Сегодняшней нашей темой будет звук, звучность, звуковой строй стиха. Это сторона поэзии не языковая, и отчасти даже не словесная, это то, что условно называют музыкой стиха. Известно дантовское определение поэзии: «вымысел, облеченный музыкой и риторикой». Вероятно, о том, что у Данте относится к музыке, мы и будем говорить — хотя с некоторыми уточнениями, которые я потом назову. Я сказала: отчасти несловесная, потому что само слово, сам язык — это, несомненно, звучащая, звуковая реальность. Но звук языка — это не тот звук, с которым имеет дело музыка. Это звук, неудержимо направленный к значению, к прямой отсылке к
Практическое употребление языка к этой его стороне почти безразлично. Звучащее слово удивляет нас в детстве. Ребенок порой подолгу повторяет
В прозе слово уже звучит, и особенно выразительно — чужое, экзотическое слово. Мастером такого слова был Гоголь: вспомним в «Ревизоре»:
Однако в любом случае соединение слов, движение речи в прозе происходит не по звуковым законам. Если у прозаика дело не спорится, он никогда не скажет, как Пушкин: «Ко звуку звук нейдет». Нет,
Вполне звук слова, слово как звук пробуждается в стихе. Можно вспомнить замечание Мандельштама в «Разговоре о Данте» о том, что слово — это долгий путь, который мы проделываем во сне: сказав солнце и получив смысловой результат, мы не замечаем, как проделали весь этот путь. В поэзии, в руках поэта слово заставляет нас проснуться и пережить въяве, как долог путь слова от звука к «смыслу» — и как он неслучаен. Самый путь может показаться нам гораздо интереснее, чем конечный пункт назначения, потому что какой это пункт? Мы «поняли»: мы сличили это слово с
Вот образец одного из изящнейших в звуковом отношении русских стихов:
Лишь розы увядают,
Амврозией дыша,
В Элизий улетает
Их легкая душа.
Мы неожиданно сознаем, что в центре, в сердцевине слова
Приятно исцелять и целовать,
Быть целым…
(«Любовь, как мышь летучая скользит»)
Внутренняя форма целовать (древнерусское и славянское значение: приветствовать) — «делать целым», «целить».
Продолжая наше сравнение с прозой: звучное слово в стихе, звучащее стихотворное слово оживает благодаря своему месту в общем звуковом строе. В другом строе оно звучало бы иначе. Послушаем вторую строфу того же стихотворения Пушкина:
И там, где волны сонны
Забвение несут,
Их тени благовонны
Над Летою цветут.
Опять появился звук, все вновь стало звучнее после умолкающей, вдыхающей строки «их легкая душа». Появились ц, з — яркие звуки, но р исчезло. Во всей второй строфе р исключено! Вся строфа в своем звучании несет образ мифического бессмертия — жизни тени, но жизни при этом
Она не исчезает и на берегах Леты, она сильнее забвения (Лета у Пушкина всегда прежде всего — забвение:
Быть может, в Лете не потонет
Строфа, слагаемая мной).
Во всей этой второй строфе разлито звучание слова Элизий. Это слово, впервые появившись в третьей строке начальной строфы, завладевает всей следующей строфой, и почти каждое ее слово несет в себе его звуки. Можно сказать и так: вся вторая строфа, как из зерна, разворачивается из слова Элизий.
Есть гипотеза о том, что сам этот Элизий — не последняя
реальность, что он нужен Пушкину не сам по себе — как, например, был нужен Тютчеву в его строке:
Душа моя — Элизиум теней.
Здесь Элизий значит то, что значит: пространство блаженного загробного существования душ, теней. Но Пушкину Элизий нужен для другого: для косвенного упоминания имени: Элиза, Елизавета. Это стихотворение входит в круг стихов, посвящённых Елизавете Воронцовой, в любовный цикл. Вот и другая вариация на тему «счастливая смерть розы» (вспомним, что роза — символический цветок Афродиты): «Не розу пафосскую»:
Но розу счастливую,
На персях увядшую
Элизы моей…
Сам Элизий осмысляется как звуковое «иносказание» Элизы, Елизаветы; это имя в свою очередь понято как связанное с Элизием (опять «ложная этимология»! греческое по происхождению Элизий и древнееврейское Елизавета не имеют между собой ничего общего; «породнились» они в звуках русского языка). Вторая жизнь розы, блаженное бессмертие ее тени, ее души, ее амврозии связано с возлюбленной, Елизаветой. Здесь приходит на память 1 Из цикла радиобесед «Искусство поэзии». Цикл бесед под этим названием проводился по каналу «София» с января 1999 по апрель 2000 года.библейский стих из «Песни Песней»: «Имя твое — излиянное миро». Из комментариев библеистов мы можем добавить: и само это уподобление имени и благоуханного умащения, возможно, подсказано звуком: shem — имя, shemen — елей.
Итак, звучание нашего восьмистишия наполнено утаенным именем. В таком случае мы имеем дело с анаграммой.
Идею анаграммы как основы звукового построения в древнейшей поэзии предложил великий лингвист Фердинанд де Соссюр. Некое имя, обыкновенно священное, имя того, кому посвящен гимн, не называется прямо, но рассыпается на составляющие его звуки (буквы), и эти звуки распределяются в спутанном порядке по словам гимна. И в поздней поэзии можно найти такого рода построения: некое неназванное, утаенное имя рассыпано по словам стихов, так что целое представляет собой его анаграмму. Отыскивать такие анаграммы — увлекательное филологическое занятие. Но можно с уверенностью сказать, что анаграммирование — не универсальный и не единственный закон звуковой организации стиха.
1999
* Итак, стих как звуковая реальность, стих как звук или звуки. <…>