Баба Галя. Глава из новой книги "Мечта длиною в лето"

Раз уж вспомнили замечательные рассказы Светланы про старушек, то выкладываю свою главу из новой книги, где главные действующие лица молодёжь и старики.

* * *

Если бы Галина Романовна Щеглова, по прозвищу Бирючиха, могла вымолвить хоть слово, она обязательно сказала бы приезжему мальчишке, что своей песней он разорвал ей душу в клочья, превратив её в лёгкое, невесомое облачко, которое сейчас улетело в далёкое прошлое её молодости.

Но парнишка убежал, а она так и осталась сидеть на том самом месте, и даже на той самой скамейке, на которой весёлый кудлатый парень Лёнька из соседней деревни Моховое, пятьдесят лет назад сказал:

— Пойдём, Галка, в сельсовет, распишемся. А в субботу свадебку отгрохаем.

— Это ты мне?

От неожиданных Лёнькиных слов, она так опешила, что слова во рту превратились в вязкую кашу.

Она всегда знала, что некрасива и неловка.

— Как колода. И в кого такая удалась?- говорила ей мать, тяготившаяся последним четвёртым ребёнком. Галка не роптала, и не возражала, понимая, что мать ожесточилась не от злобы, а от забот. Нешто легко вдове детей поднимать. Да ещё без мужниной пенсии. У тех баб, кому пришла похоронка с записью «пал в бою или умер от ран», начислялась пенсия по потере кормильца, а тем, чей муж пропал без вести при невыясненных обстоятельствах, ничего не полагалось.

Если бы не бурёнка Мошка, пришлось бы милостыню просить. Да и с коровушкой из еды хлебушек и затируха на молоке, иной раз творожок. С чего красивой вырасти? Не с чего.

На свадьбе Галина сидела торжественная притихшая, с гордостью поглядывая на разряженных подруг. Смотрите, девки, и на моей улице праздник!

Вот тогда, глядя в глаза невесте, Лёнька и рванул мехи трёхрядки, затянув песню из только что вышедшего кинофильма «Весна на Заречной улице».

Ах, как она тогда подпевала мужу, застенчиво прячась за фату, сооружённую из тюлевой занавески!

В день её свадьбы с кустов облетала сирень, и мать велела поставить столы во дворе, чтоб соседям не тесниться. Посреди стола величалась отварная картошка, присыпанная первым укропчиком, безжалостно вырванным, едва успел взойти. Продавщица сельмага Люська из-под полы достала ради свадьбы пару кило отменной селёдки, истекающей жирком. А главным блюдом шёл рыбник, состряпанный матерью накануне и успевший набрать лаврового духа.

Толстостенные гранёные стопки глухо звякали за здоровье молодых, бабы, раздухарясь, орали «горько», а мужики вели обстоятельные беседы, подымаясь только ради перепляса.

Деревня тогда кипела народом. В каждом дворе жила молодёжь, гудела пилорама леспромхоза, работала средняя школа, реял белый флаг с красным крестом над медпунктом с симпатичной кудрявой фельдшерицей Наташей.

Особой статьёй Подболотья, был клуб, стоявший на пригорке среди редких сосёнок. Завклубом в сельсовете назначили Таисию- заводную девку из местных, и не прогадали. Каких только мероприятий она не выдумывала! Один раз учителя местной школы даже ставили спектакль «Гроза», где главную роль Катерины играла десятиклассница Надька Кулик. В выходные в клубе были танцы под патефон, а дважды в неделю показывали кино. Хорошая была жизнь, хоть и небогатая…

И зачем только они с мужем уехали из деревни? Всю судьбу себе перекорёжили.

Лёнькина мать плакала, не пускала:

— Куда поедете? Ни кола у вас в городе, ни двора! Всем вы там чужие. Надо жить там, где Господь уродил и к месту приспособил. Помяните моё слово — захотите вернуться, да будет некуда. Умрёт деревня без народу.

Права, во всём права оказалась свекровь. И в городе они не прижились, и в деревню больше не вернулись, да и возвращаться вскоре стало некуда. Всего за десять лет деревня почти полностью опустела.

Сначала молодёжь на целину потянулась — там правительство золотые горы обещало.

Потом недалеко, в Киришах, стали строить огромный комбинат и новый город. А кому охота в избах сидеть да воду из реки таскать, если через несколько лет можно поселиться в собственных хоромах из двух комнат и наслаждаться горячей водой из крана, а по вечерам, вместо того чтоб доить корову, пить чай у телевизора? Никому.

Вот и они с Леонидом чемоданы собрали, да рванули в Кириши на нефтекомбинат. Лёнька бульдозеристом устроился, ну, а она, как нитка за иголкой, пошла работать бетонщицей. Там услышали про Ташкентское землетрясение, и про то, что набирают людей на стройку восстанавливать разрушенный Ташкент.

Рубленое лицо Галины Романовны отяжелело под грузом воспоминаний, а плечи сразу заныли, как от тяжёлой работы.

Ох, и поворочали её рученьки лопатой в сером месиве! Другая бы баба не сдюжила неженской работы, но она оказалась из крепкого теста.

Через пять лет им с мужем, как передовикам производства, выделили однокомнатную квартиру в панельном доме на окраине Ташкента. Комнатка и кухонька. Куда не глянь в окно, одинаковые стены, жара да пыль столбом.

Деревья чахлые, Божьего храма и в помине нет. Негде душе голову преклонить, только и есть в жизни что работа, да телевизор.

Не выдержал городской тоски Леонид — начал выпивать. Сначала пиво тянул, потом на водку перешёл, а опосля уже пил всё что в рот попадало, вплоть до тройного одеколона.

Что только она, Галина, не делала, чтоб мужа от зелья отворотить: и к бабкам ходила, и на коленях перед ним стояла, и зарплату отбирала — ничего не помогло.

В родной деревне держали бы коровушек, козёнку завели, курочек, да огород свой. Некогда дух перевести. Там, глядишь, и детушек бы Бог дал.

Не счесть сколько лет Леонид от пьянства промаялся, а когда Советский Союз распался и Узбекистан стал отдельным государством, в одну из ночей Леонида убили.

Кто знает, что он делал на другом конце города, с какими дружками время коротал, но только нашли его на пустыре с проломленной головой.

Никикого расследования не было, правда, дело для проформы завели.

Пожилой следователь с фамилией Плотников, дай Бог ему здоровья, глядя в дрожащее лицо Галины Романовны, посоветовал:

— Продавайте имущество, квартиру, и бегите отсюда в Россию, а то поздно будет.

А куда бежать, к кому? Голова седая, спина болит день и ночь, возраст за пятый десяток перевалил.

Короче, не послушалась она следователя, осталась в своей квартире, рассудив, что кусок лепёшки всегда найдёт. Ох, как она ошибалась! С работы выгнали, пенсию не платили, сбережений никаких нет.

А вскоре не то что куска лепёшки, воды в кране не стало, а на улицу к водопроводной колонке она и носа высунуть боялась. Местные националисты могли за один цвет глаз головой в сточной канаве утопить.

Спасибо, помогала соседка Олма — давняя подруга, не дала с голоду умереть.

Но и она однажды ночью, когда все в доме спали, кошкой поскреблась в дверь и сунула Галине Романовне в руки пять долларов, всё что у неё было.

— Уходи, Галя немедленно. Больше я тебе ничем помочь не могу. Слышала я, как Рустамка с Темиром говорили, что не хотят русских в своём доме видеть. Уходи, Аллахом прошу.

Соседских парней Рустама с Темиром, Галина помнила ещё черноголовыми голопузыми малышами, вечно лазавшими по скамейкам под окнами и гонявшим кошек в подвале. Сколько раз она совала им конфеты в потные ладошки или помогала дотянуться до звонка на двери квартиры.

— Рустамка и Темирка? Нет!

Но заплаканные глаза Олмы говорили: «Да», и Галина Романовна, покидав в большую хозяйственную сумку столько вещей, сколько могла унести, ушла на вокзал, откуда ещё шли поезда в Россию.

— Когда весна придёт не знаю, — напевала в поезде краснощёкая проводница, жалеючи поившая пожилую беженку бесплатным чаем с сушками.

Галина Романовна благодарила, пила чай и молчала, потому что знала: её весна больше не придёт никогда.

От горестных воспоминаний хотелось грызть костяшки пальцев, затыкая рвущийся из груди всхлип, понимая, что ушедшего не воротишь, и от прожитых лет только что и осталось, так эта песня, которую так хорошо спел приезжий мальчишка.

Как приедет Генка с автолавкой, надо бы купить конфет, да угостить паренька, так сладко и горько разбередившего душу.