Вы здесь

Стихи 1920 г. (Марина Цветаева)

* * *
Звезда над люлькой — и звезда над гробом!
А посредине — голубым сугробом —
Большая жизнь. — Хоть я тебе и мать,
Мне больше нечего тебе сказать,
Звезда моя!.. 

4 января 1920. Кунцево — Госпиталь

* * *
Дитя разгула и разлуки,
Ко всем протягиваю руки.

Тяну, ресницами плеща,
Всех юношей за край плаща.

Но голос: — Мариула, в путь!
И всех отталкиваю в грудь,

Январь 1920

* * *
Править тройкой и гитарой
Это значит: каждой бабой
Править, это значит: старой
Брагой по башкам кружить.
Раскрасавчик! Полукровка!
Кем крещен? В какой купели?
Все цыганские метели
Оттопырили поддевку
Вашу, бравый гитарист!
Эх, боюсь — уложат влежку
Ваши струны да ухабы!
Бог с тобой, ямщик Сережка!
Мы с Россией — тоже бабы!

Начало января 1920

* * *
У первой бабки — четыре сына,
Четыре сына — одна лучина,
Кожух овчинный, мешок пеньки, —
Четыре сына — да две руки!

Как ни навалишь им чашку — чисто!
Чай, не барчата! — Семинаристы.

А у другой — по иному трахту! —
У той тоскует в ногах вся шляхта.

И вот — смеется у камелька:
"Сто богомольцев — одна рука!»

И зацелованными руками
Чудит над клавишами, щелками...

=========

Обеим бабкам я вышла — внучка:
Чернорабочий — и белоручка!

Январь 1920

* * *
Я эту книгу поручаю ветру
И встречным журавлям.
Давным — давно — перекричать разлуку —
Я голос сорвала.

Я эту книгу, как бутылку в волны,
Кидаю в вихрь войн.
Пусть странствует она — свечой под праздник —
Вот так: из длани в длань.

О ветер, ветер, верный мой свидетель,
До милых донеси,
Что еженощно я во сне свершаю
Путь — с Севера на Юг. 

Москва, февраль 1920 

* * *
Доброй ночи чужестранцу в новой келье!
Пусть привидится ему на новоселье
Старый мир гербов и эполет.
Вольное, высокое веселье
Нас — что были, нас — которых нет!

Камердинер расстилает плед.
Пунш пылает. — В памяти балет
Розовой взметается метелью.

Сколько лепестков в ней — столько лет
Роскоши, разгула и безделья
Вам желаю, чужестранец и сосед!

Начало марта 1920

 

ПСИХЕЯ
Пунш и полночь. Пунш — и Пушкин,
Пунш — и пенковая трубка
Пышущая. Пунш — и лепет
Бальных башмачков по хриплым
Половицам. И — как призрак —
В полукруге арки — птицей —
Бабочкой ночной — Психея!
Шепот: «Вы еще не спите?
Я — проститься...» Взор потуплен.
(Может быть, прощенья просит
За грядущие проказы
Этой ночи?) Каждый пальчик
Ручек, павших Вам на плечи,
Каждый перл на шейке плавной
По сто раз перецелован.
И на цыпочках — как пери! —
Пируэтом — привиденьем —
Выпорхнула.
Пунш — и полночь.
Вновь впорхнула: «Что за память!
Позабыла опахало!
Опоздаю... В первой паре
Полонеза...»
Плащ накинув
На одно плечо — покорно —
Под руку поэт — Психею
По трепещущим ступенькам
Провожает. Лапки в плед ей
Сам укутал, волчью полость
Сам запахивает... — «С Богом!»

А Психея,
К спутнице припав — слепому
Пугалу в чепце — трепещет:
Не прожег ли ей перчатку
Пылкий поцелуй арапа... 

==========

Пунш и полночь. Пунш и пепла
Ниспаденье на персидский
Палевый халат — и платья
Бального пустая пена
В пыльном зеркале... 

Начало марта 1920

* * *
Малиновый и бирюзовый
Халат — и перстень талисманный
На пальце — и такой туманный
В веках теряющийся взгляд,

Влачащийся за каждым валом
Из розовой хрустальной трубки.
А рядом — распластавши юбки,
Как роза распускает цвет —

Под полами его халата,
Припав к плечам его, как змеи,
Две — с ожерельями на шее —
Над шахматами клонят лоб.

Одна — малиновой полою
Прикрылась, эта — бирюзовой.
Глаза опущены. — Ни слова. —
Ресницами ведется спор.

И только челночков узорных
Носок — порой, как хвост змеиный,
Шевелится из — под павлиньей
Широкой юбки игроков.

А тот — игры упорной ставка —
Дымит себе с улыбкой детской.
И месяц, как кинжал турецкий,
Коварствует в окно дворца.

19 марта 1920

* * *
Она подкрадётся неслышно —
Как полночь в дремучем лесу.
Я знаю: в передничке пышном
Я голубя Вам принесу.

Так: встану в дверях — и ни с места!
Свинцовыми гирями — стыд.
Но птице в переднике — тесно,
И птица — сама полетит!

19 марта 1920

 

СТАРИННОЕ БЛАГОГОВЕНЬЕ

Двух нежных рук оттолкновенье —
В ответ на ангельские плутни.
У нежных ног отдохновенье,
Перебирая струны лютни.

Где звонкий говорок бассейна,
В цветочной чаше откровенье,
Где перед робостью весенней
Старинное благоговенье?

Окно, светящееся долго,
И гаснущий фонарь дорожный...
Вздох торжествующего долга
Где непреложное: «не можно»...

В последний раз — из мглы осенней —
Любезной ручки мановенье...
Где перед крепостью кисейной
Старинное благоговенье?

Он пишет кратко — и не часто...
Она, Психеи бестелесней,
Читает стих Экклезиаста
И не читает Песни Песней.

А песнь все та же, без сомненья,
Но, — в Боге все мое именье —
Где перед Библией семейной
Старинное благоговенье?

Между 19 марта и 2 апреля 1920

 

* * *
Та ж молодость, и те же дыры,
И те же ночи у костра...
Моя божественная лира
С твоей гитарою — сестра.

Нам дар один на долю выпал:
Кружить по душам, как метель.
— Грабительница душ! — Сей титул
И мне опущен в колыбель!

В тоске заламывая руки,
Знай: не одна в тумане дней
Цыганским варевом разлуки
Дурманишь молодых князей.

Знай: не одна на ножик вострый
Глядишь с томлением в крови, —
Знай, что еще одна. .. — Что сестры
В великой низости любви.

Март 1920

* * *
Люблю ли вас?
Задумалась.
Глаза большие сделались.

В лесах — река,
В кудрях — рука
— Упрямая — запуталась.

Любовь. — Старо.
Грызу перо.
Темно, — а свечку лень зажечь.

Быть — повести!
На то ведь и
Поэтом — в мир рождаешься!

На час дала,
Назад взяла.
(Уже перо летит в потемках!)

Так. Справимся.
Знак равенства
Между любовь — и Бог с тобой.

Что страсть? — Старо.
Вот страсть! — Перо!
— Вдруг — розовая роща — в дом!

Есть запахи —
Как заповедь...
Лоб уронила на руки.

Вербное воскресенье

22 марта 1920

* * *
От семи и до семи
Мы справляли новоселье.
Высоко было веселье —
От семи и до семи!

Между юными людьми
— С глазу на глаз — в темной келье
Что бывает? ( — Не томи!
Лучше душу отними!)

Нет! — Подобного бесчинства
Не творили мы (не поздно —
Сотворить!) — В сердцах — единство,
Ну а руки были розно!

Двух голов над колыбелью
Избежал — убереглась! —
Только хлебом — не постелью
В полночь дружную делясь.

Еженощная повинность,
Бог с тобою, рай условный!
Нет — да здравствует невинность
Ночи — все равно любовной!

В той же келье новоселье —
От семи и до семи
Без «......» и «обними», —
Благонравное веселье
От семи и до семи!

Март 1920

* * *
«Я страшно нищ, Вы так бедны,
Так одинок и так один.
Так оба проданы за грош.
Так хороши — и так хорош...

Но нету у меня жезла...»
— Запиской печку разожгла...

Вербное воскресенье 1920

* * *
На царевича похож он.
— Чем? — Да чересчур хорош он:
На простого не похож.

Семилетняя сболтнула,
А большая — вслед вздохнула.
Дуры обе. — Да и где ж

Ждать ума от светлоглазых?
Обе начитались сказок, —
Ночь от дня не отличат.

А царевичу в поддевке
Вот совет наш: по головке
Семилетнюю погладь.

Раз за дочку, раз за мать.
. . . . . . . . .
Впрочем, можно и однажды.

Март 1920

* * *
Буду жалеть, умирая, цыганские песни,
Буду жалеть, умирая ...............перстни,
Дым папиросный — бессонницу — легкую стаю
Строк под рукой.

Бедных писаний своих Вавилонскую башню,
Писем — своих и чужих — огнедышащий холмик.
Дым папиросный — бессонницу — легкую смуту
Лбов под рукой.

3-й день Пасхи 1920

 

БАЛЛАДА О ПРОХОДИМКЕ

Когда малюткою была
— Шальной девчонкой полуголой —
Не липла — Господу хвала! —
Я к материнскому подолу.

Нет, — через пни и частоколы —
Сады ломать! — Коней ковать! —
А по ночам — в чужие села:
— «Пустите переночевать!»

Расту — прямая как стрела.
Однажды — день клонился долу —
Под дубом — черный, как смола —
Бродячий музыкант с виолой.

Спят ....... спят цветы и пчелы...
Ну словом — как сие назвать?
Я женский стыд переборола:
— «Пустите переночевать!»

Мои бессонные дела!
Кто не спрягал со мной глаголу:
......? кого-то не звала
В опустошительную школу?

Ах, чуть закутаешься в полы
Плаща — прощайте, рвань и знать!
Как по лбу — молотом тяжелым:
— «Пустите переночевать!»

Посылка:

Вы, Ангелы вокруг Престола,
И ты, младенческая Мать!
Я так устала быть веселой, —
Пустите переночевать!

2 апреля 1920

 

ПАМЯТИ Г. ГЕЙНЕ

Хочешь не хочешь — дам тебе знак!
Спор наш не кончен — а только начат!
В нынешней жизни — выпало так:
Мальчик поет, а девчонка плачет.

В будущей жизни — любо глядеть! —
Ты будешь плакать, я буду — петь!

Бубен в руке!
Дьявол в крови!
— Красная юбка
В черных сердцах!

Красною юбкой — в небо пылю!
Честь молодую — ковром подстелешь.
Как с мотыльками тебя делю —
Так с моряками меня поделишь!

Красная юбка? — Как бы не так!
Огненный парус! — Красный маяк!

Бубен в руке!
Дьявол в крови!
Красная юбка
В черных сердцах!

Слушай приметы: бела как мел,
И не смеюсь, а губами движу.
А чтобы — как увидал — сгорел! —
Не позабудь, что приду я — рыжей.

Рыжей, как этот кленовый лист,
Рыжей, как тот, что в лесах повис.

Бубен в руке!
Дьявол в крови!
Красная юбка
В черных сердцах!

Начало апреля 1920

 

* * *
А следующий раз — глухонемая
Приду на свет, где всем свой стих дарю,
свой слух дарю.

Ведь все равно — что говорят — не понимаю.
Ведь все равно — кто разберет? — что говорю.

Бог упаси меня — опять Коринной
В сей край придти, где люди тверже льдов,
а льдины — скал.

Глухонемою — и с такою длинной —
— Вот — до полу — косой, чтоб не узнал!

7 апреля 1920 

* * *
Две руки, легко опущенные
На младенческую голову!
Были — по одной на каждую —
Две головки мне дарованы.

Но обеими — зажатыми —
Яростными — как могла! —
Старшую у тьмы выхватывая —
Младшей не уберегла.

Две руки — ласкать — разглаживать
Нежные головки пышные.
Две руки — и вот одна из них
За ночь оказалась лишняя.

Светлая — на шейке тоненькой —
Одуванчик на стебле!
Мной еще совсем непонято,
Что дитя мое в земле.

Пасхальная неделя 1920

 

СЫН

Так, левою рукой упершись в талью,
И ногу выставив вперед,
Стоишь. Глаза блистают сталью,
Не улыбается твой рот.

Краснее губы и чернее брови
Встречаются, но эта масть!
Светлее солнца! Час не пробил
Руну — под ножницами пасть.

Все женщины тебе целуют руки
И забывают сыновей.
Весь — как струна! Славянской скуки
Ни тени — в красоте твоей.

Остолбеневши от такого света,
Я знаю: мой последний час!
И как не умереть поэту,
Когда поэма удалась!

Так, выступив из черноты бессонной
Кремлевских башенных вершин,
Предстал мне в предрассветном сонме
Тот, кто еще придет — мой сын.

Пасхальная неделя 1920

 

ВЯЧЕСЛАВУ ИВАНОВУ

1

Ты пишешь перстом на песке,
А я подошла и читаю.
Уже седина на виске.
Моя голова — золотая.

Как будто в песчаный сугроб
Глаза мне зарыли живые.
Так дети сияющий лоб
Над Библией клонят впервые.

Уж лучше мне камень толочь!
Нет, горлинкой к воронам в стаю!
Над каждой песчинкою — ночь.
А я все стою и читаю.

2

Ты пишешь перстом на песке,
А я твоя горлинка, Равви!
Я первенец твой на листке
Твоих поминаний и здравий.

Звеню побрякушками бус,
Чтоб ты оглянулся — не слышишь!
О Равви, о Равви, боюсь —
Читаю не то, что ты пишешь!

А сумрак крадется, как тать,
Как черная рать роковая.
Ты знаешь — чтоб лучше читать —
О Равви — глаза закрываю...

Ты пишешь перстом на песке... 

Москва, Пасха 1920

3

Не любовницей — любимицей
Я пришла на землю нежную.
От рыданий не подымется
Грудь мальчишая моя.

Оттого — то так и нежно мне —
Не вздыхаючи, не млеючи —
На малиновой скамеечке
У подножья твоего.

Если я к руке опущенной
Ртом прильну — не вздумай хмуриться!
Любованье — хлеб насущный мой:
Я молитву говорю.

Всех кудрей златых — дороже мне
Нежный иней индевеющий
Над малиновой скамеечкой
У подножья твоего.

Головой в колени добрые
Утыкаючись — все думаю:
Все ли — до последней — собраны
Розы для тебя в саду?

Но в одном клянусь: обобраны
Все — до одного! — царевичи —
На малиновой скамеечке
У подножья твоего.

А покамест песни пела я,
Ты уснул — и вот блаженствую:
Самое святое дело мне —
Сонные глаза стеречь!

— Если б знал ты, как божественно
Мне дышать — дохнуть не смеючи —
На малиновой скамеечке
У подножья твоего!

1-е Воскресенье после Пасхи 1920

 

(Н. Н. В.)

«Не позволяй страстям своим
переступать порог воли твоей.
— Но Аллах мудрее...»
(Тысяча и одна ночь)

1

Большими тихими дорогами,
Большими тихими шагами...
Душа, как камень, в воду брошенный
Всё расширяющимися кругами...

Та глубока — вода, и та темна — вода...
Душа на все века — схоронена в груди.
И так достать ее оттуда надо мне,
И так сказать я ей хочу: в мою иди!

27 апреля 1920

2

Целому морю — нужно все небо,
Целому сердцу — нужен весь Бог.

27 апреля 1920 

3

«То — вопреки всему — Англия...»

Пахнуло Англией — и морем —
И доблестью. — Суров и статен.
— Так, связываясь с новым горем,
Смеюсь, как юнга на канате

Смеется в час великой бури,
Наедине с господним гневом.
В блаженной, обезьяньей дури
Пляша над пенящимся зевом.

Упорны эти руки, — прочен
Канат, — привык к морской метели!
И сердце доблестно, — а впрочем,
Не всем же умирать в постели!

И вот, весь холод тьмы беззвездной
Вдохнув — на самой мачте — с краю —
Над разверзающейся бездной
— Смеясь! — ресницы опускаю...

27 апреля 1920

4

Времени у нас часок.
Дальше — вечность друг без друга!
А в песочнице — песок —
Утечет!

Что меня к тебе влечет —
Вовсе не троя заслуга!
Просто страх, что роза щек —
Отцветет.

Ты на солнечных часах
Монастырских — вызнал время?
На небесных на весах —
Взвесил — час?

Для созвездий и для нас —
Тот же час — один — над всеми.
Не хочу, чтобы зачах —
Этот час!

Только маленький часок
Я у Вечности украла.
Только час — на
Всю любовь.

Мой весь грех, моя — вся кара.
И обоих нас — укроет —
Песок.

5

«я в темноте ничего не чувствую:
что рука — что доска».

Да, друг невиданный, неслыханный
С тобой. — Фонарик потуши!
Я знаю все ходы и выходы
В тюремной крепости души.

Вся стража — розами увенчана:
Слепая, шалая толпа!
— Всех ослепила — ибо женщина,
Всё вижу — ибо я слепа.

Закрой глаза и не оспаривай
Руки в руке. — Упал засов. —
Нет — то не туча и не зарево!
То конь мой, ждущий седоков!

Мужайся: я твой щит и мужество!
Я — страсть твоя, как в оны дни!
А если голова закружится,
На небо звездное взгляни!

6

— «А впрочем. Вы ведь никогда
не ходите мимо моего дому...»

Мой путь не лежит мимо дому — твоего.
Мой путь не лежит мимо дому — ничьего.

А всё же с пути сбиваюсь,
(Особо весной!)
А всё же по людям маюсь,
Как пес под луной.

Желанная всюду гостья!
Всем спать не даю!
Я с дедом играю в кости,
А с внуком — пою.

Ко мне не ревнуют жены:
Я — голос и взгляд.
И мне не один влюбленный
Не вывел палат.

Смешно от щедрот незваных
Мне ваших, купцы!
Сама воздвигаю за ночь —
Мосты и дворцы.

(А что говорю, не слушай!
Всё мелет — бабье!)
Сама поутру разрушу
Творенье свое.

Хоромы — как сноп соломы — ничего!
Мой путь не лежит мимо дому — твоего.

27 апреля 1920

7

Глаза участливой соседки
И ровные шаги старушьи.
В руках, свисающих как ветки —
Божественное равнодушье.

А юноша греметь с трибуны
Устал. — Все молнии иссякли. —
Лишь изредка на лоб мой юный
Слова — тяжелые, как капли.

Луна как рубище льняное
Вдоль членов, кажущихся дымом.
— Как хорошо мне под луною —
С нелюбящим и нелюбимым.

29 апреля 1920

8

«День — для работы, вечер — для беседы,
а ночью нужно спать».

Нет, легче жизнь отдать, чем час
Сего блаженного тумана!
Ты мне велишь — единственный приказ! —
И засыпать и просыпаться — рано.

Пожалуй, что и снов нельзя
Мне видеть, как глаза закрою.
Не проще ли тогда — глаза
Закрыть мне собственной рукою?

Но я боюсь, что все ж не будут спать
Глаза в гробу — мертвецким сном законным.
Оставь меня. И отпусти опять:
Совенка — в ночь, бессонную — к бессонным.

14 мая 1920

9

В мешок и в воду — подвиг доблестный!
Любить немножко — грех большой.
Ты, ласковый с малейшим волосом,
Неласковый с моей душой.

Червонным куполом прельщаются
И вороны, и голубки.
Кудрям — все прихоти прощаются,
Как гиацинту — завитки.

Грех над церковкой златоглавою
Кружить — и не молиться в ней.
Под этой шапкою кудрявою
Не хочешь ты души моей!

Вникая в прядки золотистые,
Не слышишь жалобы смешной:
О, если б ты — вот так же истово
Клонился над моей душой!

14 мая 1929

10
На бренность бедную мою
Взираешь, слов не расточая.
Ты — каменный, а я пою,
Ты — памятник, а я летаю.

Я знаю, что нежнейший май
Пред оком Вечности — ничтожен.
Но птица я — и не пеняй,
Что легкий мне закон положен.

16 мая 1920 

11

Когда отталкивают в грудь,
Ты на ноги надейся — встанут!
Стучись опять к кому-нибудь,
Чтоб снова вечер был обманут.

............. с канатной вышины
Швыряй им жемчуга и розы.
...... друзьям твоим нужны —
Стихи, а не простые слезы.

16 мая 1920

12

Сказавший всем страстям: Прости —
Прости и ты.
Обиды наглоталась всласть.
Как хлещущий библейский стих,
Читаю я в глазах твоих:
«Дурная страсть!»

В руках, тебе несущих есть,
Читаешь — лесть.
И смех мой — ревность всех сердец! —
Как прокаженных бубенец —
Гремит тебе.

И по тому, как в руки вдруг
Кирку берешь — чтоб рук
Не взять (не те же ли цветы?),
Так ясно мне — до тьмы в очах! —
Что не было в твоих стадах
Черней — овцы.

Есть остров — благостью Отца, —
Где мне не надо бубенца,
Где черный пух —
Вдоль каждой изгороди. — Да. —
Есть в мире — черные стада.
Другой пастух.

17 мая 1920

13

Да, вздохов обо мне — край непочатый!
А может быть — мне легче быть проклятой!
А может быть — цыганские заплаты —
Смиренные — мои

Не меньше, чем несмешанное злато,
Чем белизной пылающие латы
Пред ликом судии.

Долг плясуна — не дрогнуть вдоль каната,
Долг плясуна — забыть, что знал когда — то
Иное вещество,

Чем воздух — под ногой своей крылатой!
Оставь его. Он — как и ты — глашатай
Господа своего.

17 мая 1920 

14

Суда поспешно не чини:
Непрочен суд земной!
И голубиной — не черни
Галчонка — белизной.

А впрочем — что ж, коли не лень!
Но всех перелюбя,
Быть может, я в тот черный день
Очнусь — белей тебя!

17 мая 1920

15

«Я не хочу — не могу —
и не умею Вас обидеть.»

Так из дому, гонимая тоской,
— Тобой! — всей женской памятью, всей жаждой,
Всей страстью — позабыть! — Как вал морской,
Ношусь вдоль всех штыков, мешков и граждан.

О вспененный высокий вал морской
Вдоль каменной советской Поварской!

Над дремлющей борзой склонюсь — и вдруг —
Твои глаза! — Все руки по иконам —
Твои! — О, если бы ты был без глаз, без рук,
Чтоб мне не помнить их, не помнить их, не помнить!

И, приступом, как резвая волна,
Беру головоломные дома.

Всех перецеловала чередом.
Вишу в окне. — Москва в кругу просторном.
Ведь любит вся Москва меня! — А вот твой дом...
Смеюсь, смеюсь, смеюсь с зажатым горлом.

И пятилетний, прожевав пшено:
— «Без Вас нам скучно, а с тобой смешно»...

Так, оплетенная венком детей,
Сквозь сон — слова: «Боюсь, под корень рубит —
Поляк... Ну что? — Ну как? — Нет новостей?»
— «Нет, — впрочем, есть: что он меня не любит!»

И, репликою мужа изумив,
Иду к жене — внимать, как друг ревнив.

Стихи — цветы — (И кто их не дает
Мне за стихи?) В руках — целая вьюга!
Тень на домах ползет. — Вперед! Вперед!
Чтоб по людскому цирковому кругу

Дурную память загонять в конец, —
Чтоб только не очнуться, наконец!

Так от тебя, как от самой Чумы,
Вдоль всей Москвы — ....... длинноногой
Кружить, кружить, кружить до самой тьмы —
Чтоб, наконец, у своего порога

Остановиться, дух переводя...
— И в дом войти, чтоб вновь найти — тебя!

17 — 19 мая 1920

16

Восхищенной и восхищённой,
Сны видящей средь бела дня,
Все спящей видели меня,
Никто меня не видел сонной.

И оттого, что целый день
Сны проплывают пред глазами,
Уж ночью мне ложиться — лень.
И вот, тоскующая тень,
Стою над спящими друзьями.

17 — 19 мая 1920

17

Пригвождена к позорному столбу
Славянской совести старинной,
С змеею в сердце и с клеймом на лбу,
Я утверждаю, что — невинна.

Я утверждаю, что во мне покой
Причастницы перед причастьем.
Что не моя вина, что я с рукой
По площадям стою — за счастьем.

Пересмотрите всё мое добро,
Скажите — или я ослепла?
Где золото мое? Где серебро?
В моей руке — лишь горстка пепла!

И это всё, что лестью и мольбой
Я выпросила у счастливых.
И это всё, что я возьму с собой
В край целований молчаливых.

18

Пригвождена к позорному столбу,
Я все ж скажу, что я тебя люблю.

Что ни одна до самых недр — мать
Так на ребенка своего не взглянет.
Что за тебя, который делом занят,
Не умереть хочу, а умирать.
Ты не поймешь, — малы мои слова! —
Как мало мне позорного столба!

Что если б знамя мне доверил полк,
И вдруг бы ты предстал перед глазами
С другим в руке — окаменев как столб,
Моя рука бы выпустила знамя...
И эту честь последнюю поправ,
Прениже ног твоих, прениже трав.

Твоей рукой к позорному столбу
Пригвождена — березкой на лугу

Сей столб встает мне, и не рокот толп —
То голуби воркуют утром рано...
И всё уже отдав, сей черный столб
Я не отдам — за красный нимб Руана!

19

Ты этого хотел. — Так. — Аллилуйя.
Я руку, бьющую меня, целую.

В грудь оттолкнувшую — к груди тяну,
Чтоб, удивясь, прослушал — тишину.

И чтоб потом, с улыбкой равнодушной:
— Мое дитя становится послушным!

Не первый день, а многие века
Уже тяну тебя к груди, рука

Монашеская — хладная до жара! —
Рука — о Элоиза! — Абеляра.

В гром кафедральный — дабы насмерть бит
Ты, белой молнией взлетевший бич!

19 мая 1920, Канун Вознесения

20

Сей рукой, о коей мореходы
Протрубили на сто солнц окрест,
Сей рукой, в ночах ковавшей — оды,
Как неграмотная ставлю — крест.

Если ж мало, — наперед согласна!
Обе их на плаху, чтоб в ночи
Хлынувщим — веселым валом красным
Затопить чернильные ручьи!

20 мая 1920

21

И не спасут ни стансы, ни созвездья.
А это называется — возмездье
За то, что каждый раз,

Стан разгибая над строкой упорной,
Искала я над лбом своим просторным
Звезд только, а не глаз.

Что самодержцем Вас признав на веру,
— Ах, ни единый миг, прекрасный Эрос,
Без Вас мне не был пуст!

Что по ночам, в торжественных туманах,
Искала я у нежных уст румяных —
Рифм только, а не уст.

Возмездие за то, что злейшим судьям
Была — как снег, что здесь, под левой грудью
Вечный апофеоз!

Что с глазу на глаз с молодым Востоком
Искала я на лбу своем высоком
Зорь только, а не роз!

20 мая 1920

22

Не так уж подло и не так уж просто,
Как хочется тебе, чтоб крепче спать.
Теперь иди. С высокого помоста
Кивну тебе опять.

И, удивленно подымая брови,
Увидишь ты, что зря меня чернил:
Что я писала — чернотою крови,
Не пурпуром чернил.

23

Кто создан из камня, кто создан из глины,
А я серебрюсь и сверкаю!
Мне дело — измена, мне имя — Марина,
Я — бренная пена морская.

Кто создан из глины, кто создан из плоти —
Тем гроб и надгробные плиты...
— В купели морской крещена — и в полете
Своем — непрестанно разбита!

Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети
Пробьется мое своеволье.
Меня — видишь кудри беспутные эти? —
Земною не сделаешь солью.

Дробясь о гранитные ваши колена,
Я с каждой волной — воскресаю!
Да здравствует пена — веселая пена —
Высокая пена морская!

23 мая 1920

24

Возьмите всё, мне ничего не надо.
И вывезите в..................................
Как за решетку розового сада
Когда — то Бог — своей рукою — ту.

Возьмите все, чего не покупала:
Вот .................. и....... и тетрадь.
Я все равно — с такой горы упала,
Что никогда мне жизни не собрать!

Да, в этот час мне жаль, что так бесславно
Я прожила, в таком глубоком сне, —
Щенком слепым! — Столкнув меня в канаву,
Благое дело сотворите мне.

И вместо той — как ......................
Как рокот площадных вселенских волн —
Вам маленькая слава будет — эта:
Что из — за Вас ...... — новый холм.

23 мая 1920

25

СМЕРТЬ ТАНЦОВЩИЦЫ

Вижу комнату парадную,
Белизну и блеск шелков.
Через всё — тропу громадную
— Черную — к тебе, альков.

В головах — доспехи бранные
Вижу: веер и канат.
— И глаза твои стеклянные,
Отражавшие закат.

24 мая 1920

26

Я не танцую, — без моей вины
Пошло волнами розовое платье.
Но вот обеими руками вдруг
Перехитрён, накрыт и пойман — ветер.

Молчит, хитрец. — Лишь там, внизу колен,
Чуть — чуть в краях подрагивает. — Пойман!
О, если б Прихоть я сдержать могла,
Как разволнованное ветром платье!

24 мая 1920

27

Глазами ведьмы зачарованной
Гляжу на Божие дитя запретное.
С тех пор как мне душа дарована,
Я стала тихая и безответная.

Забыла, как речною чайкою
Всю ночь стонала под людскими окнами.
Я в белом чепчике теперь — хозяйкою
Хожу степенною, голубоокою.

И даже кольца стали тусклые,
Рука на солнце — как мертвец спеленутый.
Так солон хлеб мой, что нейдет, во рту стоит,
А в солонице соль лежит нетронута...

25 мая 1920

* * *
О, скромный мой кров! Нищий дым!
Ничто не сравнится с родным!

С окошком, где вместе горюем,
С вечерним, простым поцелуем
Куда — то в щеку, мимо губ...

День кончен, заложен засов.
О, ночь без любви и без снов!

— Ночь всех натрудившихся жниц, —
Чтоб завтра до света, до птиц

В упорстве души и костей
Работать во имя детей.

О, знать, что и в пору снегов
Не будет мой холм без цветов...

14 мая 1920

* * *
С.Э.
Сижу без света, и без хлеба,
И без воды.
Затем и насылает беды
Бог, что живой меня на небо
Взять замышляет за труды.

Сижу, — с утра ни корки черствой —
Мечту такую полюбя,
Что — может — всем своим покорством
— Мой Воин! — выкуплю тебя.

16 мая 1920

* * *
С.Э.
Писала я на аспидной доске,
И на листочках вееров поблёклых,
И на речном, и на морском песке,
Коньками по льду и кольцом на стеклах, —

И на стволах, которым сотни зим,
И, наконец — чтоб было всем известно! —
Что ты любим! любим! любим! — любим!
Расписывалась — радугой небесной.

Как я хотела, чтобы каждый цвел
В веках со мной! под пальцами моими!
И как потом, склонивши лоб на стол,
Крест — накрест перечеркивала — имя...

Но ты, в руке продажного писца
Зажатое! ты, что мне сердце жалишь!
Непроданное мной! внутри кольца!
Ты — уцелеешь на скрижалях.

18 мая 1920 

* * *
Тень достигла половины дома,
Где никто не знает про меня.
Не сравню с любовною истомой
Благородство трудового дня.

Этою короной коронован
Будет Царь. .. — Пот на державном лбу!
Мне ж от Бога будет сон дарован
В безымянном, но честном гробу.

21 мая 1920

* * *
Все братья в жалости моей!
Мне жалко нищих и царей,
Мне жалко сына и отца...

За будущую тень лица,
За тень грядущего венца,
За тень сквозного деревца...

— Впалость плечей...

21 мая 1920

* * *
Кричали женщины ура
И в воздух чепчики бросали.

Руку на сердце положа:
Я не знатная госпожа!
Я — мятежница лбом и чревом.

Каждый встречный, вся площадь, — все! —
Подтвердят, что в дурном родстве
Я с своим родословным древом.

Кремль! Черна чернотой твоей!
Но не скрою, что всех мощней
Преценнее мне — пепел Гришки!

Если ж чепчик кидаю вверх, —
Ах! не — так же ль кричат на всех
Мировых площадях — мальчишки?!

Да, ура! — За царя! — Ура!
Восхитительные утра
Всех, с начала вселенной, въездов!

Выше башен летит чепец!
Но — минуя литой венец
На челе истукана — к звездам!

21 мая 1920

* * *
Одна половинка окна растворилась.
Одна половинка души показалась.
Давай-ка откроем — и ту половинку,
И ту половинку окна!

25 мая 1920 

ПЕСЕНКИ ИЗ ПЬЕСЫ «УЧЕНИК»

1

В час прибоя
Голубое
Море станет серым.

В час любови
Молодое
Сердце станет верным.

Бог, храни в часы прибоя
Лодку, бедный дом мой!
Охрани от злой любови
Сердце, где я дома!

2

Сказать: верна,
Прибавить: очень,
А завтра: ты мне не танцор, —
Нет, чем таким цвести цветочком, —
Уж лучше шею под топор!

Пускай лесник в рубахе красной
Отделит купол от ствола —
Чтоб мать не мучилась напрасно,
Что не одна в ту ночь спала.

Не снился мне сей дивный ужас:
Венчаться перед королем!
Мне женихом — топор послужит,
Помост мне будет — алтарем!

3

Я пришел к тебе за хлебом
За святым насущным.
Точно в самое я небо —
Не под кровлю впущен!

Только Бог на звездном троне
Так накормит вдоволь!
Бог, храни в своей ладони
Пастыря благого!

Не забуду я хлеб — соли,/
Как поставлю парус!
Есть на свете три неволи:
Голод — страсть — и старость...

От одной меня избавил,
До другой — далёко!

Ничего я не оставил
У голубоокой!

Мы, певцы, что мореходы:
Покидаем вскоре!
Есть на свете три свободы:
Песня — хлеб — и море...

4

Там, на тугом канате,
Между картонных скал,
Ты ль это как лунатик
Приступом небо брал?

Новых земель вельможа,
Сын неземных широт —
Точно содрали кожу —
Так улыбался рот.

Грохнули барабаны.
Ринулась голь и знать
Эту живую рану
Бешеным ртом зажать.

Помню сухой и жуткий
Смех — из последних жил!
Только тогда — как будто
Юбочку ты носил...

5

(МОРЯКИ И ПЕВЕЦ)

Среди диких моряков — простых рыбаков
Для шутов и для певцов
Стол всегда готов.

Само море нам — хлеб,
Само море нам — соль,
Само море нам — стакан,
Само море нам — вино.

Мореходы и певцы — одной материи птенцы,
Никому — не сыны,
Никому — не отцы.

Мы — веселая артель!
Само море — нам купель!
Само море нам — качель!
Само море — карусель!

А девчонка у нас — заведется в добрый час,
Лишь одна у нас опаска:
Чтоб по швам не разошлась!

Бела пена нам — полог,
Бела пена нам — перинка,
Бела пена нам — подушка,
Бела пена — пуховик.

6

ПЕВЕЦ — ДЕВУШКАМ

Вам, веселые девицы,
— Не упомнил всех имен —
Вам, веселые девицы,
От певца — земной поклон.

Блудного — примите — сына
В круг отверженных овец:
Перед Господом едино:
Что блудница — что певец.

Все мы за крещенский крендель
Отдали людской почет:
Ибо: кто себя за деньги,
Кто за душу — продает.

В пышущую печь Геенны,
Дьявол, не жалей дровец!
И взойдет в нее смиренно
За блудницею — певец.

Что ж что честь с нас пооблезла,
Что ж что совесть в нас смугла, —
Разом побелят железом,
Раскаленным добела!

Не в харчевне — в зале тронном
Мы — и нынче Бог-Отец —
Я, коленопреклоненный
Пред блудницею — певец!

7

— Хоровод, хоровод,
Чего ножки бьешь?
— Мореход, мореход,
Чего вдаль плывешь?

Пляшу, — пол горячий!
Боюсь, обожгусь!
— Отчего я не плачу?
Оттого что смеюсь!

Наш моряк, моряк —
Морячок морской!
А тоска — червяк,
Червячок простой.

Поплыл за удачей,
Привез — нитку бус.
— Отчего я не плачу?
Оттого что смеюсь!

Глубоки моря!
Ворочайся вспять!
Зачем рыбам — зря
Красоту швырять?

Бог дал, — я растрачу!
Крест медный — весь груз.
— Отчего я не плачу?
Оттого что смеюсь!

Между 25 мая и 13 июля 1920

8

И что тому костер остылый,
Кому разлука — ремесло!
Одной волною накатило,
Другой волною унесло.

Ужели в раболепном гневе
За милым поползу ползком —
Я, выношенная во чреве
Не материнском, а морском!

Кусай себе, дружочек родный,
Как яблоко — весь шар земной!
Беседуя с пучиной водной,
Ты всё ж беседуешь со мной.

Подобно земнородной деве,
Не скрестит две руки крестом —
Дщерь, выношенная во чреве
Не материнском, а морском!

Нет, наши девушки не плачут,
Не пишут и не ждут вестей!
Нет, снова я пущусь рыбачить
Без невода и без сетей!

Какая власть в моем напеве, —
Одна не ведаю о том, —
Я, выношенная во чреве
Не материнском, а морском.

Такое уж мое именье:
Весь век дарю — не издарю!
Зато прибрежные каменья
Дробя, — свою же грудь дроблю!

Подобно пленной королеве,
Что молвлю на суду простом —
Я, выношенная во чреве
Не материнском, а морском.

13 июня 1920

9

Вчера еще в глаза глядел,
А нынче — всё косится в сторону!
Вчера еще до птиц сидел, —
Все жаворонки нынче — вороны!

Я глупая, а ты умен,
Живой, а я остолбенелая.
О вопль женщин всех времен:
«Мой милый, что тебе я сделала?!»

И слезы ей — вода, и кровь —
Вода, — в крови, в слезах умылася!
Не мать, а мачеха — Любовь:
Не ждите ни суда, ни милости.

Увозят милых корабли,
Уводит их дорога белая...
И стон стоит вдоль всей земли:
«Мой милый, что тебе я сделала?»

Вчера еще — в ногах лежал!
Равнял с Китайскою державою!
Враз обе рученьки разжал, —
Жизнь выпала — копейкой ржавою!

Детоубийцей на суду
Стою — немилая, несмелая.
Я и в аду тебе скажу:
«Мой милый, что тебе я сделала?»

Спрошу я стул, спрошу кровать:
«За что, за что терплю и бедствую?»
«Отцеловал — колесовать:
Другую целовать», — ответствуют.

Жить приучил в самом огне,
Сам бросил — в степь заледенелую!
Вот что ты, милый, сделал мне!
Мой милый, что тебе — я сделала?

Всё ведаю — не прекословь!
Вновь зрячая — уж не любовница!
Где отступается Любовь,
Там подступает Смерть — садовница.

Само — что дерево трясти! —
В срок яблоко спадает спелое...
— За всё, за всё меня прости,
Мой милый, — что тебе я сделала!

14 июня 1920

ЕВРЕЯМ

Так бессеребренно — так бескорыстно,
Как отрок — нежен и как воздух синь,
Приветствую тебя ныне и присно
Во веки веков. — Аминь. —

Двойной вражды в крови своей поповской
И шляхетской — стираю письмена.
Приветствую тебя в Кремле московском,
Чужая, чудная весна!

Кремль почерневший! Попран! — Предан! — Продан!
Над куполами воронье кружит.
Перекрестясь — со всем простым народом
Я повторяла слово: жид.

И мне — в братоубийственном угаре —
Крест православный — Бога затемнял!
Но есть один — напрасно имя Гарри
На Генриха он променял!

Ты, гренадеров певший в русском поле,
Ты, тень Наполеонова крыла, —
И ты жидом пребудешь мне, доколе
Не просияют купола!

Май 1920

* * *
Где слезиночки роняла,
Завтра розы будут цвесть.
Я кружавчики сплетала,
Завтра сети буду плесть.

Вместо моря мне — все небо,
Вместо моря — вся земля.
Не простой рыбацкий невод
Песенная сеть моя!

15 июня 1920

ЗЕМНОЕ ИМЯ

Стакан воды во время жажды жгучей:
— Дай — или я умру! —
Настойчиво — расслабленно — певуче —
Как жалоба в жару —

Все повторяю я — и все жесточе
Снова — опять —
Как в темно те, когда так страшно хочешь
Спать — и не можешь спать.

Как будто мало по лугам снотворной
Травы от всяческих тревог!
Настойчиво — бессмысленно — повторно —
Как детства первый слог...

Так с каждым мигом все неповторимей
К горлу — ремнем...
И если здесь — всего — земное имя, —
Дело не в нем.

Между 16 и 25 июня 1920

* * *
Заря пылала, догорая,
Солдатики шагали в ряд.
Мне мать сказала, умирая:
— Надень мальчишеский наряд.

Вся наша белая дорога
У них, мальчоночков, в горсти.
Девчонке самой легконогой
Всё ж дальше сердца не уйти!

Мать думала, солдаты пели.
И всё, пока не умерла,
Подрагивал конец постели:
Она танцовщицей была!

...И если сердце, разрываясь,
Без лекаря снимает швы, —
Знай, что от сердца — голова есть,
И есть топор — от головы...

Июнь 1920

* * *
Руки заживо скрещены,
А помру без причастья.
Вдоль души моей — трещина.
Мое дело — пропащее.

А узнать тебе хочется
А за что я наказана —
Взглянь в окно: в небе дочиста
Мое дело рассказано.

Июнь 1920

* * *
Был Вечный Жид за то наказан,
Что Бога прогневил отказом.
Судя по нашей общей каре —
Творцу кто отказал — и тварям
Кто не отказывал — равны.

Июнь 1920

* * *
Дом, в который не стучатся:
Нищим нечего беречь.
Дом, в котором — не смущаться:
Можно сесть, а можно лечь.

Не судить — одно условье,
Окна выбиты любовью,
Крышу ветром сорвало.

Всякому — ......ты сам Каин —
Всем стаканы налиты!
Ты такой как я — хозяин,
Так же гостья, как и ты.

Мне добро досталось даром, —
Так и спрячь свои рубли!
Окна выбиты пожаром,
Дверь Зима сняла с петли!

Чай не сладкий, хлеб не белый —
Личиком бела зато!
Тем делюсь, что уцелело,
Всем делюсь, что не взято.

Трудные мои завязки —
Есть служанка — подсобит!
А плясать — пляши с опаской,
Пол поклонами пробит!

Хочешь в пляс, а хочешь в лёжку,
Спору не встречал никто.
Тесные твои сапожки?
Две руки мои на что?

А насытила любовью, —
В очи плюнь, — на то рукав!
Не судить: одно условье.
Не платить: один устав.

28 июня 1920

* * *
Уравнены: как да и нет,
Как черный цвет — и белый цвет.
Как в творческий громовый час
С громадою Кремля — Кавказ.

Не путал здесь — земной аршин.
Все равные — дети вершин.

Равняться в низости своей —
Забота черни и червей.
В час благодатный громовой
Все горы — братья меж собой!

Так, всем законам вопреки,
Сцепились наши две руки.

========

И оттого что оком — желт,
Ты мне орел — цыган — и волк.

Цыган в мешке меня унес,
Орел на вышний на утес
Восхитил от страды мучной.
— А волк у ног лежит ручной.

Июнь — июль 1920

 

EX-CI-DEVANT [*]

(Отзвук Стаховича)

Хоть сто мозолей — трех веков не скроешь!
Рук не исправишь — топором рубя!
О, откровеннейшее из сокровищ:
Порода! — узнаю Тебя.

Как ни коптись над ржавой сковородкой —
Всё вкруг тебя твоих Версалей — тишь.
Нет, самою косой косовороткой
Ты шеи не укоротишь.

Над снежным валом иль над трубной сажей
Дугой согбен, всё ж — гордая спина!
Не окриком, — всё той же барской блажью
Тебе работа задана.

Выменивай по нищему Арбату
Дрянную сельдь на пачку папирос —
Всё равенство нарушит — нос горбатый:
Ты — горбонос, а он — курнос.

Но если вдруг, утомлено получкой,
Тебе дитя цветок протянет — в дань,
Ты так же поцелуешь эту ручку,
Как некогда — Царицы длань.

Июль 1920

—-----------—

* Здесь: бывшему из бывших (фр.)

 

* * *
И если руку я даю —
То погадать — не целовать.

Скажи мне, встречный человек,
По синим по дорогам рек

К какому морю я приду?
В каком стакане потону?

— Чтоб навзничь бросил наповал
Такой еще не вырос — вал.

Стакан твой каждый — будет пуст.
Сама ты — океан для уст.

Ты за стаканом бей стакан,
Топи нас, море — окиян!

=============

А если руку я беру —
То не гадать — поцеловать.

Сама запуталась, паук,
В изделии своих же рук.

— Сама не разгибаю лба, —
Какая я тебе судьба?

Июль 1920

* * *
— Сколько у тебя дружочков?
Целый двор, пожалуй?
— После кройки лоскуточков,
Прости, не считала.

— Скольких перепричащала?
Поди, целый рынок?
— А на шали бахроминок,
Прости, не считала.

— А сердца покласть в рядочек
Дойдешь до Китая?
— Нынче тиф косит, дружочек!
Помру — сосчитаю.

==============

Две руки — и пять на каждой —
Пальчиков проворных.
И на каждом — перстенечек.
(На котором — по два.)

К двум рукам — все пальцы — к ним же
Перстеньки прибавить —
Не начтешь и пятой доли
<Всех>, кого любила!

Июнь — июль 1920

* * *
Ветер, ветер, выметающий,
Заметающий следы!
Красной птицей залетающий
В белокаменные лбы.

Длинноногим псом ныряющий
Вдоль равнины овсяной.
— Ветер, голову теряющий
От юбчонки кружевной!

Пурпуровое поветрие,
Первый вестник мятежу, —
Ветер — висельник и ветреник, —
В кулачке тебя держу!

Полно баловать над кручами,
Головы сбивать снегам, —
Ты — моей косынкой скрученный
По рукам и по ногам!

За твои дела острожные, —
Расквитаемся с тобой, —
Ветер, ветер в куртке кожаной,
С красной — да во лбу — звездой!

Июль 1920

* * *
Не хочу ни любви, ни почестей:
— Опьянительны. — Не падка!
Даже яблочка мне не хочется
— Соблазнительного — с лотка...

Что — то цепью за мной волочится,
Скоро громом начнет греметь.

— Как мне хочется,
Как мне хочется —
Потихонечку умереть!

Июль 1920

* * *
Смерть — это нет,
Смерть — это нет,
Смерть — это нет.
Нет — матерям,
Нет — пекарям.
(Выпек — не съешь!)

Смерть — это так:
Недостроенный дом,
Недовзращенный сын,
Недовязанный сноп,
Недодышанный вздох,
Недокрикнутый крик.

Я — это Да,
Да — навсегда,
Да — вопреки,
Да — через всё!
Даже тебе
Да кричу, Нет!

Стало быть — нет,
Стало быть — вздор,
Календарная ложь!

Июль 1920

* * *
Ты разбойнику и вору
Бросил славную корону,
Предку твоему дарованную
За военные труды.

Предок твой был горд и громок,
Правнук — ты дурной потомок.

Ты разбойнику и вору
Отдал сына дорогого,
Княжью кровь высокородную.
Бросил псам на площади.

Полотенцем ручки вытер...
— Правнук, ты дурной родитель.

Ты разбойнику и вору
Больше княжеской короны
Отдал — больше сына! — сердце,
Вырванное из груди.

Прадед твой гремит, вояка:
— «Браво! — Молодцом — атака!»

Июль 1920

* * *
Я вижу тебя черноокой, — разлука!
Высокой, — разлука! — Одинокой, — разлука!
С улыбкой, сверкнувшей, как ножик, — разлука!
Совсем на меня не похожей — разлука!

На всех матерей, умирающих рано,
На мать и мою ты похожа, — разлука!
Ты так же вуаль оправляешь в прихожей.
Ты Анна над спящим Сережей, — разлука!

Стрясается — в дом забредешь желтоглазой
Цыганкой, — разлука! — молдаванкой, — разлука!
Без стука, — разлука! — Как вихрь заразный
К нам в жилы врываешься — лихорадкой, — разлука!

И жжешь, и звенишь, и топочешь, и свищешь,
И ревешь, и рокочешь — и — разорванным шелком —
— Серым волком, — разлука! — Не жалея ни деда,
ни внука, —
разлука!
Филином — птицей — разлука! Степной кобылицей, —
разлука!

Не потомком ли Разина — широкоплечим, ражим,
рыжим
Я погромщиком тебя увидала, — разлука?
— Погромщиком, выпускающим кишки и перины?..

Ты нынче зовешься Мариной, — разлука!

Конец июля 1920

 

* * *
Другие — с очами и с личиком светлым,
А я-то ночами беседую с ветром.
Не с тем — италийским
Зефиром младым, —
С хорошим, с широким,
Российским, сквозным!

Другие всей плотью по плоти плутают,
Из уст пересохших — дыханье глотают...
А я — руки настежь! — застыла — столбняк!
Чтоб выдул мне душу — российский сквозняк!

Другие — о, нежные, цепкие путы!
Нет, с нами Эол обращается круто.
— Небось, не растаешь! Одна — мол — семья! —
Как будто и вправду — не женщина я!

2 августа 1920

* * *
И вот исчез, в черную ночь исчез,
— Как некогда Иосиф, плащ свой бросив.
Гляжу на плащ — черного блеска плащ,
Земля (горит), а сердце — смерти просит.

Жестокосердый в сем году июль,
Лесною гарью душит воздух ржавый.
В ушах — туман, и в двух шагах — туман,
И солнце над Москвой — как глаз кровавый.

Гарь торфяных болот. — Рот пересох.
Не хочет дождь на грешные просторы!
— Гляжу на плащ — светлого плеску — плащ!
Ты за плащом своим придешь не скоро.

Начало августа 1920

* * *
Июнь. Июль. Часть соловьиной дрожи.
— И было что-то птичье в нас с тобой —
Когда — ночь соловьиную тревожа —
Мы обмирали — каждый над собой!
А Август — царь. Ему не до рулады,
Ему — до канонады Октября.
Да, Август — царь, — Тебе царей не надо, —
А мне таких не надо — без царя!

Август 1920

* * *
...... коль делать нечего!
Неужели — сталь к виску?
В три вечера я, в три вечера
Всю вытосковала — тоску.

Ждала тебя на подоконничке
— Ревнивее, чем враг — врага. —
Легонечко, любовь, легонечко!
У низости — легка нога!

Смотри, чтобы другой дорожкою
Не выкрался любовный тать.
Бессонная моя душа, сторожкая,
За молодость отвыкла спать!

Но все же, голубок неласковый,
Я в книжицу впишу Разлук:
— Не вытосковала тоски — вытаскивала
Всей крепостью неженских рук!

Проснулась поутру, как нищая:
— Все — чисто............................
Не вытосковала тебя, — не — вытащила —
А вытолкала тебя в толчки!

8 августа 1920

 

(ОТРЫВОК)

Как пьют глубокими глотками
— Непереносен перерыв! —
Так — в памяти — глаза закрыв,
Без памяти — любуюсь Вами!

Как в горло — за глотком глоток
Стекает влага золотая,
Так — в памяти — за слогом слог
Наречья галльского глотаю.

Август 1920

* * *
В подвалах — красные окошки.
Визжат несчастные гармошки, —
Как будто не было флажков,
Мешков, штыков, большевиков.

Так русский дух с подвалом сросся, —
Как будто не было и вовсе
На Красной площади — гробов,
Ни обезглавленных гербов.

...... ладонь с ладонью —
Так наша жизнь слилась с гармонью.
Как будто Интернационал
У нас и дня не гостевал.

Август 1920

* * *
Все сызнова: опять рукою робкой
Надавливать звонок.
(Мой дом зато — с атласною коробкой
Сравнить никто не смог!)

Все сызнова: опять под стопки пански
Швырять с размаху грудь.
(Да, от сапог казанских, рук цыганских
Не вредно отдохнуть!)

Все сызнова: про брови, про ресницы,
И что к лицу ей — шелк.
(Оно, дружок, не вредно после ситцу, —
Но, ах, все тот же толк!)

Все сызнова. . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . .
(После волос коротких — слов высоких
Вдруг: щебет — и шиньон!)

Все сызнова: вновь как у царских статуй
Почетный караул.
(Я не томлю — обычай, перенятый
У нищих Мариул!)

Все сызнова: коленопреклоненья,
Оттолкновенья — сталь.
(Я думаю о Вашей зверской лени, —
И мне Вас зверски жаль!)

Все сызнова:. . . . . . .
И уж в дверях: вернись!
(Обмен на славу: котелок солдатский —
На севрский сервиз)

Все сызнова: что мы в себе не властны,
Что нужен дуб — плющу.
(Сенной мешок мой — на альков атласный
Сменен — рукоплещу!)

Все сызнова: сплошных застежек сбруя,
Звон шпилек........
(Вот чем другим, — а этим не грешу я:
Ни шпилек, ни......!)

И сызнова: обняв одной, окурок
Уж держите другой.
(Глаз не открывши — и дымит, как турок
Кто стерпит, дорогой?)

И сызнова: между простынь горячих
Ряд сдавленных зевков.
(Один зевает, а другая — плачет.
Весь твой Эдем, альков!)

И сызнова: уже забыв о птичке,
Спать, как дитя во ржи...
(Но только умоляю: по привычке
— Марина — не скажи!)

1920 

* * *
Проста моя осанка,
Нищ мой домашний кров.
Ведь я островитянка
С далеких островов!

Живу — никто не нужен!
Взошел — ночей не сплю.
Согреть чужому ужин —
Жилье свое спалю.

Взглянул — так и знакомый,
Взошел — так и живи.
Просты наши законы:
Написаны в крови.

Луну заманим с неба
В ладонь — коли мила!
Ну а ушел — как не был,
И я — как не была.

Гляжу на след ножовый:
Успеет ли зажить
До первого чужого,
Который скажет: пить.

Август 1920
 

* * *
Бог, внемли рабе послушной!
Цельный век мне было душно
От той кровушки — крови.

Цельный век не знаю: город
Что ли брать какой, аль ворот.
Разорвать своей рукой.

Все гулять уводят в садик,
А никто ножа не всадит,
Не помилует меня.

От крови моей богатой,
Той, что в уши бьет набатом,
Молотом в висках кует,

Очи застит красной тучей,
От крови сильно — могучей
Пленного богатыря.

Не хочу сосновой шишкой
В срок — упасть, и от мальчишки
В пруд — до срока — не хочу.

Сулемы хлебнув — на зов твой
Не решусь, — да и веревка
— Язык высуня — претит.

Коль совет тебе мой дорог, —
Так, чтоб разом мне и ворот
Разорвать — и город взять —

— Ни об чем просить не стану! —
Подари честною раной
За страну мою за Русь!

30 августа 1920

* * *
Есть подвиги. — По селам стих
Не ходит о их смертном часе.
Им тесно в житии святых,
Им душно на иконостасе.

Покрепче нежели семью
Печатями скрепила кровь я.
— Так, нахлобучив кулаком скуфью
Не плакала — Царевна Софья!

1920

ПЕТРУ

Вся жизнь твоя — в едином крике:
— На дедов — за сынов!
Нет, Государь Распровеликий,
Распорядитель снов,

Не на своих сынов работал, —
Бесам на торжество! —
Царь — Плотник, не стирая пота
С обличья своего.

Не ты б — всё по сугробам санки
Тащил бы мужичок.
Не гнил бы там на полустанке
Последний твой внучок [*].

Не ладил бы, лба не подъемля,
Ребячьих кораблёв —
Вся Русь твоя святая в землю
Не шла бы без гробов.

Ты под котел кипящий этот —
Сам подложил углей!
Родоначальник — ты — Советов,
Ревнитель Ассамблей!

Родоначальник — ты — развалин,
Тобой — скиты горят!
Твоею же рукой провален
Твой баснословный град,..

Соль высолил, измылил мыльце —
Ты, Государь — кустарь!
Державного однофамильца
Кровь на тебе, бунтарь!

Но нет! Конец твоим затеям!
У брата есть — сестра...
— На Интернацьонал — за терем!
За Софью — на Петра!

Август 1920

—-----------------—

* В Москве тогда думали, что Царь расстрелян
на каком-то уральском
полустанке (примеч. М. Цветаевой).

 

* * *
Есть в стане моем — офицерская прямость,
Есть в ребрах моих — офицерская честь.
На всякую муку иду не упрямясь:
Терпенье солдатское есть!

Как будто когда — то прикладом и сталью
Мне выправили этот шаг.
Недаром, недаром черкесская талья
И тесный ремённый кушак.

А зорю заслышу — Отец ты мой родный!
Хоть райские — штурмом — врата!
Как будто нарочно для сумки походной —
Раскинутых плеч широта.

Всё может — какой инвалид ошалелый
Над люлькой мне песенку спел...
И что — то от этого дня — уцелело:
Я слово беру — на прицел!

И так мое сердце над Рэ-сэ-фэ-сэром
Скрежещет — корми — не корми! —
Как будто сама я была офицером
В Октябрьские смертные дни.

Сентябрь 1920

—------------—

(NВ! Эти стихи в Москве назывались
«про красного офицера», и я полтора года
неизменным громким успехом читала их
на каждом выступлении по неизменному
вызову курсантов)

 

* * *
Об ушедших — отошедших —
В горний лагерь перешедших,
В белый стан тот журавлиный —
Голубиный — лебединый —

О тебе, моя высь,
Говорю, — отзовись!

О младых дубовых рощах,
В небо росших — и не взросших,
Об упавших и не вставших, —
В вечность перекочевавших, —

О тебе, наша Честь,
Воздыхаю — дай весть!

Каждый вечер, каждый вечер
Руки вам тяну навстречу.
Там, в просторах голубиных —
Сколько у меня любимых!

Я на красной Руси
Зажилась — вознеси!

Октябрь 1920

 

ВОЛК

Было дружбой, стало службой.
Бог с тобою, брат мой волк!
Подыхает наша дружба:
Я тебе не дар, а долг!

Заедай верстою версту,
Отсылай версту к версте!
Перегладила по шерстке, —
Стосковался по тоске!

Не взвожу тебя в злодеи, —
Не твоя вина — мой грех:
Ненасытностью своею
Перекармливаю всех!

Чем на вас с кремнем — огнивом
В лес ходить — как Бог судил, —
К одному бабье ревниво:
Чтобы лап не остудил.

Удержать — перстом не двину:
Перст — не шест, а лес велик.
Уноси свои седины,
Бог с тобою, брат мой клык!

Прощевай, седая шкура!
И во сне не вспомяну!
Новая найдется дура —
Верить в волчью седину.

Октябрь 1920

* * *
Не называй меня никому,
Я серафим твой, легкое бремя.
Ты поцелуй меня нежно в темя,
И отпусти во тьму.

Все мы сидели в ночи без света.
Ты позабудешь мои приметы.

Да не смутит тебя сей — Бог весть! —
Вздох, всполохнувший одежды ровность.
Может ли, друг, на устах любовниц
Песня такая цвесть?

Так и иди себе с миром, словно
Мальчика гладил в хору церковном.

Духи и дети, дитя, не в счет!
Не отвечают, дитя, за души!
Эти ли руки — веревкой душат?
Эта ли нежность — жжет?

Вспомни, как руки пустив вдоль тела,
Закаменев, на тебя глядела.

Не загощусь я в твоем дому,
Раскрепощу молодую совесть.
Видишь: к великим боям готовясь,
Сам ухожу во тьму.

И обещаю: не будет биться
В окна твои — золотая птица!

25 ноября 1920

 

ЧУЖОМУ

Твои знамена — не мои!
Врозь наши головы.
Не изменить в тисках Змеи
Мне Духу — Голубю.

Не ринусь в красный хоровод
Вкруг древа майского.
Превыше всех земных ворот —
Врата мне — райские.

Твои победы — не мои!
Иные грезились!
Мы не на двух концах земли —
На двух созвездиях!

Ревнители двух разных звезд —
Так что же делаю —
Я, перекидывая мост
Рукою смелою?!

Есть у меня моих икон
Ценней — сокровище.
Послушай: есть другой закон,
Законы — кроющий.

Пред ним — всё клонятся клинки,
Всё меркнут — яхонты.
Закон протянутой руки,
Души распахнутой.

И будем мы судимы — знай —
Одною мерою.
И будет нам обоим — Рай,
В который — верую.

Москва, 28 ноября 1920

* * *
Любовь! Любовь! И в судорогах, и в гробе
Насторожусь — прельщусь — смущусь — рванусь.
О милая! — Ни в гробовом сугробе,
Ни в облачном с тобою не прощусь.
 

И не на то мне пара крыл прекрасных
Дана, чтоб на сердце держать пуды.
Спеленутых, безглазых и безгласных
Я не умножу жалкой слободы.

Нет, выпростаю руки! — Стан упругий
Единым взмахом из твоих пелен
— Смерть — выбью! Верст на тысячу в округе
Растоплены снега и лес спален.

И если всё ж — плеча, крыла, колена
Сжав — на погост дала себя увесть, —
То лишь затем, чтобы смеясь над тленом,
Стихом восстать — иль розаном расцвесть!

Около 28 ноября 1920

 

* * *
Целовалась с нищим, с вором, с горбачом,
Со всей каторгой гуляла — нипочём!
Алых губ своих отказом не тружу,
Прокаженный подойди — не откажу!

Пока молода —
Всё как с гуся вода!
Никогда никому:
Нет!
Всегда — да!

Что за дело мне, что рваный ты, босой:
Без разбору я кошу, как смерть косой!
Говорят мне, что цыган — ты — конокрад,
Про тебя еще другое говорят...

А мне что за беда —
Что с копытом нога!
Никогда никому:
Нет!
Всегда — да!

Блещут, плещут, хлещут раны — кумачом,
Целоваться, я не стану — с палачом!

Москва, ноябрь 1920

 

(ВЗЯТИЕ КРЫМА)

И страшные мне снятся сны:
Телега красная,
За ней — согбенные — моей страны
Идут сыны.

Золотокудрого воздев
Ребенка — матери
Вопят. На паперти
На стяг
Пурпуровый маша рукой беспалой
Вопит калека, тряпкой алой
Горит безногого костыль,
И красная — до неба — пыль.

Колеса ржавые скрипят.
Конь пляшет, взбешенный.
Все окна флагами кипят.
Одно — завешено.

Ноябрь 1920

 

* * *
Буду выспрашивать воды широкого Дона,
Буду выспрашивать волны турецкого моря,
Смуглое солнце, что в каждом бою им светило,
Гулкие выси, где ворон, насытившись, дремлет.

Скажет мне Дон: — Не видал я таких загорелых!
Скажет мне море: — Всех слез моих плакать —
не хватит!
Солнце в ладони уйдет, и прокаркает ворон:
Трижды сто лет живу — кости не видел белее!

Я журавлем полечу по казачьим станицам:
Плачут! — дорожную пыль допрошу: провожает!
Машет ковыль — трава вслед, распушила султаны.
Красен, ох, красен кизиль на горбу Перекопа!

Всех допрошу: тех, кто с миром в ту лютую пору
В люльке мотались.
Череп в камнях — и тому не уйти от допросу:
Белый поход, ты нашел своего летописца.

Ноябрь 1920

 

* * *
Я знаю эту бархатную бренность
— Верней брони! — от зябких плеч сутулых
— От худобы пролегшие — две складки
Вдоль бархата груди,

К которой не прижмусь — хотя так нежно
Щеке — к которой не прижмусь я, ибо
Такая в этом грусть: щека и бархат,
А не — душа и грудь!

И в праведнических ладонях лоб твой
Я знаю — в кипарисовых ладонях
Зажатый и склоненный — дабы легче
Переложить в мои —

В которые не будет переложен,
Которые в великом равнодушьи
Раскрытые — как две страницы книги
Застыли вдоль колен.

2 декабря 1920

 

* * *
— Прощай! — Как плещет через край
Сей звук: прощай!

Как, всполохнувшись, губы сушит!
— Весь свод небесный потрясен!
Прощай! — в едином слове сем
Я — всю — выплескиваю душу!

8 декабря 1920

 

* * *
Знаю, умру на заре! На которой из двух,
Вместе с которой из двух — не решить по заказу!
Ах, если б можно, чтоб дважды мой факел потух!
Чтоб на вечерней заре и на утренней сразу!

Пляшущим шагом прошла по земле! — Неба дочь!
С полным передником роз! — Ни ростка не наруша!
Знаю, умру на заре! — Ястребиную ночь
Бог не пошлет по мою лебединую душу!

Нежной рукой отведя нецелованный крест,
В щедрое небо рванусь за последним приветом.
Прорезь зари — и ответной улыбки прорез...
Я и в предсмертной икоте останусь поэтом!

Москва, декабрь 1920

 

* * *
Короткие крылья волос я помню,
Метущиеся между звезд. — Я помню
Короткие крылья
Под звездною пылью,
И рот от усилья сведенный,
— Сожженный! —
И все сухожилья —
Руки.

Смеженные вежды
И черный — промежду —
Свет.

Не гладя, а режа
По бренной и нежной
Доске — вскачь
Всё выше и выше,
Не слыша
Палач — хрипа,
Палач — хруста
Костей.
— Стой!
Жилы не могут!
Коготь
Режет живую плоть!
Господь, ко мне!..
То на одной струне
Этюд Паганини.

Декабрь 1920

 

ПОЖАЛЕЙ...

— Он тебе не муж? — Нет.
Веришь в воскрешенье душ? — Нет.
— Так чего ж?
Так чего ж поклоны бьешь?
— Отойдешь —
В сердце — как удар кулашный:
Вдруг ему, сыночку, страшно —
Одному?

— Не пойму!
Он тебе не муж? — Нет.
— Веришь в воскрешенье душ? — Нет.
— Гниль и плесень?
— Гниль и плесень.
— Так наплюй!
Мало ли живых на рынке!
— Без перинки
Не простыл бы! Ровно ссыльно-
каторжный какой — на досках!
Жестко!

— Черт!
Он же мертв!
Пальчиком в глазную щелку —
Не сморгнет!
Пес! Смердит!
— Не сердись!
Видишь — пот
На виске еще не высох.
Может, кто еще поклоны в письмах
Шлет, рубашку шьет...

— Он тебе не муж? — Нет.
— Веришь в воскрешенье душ? — Нет.
— Так айда! — ...нагрудник вяжет...
Дай-кось я с ним рядом ляжу...
Зако — ла — чи — вай!

Декабрь 1920

 

* * *
Ох, грибок ты мой, грибочек, белый груздь!
То шатаясь причитает в поле — Русь.
Помогите — на ногах нетверда!
Затуманила меня кровь — руда!

И справа и слева
Кровавые зевы,
И каждая рана:
— Мама!

И только и это
И внятно мне, пьяной,
Из чрева — и в чрево:
— Мама!

Все рядком лежат —
Не развесть межой.
Поглядеть: солдат.
Где свой, где чужой?

Белый был — красным стал:
Кровь обагрила.
Красным был — белый стал:
Смерть побелила.

— Кто ты? — белый? — не пойму! — привстань!
Аль у красных пропадал? — Ря — азань.

И справа и слева
И сзади и прямо
И красный и белый:
— Мама!

Без воли — без гнева —
Протяжно — упрямо —
До самого неба:
— Мама!

Декабрь 1920