включилась воющая сирена, бьющая по ушам и мозгам. Она выла теперь без конца, а в промежутках боевики что-то орали в мегафон, что-то требовали, шарили лучами прожектора по лицам людей и кого-то забирали...

Петр в моменты тишины между воем сирены, пытался поговорить и утешить каждого ребенка, а когда прожектор освещал их угол, велел всем ложиться на пол, особенно высокой жене. Тогда их не было видно за чужими спинами. Женщин и детей куда-то выводили, выталкивали, он боялся потерять кого-нибудь в этом жутком аду.

 * * *

  Описать человеческим языком, что там творилось, просто невозможно. Время для заложников перестало существовать; при захвате у всех отобрали часы и телефоны, а электронное табло на стене, разумеется, не работало. Жара нарастала, вентиляция отсутствовала, а воду пили по глоточку, и это придавало сил, спасало от жажды.

Накормить детей было нечем, но пока о еде никто не вспоминал. В туалет ходили прямо на пути, поэтому в воздухе усиливалось жуткое зловоние. Многие больные, особенно сердечники и старики, теряли сознание.

Одна совсем юная женщина, которая ждала ребенка, увидев, что дети пьют воду, попросила у них глоток, но, не успев выпить, упала в обморок. Ее кропили святой водой, смачивали губы и язык, молились, но она долго не приходила в себя.

Окружающие заволновались, начали спрашивать, нет ли поблизости врача или какого-нибудь лекарства. Подошел пожилой кореец, он стал делать точечный массаж, и через некоторое время женщина открыла глаза. Но кореец печально смотрел и качал головой, глядя на нее. Он шепнул Былю, что ребенок у нее уже погиб...

Никто ничего не мог сделать, у людей не осталось сил даже для сочувствия. Велись ли какие-то переговоры, делалось ли хоть что-то для их спасения, никто не знал. Каждый участник этой трагедии выживал по-своему: кто-то плакал и предавался унынию, кто-то терпел молча, кто-то не терял надежды на спасение...

Для наших героев все это время главной была молитва: они пытались вспомнить все, что знали, молились, как умели.

Люди духовные очень преображаются, когда молятся, они даже как будто светятся изнутри. Человек начинает чувствовать свою связь с Творцом, с Богородицей, со святыми и Небесными Силами. Человек в сердечной молитве, как бы возрастает, и... врастает в Небо. (Известны случаи, когда молитвенники, достигшие святости, как бы приподнимались и парили над землей во время своего обращения к Богу).

  Но поддерживать длительную молитву довольно трудно, если вкладывать в нее все внутренние силы. Это могут только опытные старцы. У обычных людей молитвенное состояние не бывает слишком долгим. Кроме того, враг пытается рассеять и спутать мысли, о чем хорошо знают верующие.

  Тавифа пыталась молиться, как можно более вдумчиво и сосредоточенно, но сирены, стоны, крики, брань и выстрелы где-то вверху, у входа на станцию, сильно ее отвлекали. Молитва терялась, и ее вновь обступал ужасный сегодняшний мир, более страшный, чем самый кошмарный сон. Тавифа была дальнозоркой, к тому же она могла смотреть поверх голов других людей. При свете прожектора она разглядела какие-то механизмы, развешанные боевиками вдоль эскалатора, опутанные проводами. Сверху, над головами, тоже велись какие-то монтажные работы. А на противоположной стороне она видела какое-то орудие, его дуло было направлено прямо на них.

— Вы видите, они все заминировали! — Прохрипел сбоку чей-то мужской голос. — Всем нам крышка!

— Тише, не пугайте детей, — одернула Тавифа говорившего мужчину (ей было стыдно за прежнее малодушие), — не устраивайте панику, иначе нас перестреляют вон из того пулемета...

13

  Время шло, но ничего не менялось, только все больше людей без сил лежало на полу в полузабытьи. Всем хотелось только одного — хоть каких-то изменений, даже штурма, даже выстрелов, только бы закончилось адски бесконечное ожидание.

Тавифа всматривалась в полутьму. Везде были люди, люди. Места не было пройти. В начале захвата, когда еще прибывали поезда с соседних станций, никого из вагонов не выпускали, а наоборот, заталкивали туда пассажиров; загоняли людей и в тоннели, в полную темноту. Все эти люди были в гораздо худшем положении, чем они.

  «Здесь тысячи, — подумала она, ужаснувшись, — какой «улов» нынче у дракона»...

  * * *

  В это время что-то случилось у боевиков. С шумом и грохотом, расталкивая людей, наступая на чьи-то ноги и руки, они резко бросились вверх по эскалатору. Была дана какая-то команда, и они, перестав обращать внимание на заложников, стали ее выполнять.

— Мне кажется, сейчас должно что-то произойти. — Отвлекся от молитвы Петр. — Может быть, начинается штурм? (Про себя он подумал, что это конец, потому что явственно различал копошившихся возле мин террористов).

— Смотри!!! — Потянула его за рукав Тавифа.

Он оглянулся и увидел за спиной, на фоне темной стены, огромного, огненного, хохочущего дракона. В ушах раздался его громоподобный смех. Враг смотрел на них маленькими, излучавшими дикую злобу глазками; его безразмерные крылья, развернувшись, почти полностью покрывали всю станцию с перепуганными несчастными заложниками. Те, кто видел его, начинали кричать от страха, а он разевал хохочущую пасть, пугая их еще больше. Петр и Тавифа с детства знали этого врага, они не зря искали оружие, побеждающее дракона. Петр выхватил из-за пазухи крест, подаренный старцем Леонидом, поднял его над головой, как меч, и громко прокричал молитву: «Спаси, Господи, люди Твоя, и благослови достояние Твое, победы на сопротивныя даруя, и Твое сохраняя Крестом Твоим жительство»!

Он повторил ее трижды, потом стал произносить другие молитвы, которые защищают от «нечистой силы». Наконец, он начал осенять своим «волшебным мечом» — КРЕСТОМ — Тавифу, детей, заложников, все стены и углы. Страха он не испытывал. Жена и дети, как могли, вторили ему. Тавифа мысленно тоже возводила крест между ними и драконом. Все окружающие молча наблюдали за этим поединком, они не совсем понимали, что происходит.

  В этот момент вверху раздался хлопок и повалил дым; на миг все отвернулись от стены и дракона, Петр тоже. Когда через минуту он взглянул на стену, на ней никого не было.

  Петр и Тавифа, не сговариваясь, обнялись, по очереди поцеловали крест и решили, что пора действовать.

  * * *

  Пользуясь своим маленьким ростом, Петр стал продвигаться между заложниками туда, где валялся мегафон, брошенный боевиками. Взяв мегафон, он громко крикнул:

— Внимание! С вами говорит директор детского дома... Дети, все, кто приехал сюда вместе со мной, дети, которые оказались здесь без родителей, послушайте меня! Собирайтесь возле Тавифы, она — самая высокая, и сейчас еще встанет на скамейку, у нее в руках горящие свечи. Это в правой стороне станции!

  Маленькие и большие, перепуганные и любопытные, грязные, полуголые из-за жары дети стали собираться и окружать Тавифу. На них уже никто не обращал внимания. Сверху раздавался стук, это террористы заколачивали все входы и выходы на станцию, которую решили взорвать. Петр со своим мегафоном старался перекричать их, что, кажется, удавалось:

— Ребята! Ничего не бойтесь! Не бойтесь взрыва и огня! Никто не погибнет, все останутся живы, надо только молиться. После взрыва мы должны собраться и быть все вместе. Если будет страшно, то зовите Иисуса Христа и Богородицу! Сейчас очень важно молиться! Повторяйте за мной: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас»! «Пресвятая Богородица, спаси нас»!

  Петр надеялся, что дети будут повторять за ним хором, но те смущенно молчали. Тавифа начала со своей скамейки вторить ему, но дети только испуганно оглядывались, они боялись открыть рот. Времени на раздумья не было, нужна была помощь взрослых:

— Папы и мамы! Среди вас есть православные? Молитесь вместе с детьми, они не должны бояться! Я — не священник, но точно знаю, что сейчас нужна общая молитва. Ради наших детей, давайте все вместе: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас»!

Несколько взрослых голосов присоединились, наконец, к общей молитве. Петр в мегафон, а вслед за ним все остальные — мужчины, женщины, дети — сначала шепотом, опасливо, а потом смелее и четче начали выговаривать слова последней молитвы.

  Внезапно наступила полная темнота, но люди стали скандировать все громче и громче... Многоголосый хор рвался в высь, и эхо отражало от стен станции их последний призыв к Богу. Да это была уже и не станция, а Храм, в котором люди молились перед восшествием на Голгофу... Все, кто мог, поднялись, протянув руки кверху, к Тому, кто должен был сейчас услышать и спасти...

* * *

  ...Полыхнуло яркое пламя, и в его свете все опять увидели огромного, замершего перед прыжком дракона, который резко отпрянул перед блеснувшим, молниеносно поднятым над всеми оружием. Чья-то богатырская рука, отбросившая мегафон, высоко вознесла спасительный КРЕСТ.

  Грохота взрыва они не услышали, потому что все в один голос взывали к Небу, умоляя о спасении.

14

Не испытывая ни страха, ни боли, наши герои на всякий случай не разжимали рук... Они куда-то падали (или, может быть, взмывали?). Невозможно определить, что это было за состояние и сколько оно длилось.

Тавифа читала, что когда наступает конец, можно со стороны увидеть свое тело. Она стала осматриваться, но ничего вокруг себя не увидела, кроме безграничной темноты, засасывающей как болото. Она вдруг с ужасом осознала, что во время общей молитвы они ни разу не упомянули Святую Троицу, ни разу не призвали на помощь Ангела Хранителя...

— Пресвятая Троица, помилуй нас! — Крикнула она изо всех сил. Но не услышала своего голоса...

— Ангел Хранитель! Святой Ангел Хранитель!.. — Она не могла вспомнить, что нужно сказать дальше. Наступила зловещая минута страха и отчаяния...

— Моли Бога о нас! — Закончил за нее голос Петра, который она не слышала, а чувствовала где-то внутри себя.

Откуда-то сверху они услышали детские голоса, повторявшие за ними молитву к Ангелу Хранителю, а потом еще один знакомый милый голосок, не выговаривавший хорошо букву «р.», проникновенно сказал:

— Пресвятая Троица, помилуй нас! — И добавил после короткой паузы. — Нас всех...

  Эта детская молитва оказалась, как видно, решающей.

* * *

...Мир, в котором находились они сейчас, стал меняться и светлеть. Отовсюду доносились шелест крыльев, шепот, какие-то высокие музыкальные голоса, чей-то смех... Подул легкий ветерок, и что-то засеребрилось впереди, что-то засияло, да так, что трудно было рассмотреть. Это было что-то очень знакомое...

— Сынок, да ведь это твой меч, им ты сражался с драконом. — Услышали они голос мамы Петра. — Поклонитесь Кресту! Здесь вам назначена встреча с вашими чадами.

  * * *

Петр и Тавифа бросились к огромному сверкающему КРЕСТУ, упали перед ним на колени, ощущая при этом необыкновенную легкость и радость.

  Мир вокруг них становился живым и светлым, все в нем цвело и зеленело. В густой, украшенной яркими цветами траве, стояли двое... Это был могучий богатырь, Петр, и светловолосая милая девушка невысокого роста — Тавифа.

Они сразу узнали друг друга по тому, многократно возросшему чувству любви и нежности, которое ощутили, встретившись взглядами. Изменения во внешности их ничуть не удивили, потому что они всегда казались друг другу очень красивыми.

Со всех сторон к ним бежали нарядно одетые дети, веселые и счастливые, а впереди всех — маленькая рыженькая девчушка в ярко-розовом платьице. Она приближалась, не касаясь голыми ножками травы и цветов, раскинув навстречу Тавифе ручонки для объятий и раскрыв радостные глазки...

Детей было очень много. Боковым зрением Петр заметил даже темнокожего мальчугана в бусах, сверкнувшего белками глаз и белозубой улыбкой. Этот ребенок прибился к ним уже потом, в метро. Все дети что-то кричали.

  «Продолжают молиться». — Одновременно подумали Петр и Тавифа. Но дети, обнимая и прижимаясь к ним, не молились. Они радостно восклицали: «Мама»! и «Папа»!..

  ПОСЛЕСЛОВИЕ

Друзья мои, вы перевернули последнюю страницу повествования. Такой вот у нас получился конец. Одним покажется, что он плохой, а другим, что хороший. Все зависит от внутреннего устроения человека. Если вы верите в Бога и бессмертие души, то переход наших героев в мир иной вовсе не огорчит вас и не покажется сказкой. Должна вам сказать, что в православной литературе, в святоотеческих писаниях можно найти много интересного на эту тему. Я только пересказала, чуть изменив, хорошо известные факты.

  Да, дорогие мои, смерть — это не конец человеческого существования, а лишь очень главный этап. Достойно, по-христиански, прожив и достойно умерев, человек соединяется с Творцом, получает награду на Небесах. Нет там места пособникам зла, нераскаянным грешникам, вероотступникам. Не войти туда тем, кто не умеет любить! А мы с вами будем идти трудным, тесным, но верным путем, указанным Спасителем. Да удостоит нас Господь Своих Небесных Обителей!..