Вы здесь

Алексей Горбунов. Произведения

Рубленые избушки. Про мое доброе дело.

Вот ты говоришь – добрых дело много не бывает, да, мол, никому от них худа не будет. Так-то оно, конечно, так – много не мало, пусть будет, чтоб лежало. А вот про то, что никому от них худа не будет, тут я тебе так скажу – это как поглядеть. Оно ведь, к примеру, и коза не ахти какая скотина, а и у той спереди рога, а сзади вымя. Вот и тут.

Рубленые избушки. Все ли сладко, коли грядки в порядке.

Живет у нас одна вдова, Апраксией звать, вон ее избушка, ладная такая, у самого леса стоит. Давно уж она вдовствует, без малого тридцать годков.

Апраксия эта уж больно до порядка строга, и уж содержит его во всем. Вот, к примеру, в дом к ней зайдешь, а там такой порядок, что даже на половицу ступить страшно, до того она чистая. Горшки, чугунки, ухваты - стоят, сверкают, чисто гренадеры на параде. У ней, у Апраксии-то, такая строгость во всем, что даже муха в избу без спросу не влетит, а чтоб где в углу паук завелся - такого вообще невидано. Чисто все, светло.

Рубленые избушки. Как я себе другой жизни искал.

Раз задумал я торговое дело начать. А чего? Дело, думаю, нехитрое: купил-продал, опять купил, да снова продал. Мужик я хваткий, хозяйство крепкое, все своими руками нажил, чать и здесь не пропаду.

Ну, что ж решил – делать надо. В аккурат на Николу зимняя дорога наладилась и стал я собираться в город на базар. Так решил: отвезу на первый раз бочонок меду, да муки мешка три. Продам, а уж там на месте присмотрю чего на обратную дорогу прикупить, бус там, пряников али еще чего.

На другой день как со службы пришли, сели за стол, я сразу быка за рога:

- Слышь, - говорю своей, - Малуша, в город я решил съездить. Мед да муку на базар повезу, продам, да обратно чего-нибудь прикуплю. Торговать, в общем, стану. Ты сухарей-то насуши, чтоб к завтрему все готово было.

А она мне:

- Как скажешь, - говорит, - Антип. Сухарей насушить дело не хитрое. Насушу, сколько душа твоя пожелает, а вот только меду с мукой жалко, лишнего у нас нет, из амбара не валится.

Вот ведь, думаю, ехидна. Всю жизню она мне вот так вот, любое мое дело на корню:

Рубленые избушки. Песня.

- Смотрю, ты все книжку какую-то читаешь. И чего это там у тебя?

- Стихи.

- Стихи, говоришь. Сам написал?

- Нет, одного знакомого.

- Чужие, стало быть. Интересно написал или так себе?

- Интересно, есть Божья искра.

- Это хорошо. Знавал и я одного стихотворца. Жил тут у нас один, Мишкой звали, Кирьяна Акимовича сын. Но тот все больше песни сочинял, сам сочинял, сам и пел. Кроме него ни у кого их петь и не выходило. Нет, пели конечно, но как-то не так, не похоже. Вот, скажем, как болотная коряга на живую березовую ветку не похожа, так и с песнями этими. Вроде и слова одинаковые и выводят так же, а все не то, нет жизни.

Уфа-Киев-Уфа.

Решение ехать в Киев, принималось нами не просто. Тому было много причин, основной из которых было то, что организация, в которой я работаю, имеет в своем основании четкую, строго регламентированную структуру в которой нет места непредсказуемости. Например: отпуска у нас планируются за год (и не передвигаются!), а больничные дни не планируются вообще. Но к счастью (!!) разразившийся восемь месяцев назад (!!!) мировой финансовый кризис внес свои коррективы в наше серое будничное однообразие и мое «место работы» неуклюже пытаясь трансформироваться под новые обстоятельства, зашаталось и растрескалось, допуская ранее непозволительные «нестыковки» и «дыры» в графиках, планах и прогнозах. В одну такую «трещину» мы и проскочили. Может быть для сторонних наблюдателей этот факт покажется несущественным, однако мы склонны считать его исключительным, тем более, что начало моего незапланированного отпуска совпало с началом большущей ревизии и мое присутствие на рабочем месте было более чем желательно.

Возвращение.

Старый рассказ, немного переделанный.

-----------------------
«Ну, вот и мой черед». Получив приказ, Иван отдал честь, повернулся и вышел из штабной землянки. Оказавшись на воздухе, он расстегнул воротничок, и огляделся. Вокруг ничего не изменилось, также грохотали близкие разрывы, так же кричал в трубку штабной связист, пытаясь услышать какого-то «Третьего». Удивительно, но сейчас он ничего не ощущал, ни страха, ни волнения. До этого он много раз пытался представить себе этот момент, эту минуту, когда он получит приказ, ради которого и оказался на фронте. Думал, как он его воспримет. Оказалось – спокойно. Иван рядовой связист, доброволец. Как и многие его товарищи, оставивший в своем далеком уральском городке жену с малолетними детьми и «бронь».

Приказ командования был прост и понятен – создалась угроза окружения, необходимо восстановить связь с левым флангом линии обороны. То, что приказ должен быть выполнен любой ценой, даже не упоминалось, все и так понятно. Связь была прервана еще утром, и с того времени семь человек ушли в дым и грохот устранять разрыв. Он восьмой.

У самого порога.

Уважаемые соклубники и читатели, прошу меня простить, но... еще одна аллегория. Просто я эксперементирую и мне крайне важно знать ваше мнение. Буду рад любым отзывам.

-------------------

Рубленые избушки. О репьях и ягодах.

Стучит дождь по крыше, осень пришла. Поля убраны, лес стоит разукрашенный. Все вокруг к зиме готовится, к покою. Хорошо. Только все же мне лето больше по душе. Люблю яркое солнышко, синее небо, зеленую траву. За грибами люблю ходить, за ягодами.

Возьмем, бывало, с Маланьей корзинки, да идем вдвоем не спеша на луг. Уж там разнотравье! И нравится мне думать, будто луг - это наша жизнь. Идем мы по ней, а навстречу нам - цветы да травы. Пахучие, разные. И ни одной одинаковой травинки нет! Бывает, что и колючка встретится, ну, так что ж, и она тоже Божие творение, обойди ее стороной, чтоб не цеплялась, да и ступай дальше своей дорогой. Разное здесь растет, по разному здесь и ходят. Иной бежит по лугу, чисто жеребец. Скачет, топчет мураву, валяется в ней. Ударит копытом, отлетит земля и вот уже ямка на ровном месте, точно оспинка на лице. А другой ступает мягко, осторожно, и трава под его ногами не ломается, а стелется. И шагать ему легко, мягко.

Рубленые избушки. Как меня чуть было хворь не одолела.

Давеча занемоглось мне прямо с самого утра. Лежу на печи, пошевелиться трудно. Руку подниму, а она тяжелая, сил нет. Ногу – то ж. Жену кличу:

- Маланьюшка, голубушка, подь сюда.

Прибегла:

- Чего?

- Ты уж, - говорю, - голубушка, сама сегодня похлопочи, по хозяйству-то. Расхворался я чего-то, ты уж не обессудь.

Убежала. Она у меня вообще-то умница. Хорошая, ласковая. Слышу – уже гремит ведрами в сенях, потом калитка хлопнула, должно быть на речку за водой пошла. Лежу, а у самого душа болит: «Ох, - думаю, - милая, как же ты там без меня». Прямо бы встал и пошел на двор, да хворь проклятущая не дает. Лежу – чисто богатырь заколдованный. Сила есть, чую ее, а руки поднять не могу. Во как!

Рубленые избушки. Как я мед на деготь променял.

Обзавелся я как-то, братцы, медком. Набрал в чашку, взял ложку, сел за стол и начал есть. Ем, да нахваливаю: «Ай, да медок! Ай, да хорош! И душист, и сладок!». Черпаю его большой ложкой, с силой тяну вверх, а он за рукой тянется, поднимается. Поднялся и тут же, широкой лентой, стелется не спеша обратно в чашку. Ох и тягуч! Зачерпнул еще раз, поднял ложку, смотрю на свет. Большая капля, округлившись, медленно падает вниз. Солнышко просвечивает ее насквозь, золотит. Хорош! Чисто янтарь!

 

Меда у меня много, цельная кадка. Стоит прям на столе. Беру сколько душе угодно, не считаю. Да я и не один ем, всем раздаю, не жалко: «Эй, честной народ, не толпись у ворот! Подходи с черпаком, угощайся медком!». Подходят люди, пробуют, благодарствуют. В избе дух медовый.

Все-то у меня хорошо, все - слава Богу. Горница светлая, просторная. Печь в изразцах, полати новые. Стол длинный, струганный, на большую семью. Лавки по бокам. Тяжелые такие, на совесть сработанные. Все у меня есть, всего вдосталь, да и сам я складный – с бородою ладной! Ох и хорошо, братцы, жить!

Рубленые избушки (сказки для взрослых). Вступление.

Давно ли, недавно ли, далеко ли, близко ли, а стояло на белом свете то ли городок, то ли село, то ли деревенька, то ли еще чего. Место там было - не описать, другого такого по всей земле не сыскать. Сами рассудите: сверху небо с облаками; внизу земля с полями, да лугами; справа лес до небес; слева река, не широка, не узка; да еще одна речка через все местечко. Средь такой красоты поживешь, хошь не хошь – соловьем запоешь.

А, вообще-то жил там тот же народ, какой и везде у нас живет: бабы с косой, мужики с бородой. Одни рожали, пряли, да ткали; другие в лес, поле ходили, да осетров из реки таскали. Умели вместе работать, любили сообща отдыхать, одним словом соборно жили, ни дать, не взять. Бывало, выйдут в поле, хлеб пожнут, потом сядут кругом да песни поют.

Жили просто, не унывали, Бога чтили, да молитвой рукам помогали. Не строили себе, ни дворцов, ни палат, рубили избушки да ставили в ряд. Кому у леса, кому над рекой, кому под березой, кому под ольхой. В праздники, конечно бывало, что и выпивали (в погребах винцо водилось), но опять же все вместе, да и меру знали. В общем, жили, как отцы научили и как сами могли, гостей привечали, да дом берегли.

«Здравствуй, брат!»

«Хорошо-то как!», - Сергей стоял на маленьком разбитом «перроне» и глубоко дышал полной грудью. За его спиной, слегка покачиваясь, удалялся в сторону восхода вагон поезда, и мало-помалу сквозь стук его железных колес начинали пробиваться звуки нарушенной лесной тишины: тоненько зачирикала в кустах пташка; немного погодя ей ответила другая; уверенно жужжа в полуденной жаре, пролетел у самой щеки деловитый шмель; затрещал в траве кузнечик. Сергей огляделся по сторонам и, сняв с головы бейсболку, провел по лицу широкой ладонью, будто умываясь чистым лесным воздухом. Он еще раз вздохнул и уверенной неторопливой походкой пошел к стоящему чуть поодаль запыленному «пазику». Через пять метров «перрон» со старыми окурками на разбитом асфальте кончился, и вместе с ним оборвались и последние нити, связывающие мир двадцать первого века с этим полузабытым закутком.

Все, что есть у меня

 - Ну, вот здесь я и живу, - стоя вполоборота к своему новому знакомому, я широким жестом руки приглашал его к осмотру своих достопримечательностей, широко при этом улыбаясь. Не знаю почему, но сегодня мне уже с утра было радостно.

 Мой новый знакомый кивнул и, осторожно ступая, прошел вперед, а я за ним. Со спины он выглядел почему-то старше, то ли эта его сутулость создавала такое впечатление, то ли длинное темное одеяние, а может и то и другое. Пройдя несколько метров вперед, знакомый обернулся, и я вновь встретился с его молодыми, серыми глазами, выглядывающими из-под густых мохнатых бровей. Было в этих глазах что-то радостное и знакомое мне, я бы даже сказал родное, если бы знал этого человека хоть чуточку дольше.

- А у Вас красиво, - он тоже улыбался. Я скромно промолчал, что тут скажешь, конечно, красиво.

Терпеливо помалкивая, я ждал, слегка покачиваясь на носках, пока мой новый знакомый оглядится по сторонам. Наконец он снова обернулся:

- Вы не против, если мы немного пройдем по этой тропинке?

- Что Вы, конечно, я не против. Вы же мой гость, и я буду только рад показать Вам все, что есть у меня.

Совесть

Как стояла Совесть под дождем, на ветру качалась,
К добрым людям просилась, в окна-двери стучалась:
«Люди добрые, вы меня под дождем на ветру не держите,
Двери тяжкие дубовые теремов своих высоких отворите.
Как войду к вам в дом, про невзгоды да беды не вспомните,
Будет все у вас, что у Бога себе ни попросите.
Те, кто старшие из вас - за меньшими станут ухаживать.
Те, кто меньшие из вас - старших будут любить да уваживать.
А как станете друг другу родные сестрицы да братья,
Солнцем небо наполнится, будет вам радость да счастье.
Только вы уж мне двери теремов своих отворите,
Только вы уж меня за высокие пороги пустите».
А как те слова люди добрые слыхали,
Так все двери свои на засовы-замки запирали.
Так все окна высокие от белого света закрыли,
Да такие слова светлой Совести говорили:
«Шла б ты матушка отсель, да под дверью у нас не стояла,
Мы б пустили тебя, кабы жить ты нам не мешала».
 

Презентация

Ну, вроде все готово к презентации, все нормально и все по плану. Виктор Дмитриевич, немного волнуясь, оглядел банкетный зал, по которому в последних приготовлениях сновали туда-сюда официанты и менеджеры. Мягкий свет, исходящий с потолка от массивных люстр, ниспадал на сервированные столы со сверкающими хрустальными бокалами. Ковер глушил любые шаги так, что было слышно, как журчит вода в декоративном фонтане. На подсвеченных стенах, по всему периметру зала висели картины из личной коллекции Виктора Дмитриевича, ради которых пришлось раскошелиться на дополнительную охрану здания. Местами в зале на особых подставках стояли статуэтки и художественные композиции, но это уже Катя, ее штрих, Виктор Дмитриевич к ним не имел никакого отношения. Он и названия-то многих из них выговаривать не рисковал, опасаясь за гибкость своего языка.

 

В принципе все было готово к приему гостей, осталось только, как говорится, дыхнуть и протереть. В углу зала струнный квартет уже потихоньку чего-то там наигрывал. Виктор Дмитриевич поднял правую руку и бросил быстрый взгляд на золотой «Rolex», стрелки отщелкивали последние минуты.

Страницы