Сказание о Мамаевом побоище

«Сказание о Мамаевом побоище» — литературное произведение XV в. об исторических событиях Куликовской битвы. В «Сказании» повествуется о небесных видениях, предвещавших победу русского народа. Приводится множество интересных подробностей этого героического времени: о посольстве Захария Тютчева к Мамаю, путях следования русских войск из Москвы в Коломну, смотре войск на Девичьем поле, посещении Димитрием Донским Свято-Троицкого монастыря и благословении на битву, данном ему св. Сергием, послании св. Сергия кн. Димитрию на поле Куликово, ночной разведке („испытание примет“) Димитрия Донского и Боб-рока-Волынца, начале битвы — поединке инока-богатыря Пересвета с татарским бойцом, обмене одеждой и конем кн. Димитрия с боярином Бренком и героической гибели последнего под черным княжеским знаменем, поиски св. Димитрия Донского на поле битвы после ее завершения: нашли князя под иссеченной березой „уязвлена вельми“. «Сказание» дошло до нас в большом количестве списков. Некоторые из них имеют очень позднюю дату — конец XVIII — начало XIX века, что говорит об огромной популярности произведения в России.

НАЧАЛО ПОВЕСТИ, КАКО ДАРОВА БОГ ПОБЕДУ ГОСУДАРЮ ВЕЛИКОМУ КНЯЗЮ ДМИТРЕЮ ИВАНОВИЧУ ЗА ДАНОМ НАД ПОГАНЫМ МАМАЕМ, И МОЛЕНИЕМ ПРЕЧИСТЫА БОГОРОДИЦА И РУСЬСКЫХ ЧЮДОТВОРЦЕВ ПРАВОСЛАВНОЕ ХРИСТИАНСТВО — РУССКУЮ ЗЕМЛЮ БОГ ВЪЗВЫСИ, А БЕЗБОЖНЫХ АГАРЯН ПОСРАМИ

Хощу вам, братие, брань поведати новыа победы, како случися брань на Дону великому князю Димитрию Ивановичю и всем православным христианом с поганым Мамаем з безбожными агаряны. И възвыси бог род христианскый, а поганых уничижи и посрами их суровство, яко же вь прежняя времена Гедеону над мадиамы и преславному Моисию над фараоном. Подобаеть нам поведати величество и милость божию, како сътвори господь волю боящихся его, како пособьствова господь великому князю Дмитрию Ивановичю и брату его князю Владимеру Андреевичю над безбожными половци и агаряны.

Попущением божиим за грехы наша, от навождениа диаволя въздвижеся князь от въсточныа страны, имянем Мамай, еллин сый верою, идоложрец и иконоборец, злый христьанскый укоритель. И начат подстрекати его диавол и вниде вь сердце его напасть роду христианскому, и наусти его, како разорити православную веру, и оскверънити святыя церкви, и всему христианству хощеть покорену от него быти, яко бы ся не славило господне имя в людех его. Господь же нашь бог, царь и творец всеа твари, елико хощетъ, тъ и творить.

Он же безбожный Мамай начат хвалитися и поревновав второму Иулиану отступнику, царю Батыю, и нача спрашывати старых татар, како царь Батый пленил Русскую землю. И начаша ему сказывати старые татарове, како пленил Русскую землю царь Батый, как взял Киев и Владимерь, и всю Русь, словенскую землю, и великого князя Юрья Дмитреевичя убил, и многых православных князей избил, и святыа церкви оскьверни, и многы манастыри и села пожже, и въ Володимере вселенскую церковь златаверхую разграбил. Ослеплену же ему умом, того бо не разуме, како господу годе, тако и будетъ. Яко же въ оны дни Иерусалим пленен бысть Титом Римскым и Навходнасором царем вавилонскым за их съгрешениа и маловерие — нъ не до конца прогневается господь, ни въ векы враждует.

Слышав же безбожный Мамай от своих старых татар и нача подвижен быти и диаволом палим непрестанно, ратуа на христианство. И бе в себе нача глаголати къ своим еулпатом и ясаулом, и князем, и воеводам, и всем татаром яко: «Аз не хощу тако сътворити, яко же Батый, нъ егда доиду Руси и убию князя их, и которые грады красные довлеють нам, и ту сядем и Русью владеем, тихо и безмятежно пожывем». А не ведый того оканный, яко господня рука высока есть.

И по малех днех перевезеся великую реку Волгу съ всеми силами. И ины же многы орды къ своему великому въинству съвокупи и глагола им: «Пойдем на Русскую землю и обогатеем русскым златом!» Поиде же безбожный на Русь, акы лев ревый пыхаа, акы неутолимая ехыдна гневом дыша. И доиде же до усть рекы Вороножа и распусти всю силу свою и заповеда всем татаром своим яко: «Да не пашете ни един вас хлеба, будите готовы на русскыа хлебы!»

Слышав же то князь Олег Резанскый, яко Мамай кочуеть на Вороноже, а хощеть ити на Русь, на великого князя Дмитриа Ивановича Московскаго. Скудость же бысть ума въ главе его, посла сына своего к безбожному Мамаю с великою честью и съ многыми дары и писа грамоты своа к нему сице: «Въсточному великому и волному, царем царю Мамаю — радоватися! Твой посаженик и присяжник Олег, князь резанскый, много тя молить. Слышах, господине, яко хощеши итти на Русскую землю, на своего служебника князя Димитриа Ивановича Московъскаго, огрозитися ему хощеши. Ныне же, господине всесветлый царю, приспе твое время: злата, и сребра, и богатьства много наплънися земля Московскаа и всякого узорочиа твоему царству на потребу. А князь Дмитрей Московской человек христиан, егда услышить имя ярости твоеа, то отбежить в далниа отокы своа: любо в Новъгород Великый, или на Белоозеро, или на Двину, а многое богатьство московское и злато — все въ твоих руках будеть и твоему въйску в потребу. Меня же раба твоего, Олга Резанскаго, дръжава твоа пощадить, царю. Аз бо ти велми устрашаю Русь и князя Дмитриа. И еще молим тя, царю, оба раби твои, Олег Резанскый и Ольгорд Литовскый, обиду приахом велику от того великого князя Дмитриа Ивановичя, и где будеть о своей обиде твоим имянем царьскым погрозим ему, он же о том не радить. И еще, господине царю, град мой Коломну за себя заграбил. И о том о всем, царю, жалобу творим тебе».

А другаго же посла скоро своего вестника князь Олег Резанскый с своим написанием, написание же таково в грамотах: «К великому князю Олгорду Литовъскому — радоватися великою радостию! Ведомо бо, яко издавна еси мыслил на великого князя Дмитриа Ивановичя Московскаго, чтобы его згонити с Москвы а самому владети Москвою. Ныне же, княже, приспе время наше, яко великый царь Мамай грядеть на него и на землю его. Ныне же, княже, мы оба приложимся къ царю Мамаю, вем бо, яко царь дасть тебе град Москву, да и иные грады, которые от твоего княжениа, а мне дасть град Коломну, да Владимерь, да Муром, иже от моего княжениа близ стоять. Аз же послах своего посла къ царю Мамаю с великою честью и съ многыми дары. Еще же и ты пошли своего посла и каковы имаши дары и ты пошли к нему, и грамоты свои списав, елико сам веси, паче мене разумееши».

Князь же Олгорд Литовскый, слышав то, велми рад бысть за велику похвалу другу своему князю Олгу Резанскому. И посылаеть скоро посла къ царю Мамаю с великыми дары и съ многою тешью царьскою. А пишеть свои грамоты сице: «Въсточному великому царю Мамаю! Князь и Олгорд Литовскый, присяжник твой, много тя молить! Слышах, господине, яко хощеши казнити свой улус, своего служебника, московскаго князя Дмитриа. И того ради молю тя, волный царю, раб твой, яко велику обиду творить князь Дмитрей Московской улуснику твоему князю Ольгу Резанскому, да и мне тако же велику пакость дееть. Господине царю волный Мамаю! Да приидеть дръжава твоего царства ныне до наших мест, да внидеть, царю, твое смотрение нашеа грубости от московскаго князя Дмитриа Ивановичя».

Помышляше же в себе, глаголющи, Олег Резанскый и Олгорд Литовскый: «Яко егда услышить князь Дмитрей царев приход и ярость его и нашу присягу к нему, тъ отбежыть с Москвы въ Великый Новъград, или на Белоозеро, или на Двину. А мы сядем на Москве и на Коломне. Егда же царь приидеть, и мы его з болшими дары срящем и с великою честию и умолим его, и възвратится царь въ свои орды, а мы княжение Московское царевым велением разделим себе, ово к Вилне, ово к Резани^[1], и имать нам дати царь Мамай ярлыкы своа и родом нашим по нас». Не ведаху бо, что помышляюще и что се глаголюще, акы несмыслени младые дети, неведяще божиа силы и владычня смотрениа. По истинне бо рече: «Аще кто к богу веру з добрыми делы и правду въ сердци дръжыт и на бога упование възлагаеть, и того человека господь не дасть в поношение врагом быти и в посмех».

А огосударь князь великий Дмитрей Ивановичь смирен человек и образ нося смиреномудрия, небесных желаа и чаа от бога будущих вечных благ, не ведый того, что на него съвещевають зол съвет ближнии его друзи. О таковых бо пророк рече: «Не сътвори ближнему своему зла и не рой, ни копай врагу своему ямы. На бога творца въскладай. Господь бог можеть живити и мертвити».

Приидоша же послы къ царю Мамаю от Олгорда Литовскаго и от Олга Резанскаго и принесоша ему многыа дары и написаныа книгы. Царь же приат дары с любовию и книгы, и розслушав въ грамотах, и послов чествовав отпусти, и написа отписание сицева: «Волгорду Литовскому и Ольгу Резанскому. На дарех ваших и за хвалу вашу, что приписастеся ко мне, елико хощете от мене вотчины русскые, тем отдарю вас. А вы ко мне присягу имейте и сретите мене, елико где успеете, и одолейте своего недруга. Мне убо ваша помощь не добре удобна: нъ аще бых аз ныне хотел своею силою великою и аз бы древний Иерусалим пленил, яко же и халдеи. Нъ ныне чести вашей хощу, моим имянем царьскым и грозою, а вашею присягою и рукою вашею распужен будеть князь Дмитрей Московскый, и огрозится имя ваше въ странах ваших моею грозою. Мне убо царю достоить победити царя, подобна себе, то мне подобаеть и довлееть царьскаа чесьть получити. А вы ныне пойдите от меня и рците князем своим глаголы моя».

Послы же възъвратившеся от царя къ своим князем и сказаша им, яко: «Царь Мамай здравить и велми вам за хвалу вашу великую добр глагол глаголеть». Они же скудни умом възрадовашася о суетнем привете безбожнаго царя, а не ведуще того, яко бог даеть власть, ему же хощеть. Ныне же едина вера, едино крещение, а къ безбожному приложишяся вкупе гонити православную веру Христову. О таковых бо пророк рече: «Поистине сами отсекошяся своеа добрыа масличны и присадишяся к дивии масличне».

Князь же Олег Резанскый начат поспешывати, слати к Мамаеви послы и рече: «Подвизайся, царю, скорее к Руси». Глаголет бо премудрость: «Путь нечестивых не спешится, нъ събирают себе досажениа и понос». Ныне же сего Олга оканнаго новаго Святоплъка нареку.

Слышав же то, князь великий Дмитрей Ивановичь, яко грядеть на него безбожный царь Мамай и съ многыми ордами и съ всеми силами, неуклонно яряся на христианство и на Христову веру и ревнуя безглавному Батыю, князь же великий Дмитрий Ивановичь велми опечалися о безбожных нахождении. И став пред святою иконою господня образа, яже въ зглавии его стояще, и пад на колену свою, нача молитися и рече: «Господи! Аз, грешный, смею ли молитися тебе, смиреный раб твой? то к кому простру уныние мое? нъ на тебя надеюся, господи, и възвергу печаль мою. И ты, господи, царю, владыко, светодателю, не сътвори нам, господи, яко же отцем нашим, иже наведе на них и на грады их злаго Батыа, и еще бо, господи, тому страху и трепету в нас суще велику. И ныне, господи, царю, владыко, не до конца прогневайся на нас, вем бо, господи, яко мене ради, грешнаго, хощеши всю землю нашу погубити; аз бо съгреших пред тобою паче всех человек. Сътвори ми, господи, слез моих ради, яко Иезекию, и укроти, господи, сердце свирепому сему зверю!» Въсклонся и рече: «На господа уповах — и не изнемогу». И посла по брата своего по князя Владимера Андреевичя в Боровеск, и по все князи русские скорые гонци розослав, и по вся воеводы местныа, и по дети боярскые, и по все служылые люди. И повеле им скоро быти у себя на Москве.

Князь же Владимер Андреевичь прииде вборзе к Москве и вси князи и воеводы. Князь же великий Дмитрей Ивановичь, поим брата своего князя Владимера Андреевичя, прииде къ преосвященному митрополиту Киприану и рече ему: «Веси ли, отче нашь, ныне настоащую сию беду великую, яко безбожный царь Мамай грядеть на нас, неуклонным образом ярость нося?» Митрополит же рече великому князю: «Повежь ми, господине, чим еси пред ним не исправилъся?» Князь же великый рече: «Испытахомся, отче, повелику, яко все по отець наших преданию, еще же нъипаче въздахом ему». Митрополит же рече: «Видиши ли, господине, попущением божиим, наших ради съгрешений идеть пленити землю нашу, нъ вам подобаеть, князем православным, тех нечестивых дарми утолити четверицею сугубь. Аще того ради не смерится, ино господь его смирить, того ради господь гръдым противится, а смиренным благодать дает. Тако же случися иногда Великому Василию в Кесарии: егда злый отступник Иулиан, идый в пръсы, и хоте разорити град его Кесарию, Василий же Великий помолися съ всеми христианы господу богу и събра много злата и посла к нему, дабы его пресъступника утолити. Он же оканный паче възярися, и господь посла на него въина своего Меркуриа погубити его. И невидимо пронзен бысть в сердце нечестивый, жывот свой зле сконча. Ты же, господине, възми злато, елико имаши, и пошли противу его и паче исправися пред ним».

Князь же великий Дмитрей Ивановичь избраннаго своего юношу, доволна суща разумом и смыслом, имянем Захарию Тютьшова^[2], и дасть ему два толмача, умеюща язык половетцьскый, и посылаеть с ним много злата к нечестивому царю Мамаю. Захариа же, дойде земли Резанской и слышав, яко Олег Резаньскый и Олгорд Литовскый приложылися поганому царю Мамаю, послав скоро вестника тайно к великому князю.

Князь же великий Дмитрей Ивановичь, слышав ту весть, нача сердцем болети и наплънися ярости и горести, и нача молитися: «Господи боже мой, на тя надеюся, правду любящаго. Аще ми враг пакости дееть, то подобаеть ми тръпети, яко искони есть ненавистник и враг роду христианскому; си же мои друзи искрньнии тако умыслиша на мя. Суди, господи, между ими и мною, аз бо им ни единого зла не сътворих, разве даров и чьсти от них приимах, а им противу тако же даровах. Нъ суди, господи, по правде моей, да скончается злоба грешных».

И поим брата своего, князя Владимера Андреевича, и пойде второе къ преосвященному митрополиту и поведаа ему, како Олгорд Литовскый и Олег Резанскый съвокупилися с Мамаем на ны. Преосвященный же митрополит рече: «Сам пакы, господине, кою обиду сътвор еси има?» Князь же великий прослезися и рече: «Аще есми пред богом грешен или человекы, а пред ними есми ни единыа черты не преступих по отець своих закону. Веси бо, отче, и сам, яко доволен есьми своими отокы, а им никою обиду не сътворих и не вем, что ради умножышяся на мя стужающеи ми». Преосвященный же митрополит рече: «Сыну мой, господине князь великий, просвети си веселием очи сердца: закон божий чтеши и твориши правду, яко праведен господь и правду възлюби. Ныне же обыдоша тя, яко пси мнози, суетно и тщетно поучаются, ты же имянем господним противися им. Господь правдив и будеть ти въ правду помощник. А от всевидящего ока владычня где можеть избыти от крепкыа рукы его?»

Князь же великий Дмитрей Ивановичь з братом своим съ князем Владимером Андреевичем и съ всеми русскыми князи и воеводами здумаша, яко сторожу тверду уготовити в поле. И посла на сторожу изъбранных своих крепкых оружник: Родиона Ржевъскаго, Аньдреа Волосатаго, Василиа Тупика, Якова Ослябятова и иных с ними крепкых юнош. И повеле им на Тихой Сосне сторожу деати^[3] съ всякым усердием и под Орду ехати и язык добыти, истину слышати царева хотениа.

А сам князь великий по всей Русской земли скорые гонци розослав с своими грамотами по всем градом: «Да вси готови будете на мою службу, на брань з безбожными половци агаряны. Съвокуплени вси на Коломне, на мясопуст^[4] святыа Богородица».

И ти же сторожы замедлиша в поле, князь же великий вторую сторожу посла: Климента Полянина, Ивана Святослава Свесланина, Григориа Судокова и иных с ними,— заповеда им въскоре възвратитися. Они же стретоша Василиа Тупика: ведеть язык к великому князю, язык же царева двора, сановитых мужь. А поведаеть великому князю, что неуклонно Мамай грядеть на Русь и како обослалися и съвокупилися с ним Олег Резанскый и Олгорд Литовьскый. Не спешить бо царь того ради итти — осени ожыдает^[4a].

Слышав же князь великий от языка такову изложеную мысль и таково въстание безбожнаго царя, нача утешатися о бозе и укрепляше брата своего князя Владимера и вси князи русские и рече: «Братие князи русские, гнездо есмя князя Владимера Святославича Киевъского, ему же откры господь познати православную веру, яко же оному Еустафию Плакиде; иже просвети всю землю Русскую святым крещением, изведе нас от страстей еллиньскых и заповеда нам ту же веру святую крепко дръжати и хранити и поборати по ней. Аще кто еа ради постражеть, то въ оном веце съ святыми пръвомучившимися по вере Христове причтен будеть. Аз же, братие, за веру Христову хощу пострадати даже и до смерти». Они же ему реша вси купно, аки единеми усты: «Въистинну еси, государь, съвръшил закон божий и исплънил еси евангелъскую заповедь, рече бо господь: «Аще кто постражеть, имени моего ради, то въ будущий век сторицею въсприметь жывот вечный». И мы, государь, днесь готови есмя умрети с тобою и главы своя положыти за святую веру христианскую и за твою великую обиду».

Князь же великий Дмитрей Ивановичь, слышавъ то от брата своего князя Владимера Андреевича и от всех князей русскых, яко дръзають по вере поборати, и повеле всему въинству своему быти на Коломне на Успение святыа Богородица, яко: «Да переберу плъкы и коемуждо плъку въеводу учиню». И все множество людей, яко едиными усты реша: «Дай же нам, господи, течение се съвръшити, имени твоего ради святого».

И приидоша к нему князи белоозерскыа, подобни суще к боеви и велми учрежено въинство их: князь Феодор Семеновичь, князь Семен Михайлович, князь Андрей Кемъскый, князь Глеб Каргополской, и андомскыа князи^[5]; приидоша же ярославскыа князи^[6] с своими силами: князь Андрей Ярославскый, князь Роман Прозоровскый, князь Лев Курбьскый, князь Дмитрей Ростовскый, и иныа убо многые князи.

Ту же, братие, стук стучить и аки гром гремит въ славнем граде Москве, то идеть силнаа рать великого князя Дмитрея Ивановича, а гремять русские сынове своими злачеными доспехы.

Князь же великий Дмитрей Ивановичь, поим с собою брата своего, князя Владимера Андреевича, и вся князи русские, и поеде к жывоначалной Троици на поклон къ отцу своему, преподобному старцу Сергию, благословениа получити от святыа тоа обители. И моли его преподобный игумен Сергий, дабы слушал святую литоргию, бе бо тогда день въскресный и память святых мученик Флора и Лавра. По отпусте же литургии, моли его святый Сергий съ всею братьею, великого князя, дабы вкусил хлеба в дому жывоначалныа Троица, въ обители его. Великому же князю нужно есть, яко приидоша к нему вестници, яко уже приближаются погании половци, моляше преподобнаго, дабы его отпустил. И рече ему преподобный старець: «Се ти замедление сугубо ти поспешение будеть. Не уже бо ти, господине, еще венец сиа победы носити, нъ по минувших летех, а иным убо многым ныне венци плетутся». Князь же великий вкуси хлеба их, игумен же Сергий в то время повеле воду освящати с мощей святых мученик Флора и Лавра. Князь же великий скоро от трапезы въстает, преподобный же Сергий окропи его священною водою и все христолюбивое его въинство и дасть великому князю крест Христов — знамение на челе. И рече: «Пойди, господине, на поганыа половци, призывая бога, и господь бог будеть ти помощник и заступник». И рече ему тайно: «Имаши, господине, победити супостаты своя, елико довлееть твоему государьству». Князь же великий рече: «Дай ми, отче, два въина от своего плъку — Пересвета Александра и брата его Андреа Ослябу, тъ ты и сам с нами пособьствуеши». Старец же преподобный повеле има скоро уготовитися с великим князем, бе бо ведоми суть ратници въ бранех, не единому сту наездници. Они же скоро послушание сътвориша преподобному старцу и не отвръгошася повелениа его. И дасть им в тленных место оружие нетленное — крест Христов нашыт на скымах, и повеле им вместо в шоломов [так в публикации] золоченых възлагати на себя. И дасть их в руце великому князю и рече: «Се ти мои оружници, а твои изволници». И рече им: «Мир вам, братие моя, крепко постражите, яко добрии въини по вере Христове и по всем православном христианстве с погаными половци!» И дасть Христово знамение всему въинству великого князя — мир и благословение.

Князь же великий обвеселися сердцем и не поведаеть никому же, еже рече ему преподобный Сергий. И поиде къ славному своему граду Москве, радуася, аки съкровище некрадомо обрете, благословение святаго старца. И приехав на Москву, поиде з братом своим, съ князем Владимером Андреевичем, къ преосвященному митрополиту Киприану и поведаеть единому митрополиту, еже рече ему старец святый Сергий тайно и како благословение дасть ему и всему его православному въйску. Архъепископ же повеле сия словеса хранити, не поведати никому же.

Приспевшу же дни четвертку августа 27, на память святого отца Пимина Отходника, в той день въсхоте князь великий изыти противу безбожных татар. И поим с собою брата своего князя Владимера Андреевича, и ста в церкви святыа Богородица пред образом господним, пригнув руце к персем своим, источник слез проливающи, моляся, и рече: «Господи боже наш, владыко страшный и крепкый, въистинну ты еси царь славы, помилуй нас, грешных, егда унываем, к тебе единому прибегаем, нашему спасителю и благодетелю, твоею бо рукою създани есмы. Но вем, господи, яко съгрешениа моя превзыдоша главу мою, и ныне не остави нас грешных, ни отступи от нас. Суди, господи, обидящим мя и възбрани борющимся съ мною, приими, господи, оружие и щит и стани в помощь мне. Дай же ми, господи, победу на противныа врагы, да и ти познають славу твою». И пакы приступи къ чюдотворному образу госпожы Царици, юже Лука евангелист, жыв сый написа, и рече: «О чюдотворнаа госпоже Царице, всеа твари человечьская заступница, тобою бо познахом истиннаго бога нашего, въплощьшагося и рождьшагося от тебе. Не дай же, госпоже, в разорение градов наших поганым половцем, да не оскьвернять святых твоих церквей и веры христианскыа. Умоли, госпоже Царице, сына своего Христа, бога нашего, тьй смирить сердце врагом нашим да не будеть рука высока. И ты, госпоже пресвятаа Богородице, пошли нам свою помощь и нетленною своею ризою покрый нас, да не страшливи будем к ранам, на тя бо надеемся, яко твои есмя раби. Вем бо, госпоже, аще хощеши, и можеши нам помощи на противныа сиа врагы, поганыа половци, иже не призывають твоего имени, мы же, госпоже пречистаа Богородице, на тебя надеемся и на твою помощь. Ныне подвизаемся противу безбожных печенег, поганых татар, да умолен будеть тобою сын твой, бог наш». И пакы прииде къ гробу блаженнаго чюдотворца Петра митрополита, любезно к нему припадаа, и рече: «О чюдотворный святителю Петре, по милости божии непрестанно чюдодействуеши. И ныне приспе ти время за ны молитися къ общему владыце всех, царю, милостивому спасу. Ныне убо на мя оплъчишася супостати погании и на град твой Москву крепко въоружаются. Тебе бо господь прояви последнему роду нашему и вжегл тебе нам, светлую свещу, и посъстави на свещнице высоце светити всей земли Русской. И тебе ныне подобаеть о нас, грешных, молитися, да не приидеть на нас рука смертнаа и рука грешнича да не погубить нас. Ты бо еси стражь нашь крепкый от супротивных нападений, яко твоа есмы паствина». И скончав молитву, поклонися преосвященному митрополиту Киприану, архиепископ же благослови его и отпусти пойти противу поганых татар и дасть ему Христово знамение — крест на челе и посла богосвященный събор свой съ кресты и съ святыми иконами и съ священною водою въ Фроловъскыа врата, и в Никольскые, и в Констяньтиноеленскыа, да всяк въин благословен изыдеть и священною водою кроплен.

Князь же великий Дмитрей Ивановичь з братом своим, съ князем Владимером Андреевичем, пойде въ церковь небеснаго въеводы архистратига Михаила и бьеть челом святому образу его, и потом приступи къ гробом православных князей прародителей своих, и тако слезно рекуще: «Истиннии хранители, русскыа князи, православныа веры христианскыа поборьници, родителие наши! Аще имате дръзновение у Христа, то ныне помолитеся о нашем унынии, яко велико въстание ныне приключися нам, чадом вашим, и ныне подвизайтеся с нами». И се рек, изыде ис церкви.

Княгини же великая Еовдокея, и княгини Владимерова Мариа, и иных православъных князей княгини, и многыа жены воеводскыа, и боярыни московьскыа, и служниа жены ту стояще, проводы деющи, въ слезах и въсклицании сердечнем не могуще ни слова изрещи, отдавающе последнее целование. И прочаа княгини и боярыни, и служние жены тако же отдаша своим мужем конечное целование и възвратишася с великою княгинею. Князь же великий, сам мало ся удръжа от слез, не дав ся прослезити народа ради, а сердцем своим велми слезяше, и утешаа свою княгиню, и рече: «Жено, аще бог по нас, то кто на ны!»

И възыде на избранный свой конь, и вси князи и воеводы вседоша на коня своа.

Солнце ему на въстоце ясно сиаетъ, путь ему поведаеть. Уже бо тогда аки соколи урвашася от златых колодиць ис камена града Москвы, и възлетеша под синиа небеса, и възгремеша своими златыми колоколы, и хотять ударитися на многыа стада лебедины и гусины; то, брате, не соколи вылетели ис каменна града Москвы, то выехали русскыа удалци съ своим государем, с великим князем Дмитреем Ивановичем, а хотять наехати на великую силу татарскую.

Князи же белоозерьскые особь своим плъком выехали; урядно убо видети въйско их.

Князь же великий отпусти брата своего князя Владимера на Брашеву дорогою, а белозерьскые князи — Болвановъскою дорогою [В некоторых списках: „Коломенскою дорогою“ — Прим. Л.А.Дмитриева], а сам князь великий пойде на Котел дорогою. Напреди же ему солнце добре сиаеть, а по нем кроткый ветрец вееть. Того бо ради разлучися князь великий з братом своим, яко не вместитися им единою дорогою.

Княгини же великаа Еовдокиа с своею снохою, княгинею Володимеровою Мариею, и с воеводскыми женами, и з боярынями взыде въ златоверхый свой терем в набережный и сяде на урундуце под стеколчяты окны. Уже бо конечьное зрение зрить на великого князя, слезы льющи, аки речьную быстрину. С великою печалию приложыв руце свои къ персем своим, и рече: «Господи боже мой, вышний творец, призри на мое смирение, сподоби мя, господи, еще видети моего государя, славнаго въ человецех великого князя Дмитриа Ивановичя. Дай же ему, господи, помощь от своеа крепкыя рукы победити противныа ему поганыа половци. И не сътвори, господи, яко же преже сего за мало лет велика брань была русскым князем на Калках с погаными половци съ агаряны; и ныне избави, господи, от такиа беды и спаси их, и помилуй! Не дай же, господи, погыбнути оставъшему христианству, да славится имя твое святое в Русьстей земли. От тоа бо галадцкыа беды и великого побоища татарскаго и ныне еще Русскаа земля уныла и не имать уже надежи ни на кого, токмо на тебя, всемилостиваго бога, можеши бо жывити и мертвити. Аз бо, грешная, имею ныне двеи отрасли, еще млады суще, князи Василиа и князя Юриа: егда поразить их ясное солнце съ юга или ветр повееть противу запада — обоего не могуть еще тръпети. Аз же тогда, грешнаа, что сътворю? Нъ възврати им, господи, отца их, великого князя, поздорову, тъ и земля их спасется, а они въ векы царствують».

Князь же великий пойде, поим с собою мужей нарочитых, московскых гостей сурожан^[7] десяти человек видениа ради, аще что бог ему случить, и они имуть поведати в далних землях, яко гости хозяеве, быша:

1. Василиа Капицу,
2. Сидора Олферьева,
3. Констянтина Петунова,
4. Козму Коврю,
5. Семена Онтонова,
6. Михаила Саларева,
7. Тимофея Весякова,
8. Димитриа Чернаго,
9. Дементиа Саларева,
10. Ивана Шиха.

И подвигошяся князь великий Дмитрий Иванович по велицей шыроце дорозе, а по нем грядуть русские сынове успешно, яко медвяныа чяши пити и сьтеблиа виннаго ясти, хотять себе чьсти добыти и славнаго имени: уже бо, братие, стук стучить и гром гремить по ранней зоре, князь Владимер Андреевичь Москву реку перевозится на красном перевозе в Боровъсце.

Князь же великий прииде на Коломну в суботу, на память святого отца Моисиа Мурина. Ту же быша мнози воеводы и ратници и стретоша его на речке на Северке. Архиепискуп же Геронтей коломеньскый срете великого князи въ вратех градных съ жывоносными кресты и съ святыми иконами съ всем събором и осени его жывоносным крестом и молитву сътвори «Спаси, боже, люди своя».

На утрие же князь великий повеле выехати всем воем на поле к Дивичю.

Въ святую же неделю по заутрении начаша многых труб ратных гласы гласити, и арганы многы бити, и стязи ревуть наволочены у саду Панфилова.

Сынове же русскыа наступиша на великиа поля коломеньскыа, яко не мощно вместитися от великого въинства, и невместъно бе никому же очи перезрети рати великого князя. Князь же великий, выехав на высоко место з братом своим, съ князем Владимером Андреевичем, видяще множество много людий урядных, и възрадовашяся и урядиша коемуждо плъку въеводу. Себе же князь великий взя в полк белозерскые князи, а правую руку уряди себе брата своего князя Владимера, дасть ему в полк ярославскые князи, а левую руку себе сътвори князя Глеба Бряньского^[8]. Передовой же плък — Дмитрей Всеволож да брат его Владимер Всеволож^[9], с коломничи — въевода Микула Васильевичь, владимерскый же воевода и юрьевскый — Тимофей Волуевичь, костромскый же въевода — Иван Квашня Родивоновичь^[10], переславскый же въевода — Андрей Серкизовичь. А у князя Владимера Андреевичя въеводы: Данило Белеут, Констянтин Конанов^[11], князь Феодор Елетьцскый^[12], князь Юрьи Мещерскый, князь Андрей Муромскый^[13].

Князь же великий, урядив плъкы, и повеле им Оку реку возитися и заповеда коемуждо плъку и въеводам: «Да аще кто пойдеть по Резанской земли, то же не коснися ни единому власу!» И взем благословение князь великий от архиепископа коломенскаго, и перевезеся реку Оку съ всеми силами и отпусти в поле третью сторожу, избранных своих витязей, яко да купно видятся съ стражми татарьскыми в поле: Семена Мелика, Игнатьа Креня, Фому Тынину, Петра Горьскаго, Карпа Олексина, Петрушу Чюрикова и иных многых с ними ведомцов поляниц.

Рече же князь великий брату своему князю Владимеру: «Поспешим, брате, против безбожных половцов, поганых татар и не утолим лица своего от безстудиа их: аще, брате, и смерть нам приключится, то не проста, ни без ума нам сия смерть, нъ жывот вечный». А сам государь князь великий, путем едучи, призываше сродникы своа на помощь — святых страстотръпец Бориса и Глеба.

Слышав же то князь Олег Резанскый, яко князь великий съвъкупися съ многыми силами и грядеть въ стретение безбожному царю Мамаю, и наипаче же въоружен твръдо своею верою, еже къ богу вседръжителю вышнему творцу всю надежу възлагаа. И нача блюстися Олег Резаньскый и с места на место преходити съ единомысленики своими и глаголя: «Аще бы нам мощно послати весть къ многоразумному Олгорду Литовьскому противу такова приключника, како иметь мыслити, но застали нам путь. Аз чаях по преднему, яко не подобаеть русскым князем противу въсточнаго царя стояти, и ныне убо что разумею? Откуду убо ему помощь сиа прииде, яко противу трех нас въоружися?»

Глаголаша ему бояре его: «Нам, княже, поведали от Москвы за 15 дний, мы же устыдехомся тебе сказати: како же в вотчине его есть, близь Москвы, жыветь калугер, Сергием зовуть, велми прозорлив. Тъй паче въоружи его и от своих калугер дал ему пособники». Слышав же то, князь Олег Резанскый начат боятися и на бояре свои нача опалатися и яритися: «Почто ми не поведали преже сего? Тъ азъ бых послал и умолил нечестиваго царя, да ничто же бы зло сътворилося! Горе мне, яко изгубих си ум, не аз бо един оскудех умом, нъ и паче мене разумнее Олгорд Литовскый: нъ обаче он почитаеть закон латыньскый Петра Гугниваго, аз же, окаанный, разумех истинный закон божий! Нъ что ради поплъзохся? И збудется на мне реченное господом: «Аще раб, ведаа закон господина своего, преступить, бьен будеть много». Ныне убо что сътворих? Ведый закон бога, сътворителя небу и земли, и всея твари, а приложихся ныне къ нечестивому царю, хотящу попрати закон божий! Ныне убо, которому моему худу разумению вдах себе? Аще бы ныне великому князю помогл, тъ отнудь не прииметь мя — весть бо измену мою. Аще ли приложуся к нечестивому царю, тъ поистинне яко древний гонитель на Христову веру, тъ пожреть мя земля жыва, аки Святоплъка: не токмо княжениа лишен буду, нъ и жывота гоньзну и предан буду въ гену огненую мучитися. Аще бо господь по них, никто же на них. Еще же молитва выину о нем прозорливаго оного мниха! Аще ли ни единому помощи не сътворю, тъ въ прок от обоих како могу прожыти? И ныне аз то мыслю: которому их господь поможеть, тому и аз приложуся!»

Князь же Олгорд Литовьскый, по предреченному съвету, съвокупи литвы много, и варяг, и жемоти и поиде на помощь Мамаю. И прииде къ граду Одоеву и, слышав, яко князь великий съвокупи многое множество въинства, всю русь и словены, и пошол к Дону противу царя Мамаа, и слышав, яко Олег убоася,— и пребысть ту оттоле неподвижым, и начя разумети суетныа свои помыслы, бе съвокупление свое съ Олгом Резаньскым разномысляще, нача рватися и сердитися, глаголя: «Елико человеку не достанеть своеа мудрости, тьй всуе чюжую мудрость требуеть: николи же бо Литва от Резани учима была! Ныне же изведе мя ума Олег, а сам паче погыбл. Ныне же убо пребуду зде, дондеже услышу Московъскаго победу».

В то же время слышав князь Андрей Полотскый и князь Дмитрей Брянскый, Олгордовичи, яко велика туга и попечение належить великому князю Дмитрию Ивановичу Московьскому и всему православному христианству от безбожнаго Мамаа. Беста бо те князи отцом своим, князем Олгордом, ненавидими были, мачехи ради, нъ ныне богом възлюбленыи бысть и святое крещение приали. Беста бо, аки некиа класы доброплодныа, тернием подавляеми: жывущи межу нечестиа, не бе им коли плода достойна расплодити. И посылаеть князь Андрей къ брату своему, князю Дмитрию, тайно буквицу малу, в ней же писано бе: «Веси, брате мой възлюбленный, яко отец наш отвръже нас от себе, нъ господ бог, отец небесный, паче възлюби нас и просвети нас святым крещением, и дав нам закон свой — ходити по нему, и отреши нас от пустошнаго суетиа и от нечистаго сътворениа брашен; мы же ныне что о том богу въздадим? Нъ подвигнемся, брате, подвигом добрым подвижнику Христу, началнику христианьскому, пойдем, брате, на помощ великому князю Дмитрию Московскому и всему православному христианству, велика бо туга належыть им от поганых измаилтян, нъ еще и отец нашь и Олег Резанскый приложылися безбожным а гонять православную веру Христову. Нам, брате, подобаеть святое писание съвръшити, глаголющее: «Братие, въ бедах пособиви бывайте!» Не сумняй же ся, брате, яко отцу противитися нам, яко же евангелист Лука рече усты господа нашего Исуса Христа: «Предани будете родители и братиею и умрътвитеся, имени моего ради; претръпев же до конца — тьй спасется!» Излезем, брате, от подавляющаго сего трьниа и присадимся истинному плодовитому Христову винограду, делателному рукою Христовою. Ныне убо, брате, подвизаемся не земнаго ради жывота, нъ небесныа почести желающе, юже господь даеть творящим волю его».

Прочет же князь Дмитрей Олгордовичь писание брата своего старийшаго, нача радоватися и плакати от радости, глаголя: «Владыко господи человеколюбче, дай же рабом твоим хотение съвръшити сим путем подвига сего добраго, яко открыл еси брату моему старейшему добраа!» И рече братню послу: «Рци брату моему, князю Андрею: готов есьми днесь по твоему наказанию, брате и господине. Колико есть въйска моего, то вси вкупе съ мною, божиим бо промыслом съвъкуплени належащая ради брани от дунайскых татар. И ныне рци брату моему: слышах убо, яко приидоша ко мне медокормци ис Северы, а кажуть уже великого князя Дмитриа на Дону, ту бо ждати хощеть злых сыроядцев. И нам подобаеть итти к Севере и ту съвокупитися нам: предлежить бо нам путь на Северу и тем путем утаимъся отца своего, да не възбранить нам студно».

По малех же днех снидошася оба брата желанно съ всеми силами, к Севере, и увидевъше, възрадовашяся яко же иногда Иосиф съ Веньямином, видевши у себе множество людей, усердно бо и урядно нарочитии ратници. И приспеша борзо на Дон, и наехаша великого князя Дмитреа Ивановичя Московьскаго еще об сю страну Дону, на месте рекомое Березуй, и ту съвокупишяся.

Князь же великий Дмитрей з братом своим Владимером възрадовастася радостию великою, яко бо такова милость божиа: яко не удобь бе мощно таковому быти, яко дети отца оставляють и поругашяся, яко иногда вълсви Ироду, и приидоша на помощь нашу. И многыми дарми почтив их, и поехаша путем, радующеся и веселящеся о святем дусе, земнаго уже всего отвръгшеся, чающе себе бесмертнаго иного пременениа. Рече же к ним князь великий: «Братиа моа милаа, киа ради потребы приидосте семо?» Они же рекоша: «Господь бог посла нас к тебе на твою помощь». Князь же великий рече: «Въистинну ревнители есте праотца нашего Авраама, яко тъй въскоре Лоту поможе, и еще есте ревнители доблестному великому князю Ярославу, яко тъй отмсти кровь братьа своея».

И въскоре посла весть князь великий к Москве къ преосвященному митрополиту Киприану, яко «Олгордовичи князи приидоша къ мне съ многими силами, а отца своего оставиша». Скоро же вестник прииде къ преосвященному митрополиту. Архиепископ же, слышав и въстав помолися, глаголя съ слезами: «Господи владыко человеколюбче, яко съпротивнии наши ветри на тихость прелагаеши!» И посла въ вся съборныа церкви и въ обители, повеле сугубо молитву творити день и нощь къ вседръжителю богу. И посла въ обитель преподобнаго игумена Сергиа, да негли их молитв послушаеть бог. Княгини же великаа Еовдокиа, слышав то великое божие милосердие, и нача сугубы милостыни творити и непрестанно нача ходити въ святую церковь молитися день и нощь.

Си же пакы оставим, на пръвое възвратимся. Великому же князю бывшу на месте, нарицаемом Березуе, за двадесять и три поприща до Дону, приспе же въ 5 день месяца септевриа, на память святого пророка Захарии, в той же день убиение сродника его князя Глеба Владимеровича, приехаша два от стражь его, Петр Горьскый да Карп Олексин, и приведоша язык нарочит от сановитых царева двора. Тъй язык поведаеть: «Уже царь на Кузмине гати стоить, нъ не спешить, ожыдаеть Олгорда Литовскаго и Олга Резаньскаго, а твоего царь събраниа не весть, ни стретениа твоего не чаеть, по предписанным ему книгам Олговым, и по трех днех имать быти на Дону». Князь же великий спроси его о силе цареве, он же рече: «Неисчетно многое множество въинства его силы, никому же мощно исчести».

Князь же великий нача думати з братом своим и с новонареченною братиею, с литовьскыми князи: «Зде ли пакы пребудем или Дон перевеземся?» Рекоша же ему Олгордовичи: «Аще хощеши крепкаго въйска, то повели за Дон возитися, да не будеть ни единому же помышлениа въспятъ; а о велицей силе не помышляй, яко не в силе бог, нъ в правде: Ярослав, перевезеся реку, Святоплъка победи, прадед твой князь великий Александр, Неву реку перешед, короля победи, а тебе, нарекши бога, подобаеть то же творити. И аще побием, тъ вси спасемся, аще ли умрем, тъ вси общую смерть приимем от князей и до простых людей. Тебе же ныне, государю великому князю, оставити смерътнаа, буйными глаголы глаголати и теми словесы крепится въйско твое: мы убо видим, яко много множество избранных витязей в въйску твоем».

Княз же великий повеле въиньству всему Дон возится.

А в то время вестници ускоряють, яко погании приближаются татарове. Мнози же сынове русскые възрадовашяся радостию великою, зряще своего желаемаго подвига, его же еще на Руси въжделеша.

За многы же дни мнози влъци притекоша на место то, выюще грозно, непрестанно по вся нощи, слышати гроза велика. Храбрым людем в плъкех сердце укрепляется, а иныя же людие в плъкох, ту слышав грозу, паче укротеша: зане же мнози рати необычно събрашася, не умлъкающи глаголють, галици же своею речию говорять, орли же мнози от усть Дону слетошася, по аеру летаючи клекчють, и мнози зверие грозно выють, ждуще того дни грознаго, богом изволенаго, въ нь же имать пасти трупа человечя, таково кровопролитие, акы вода морскаа. От таковаго бо страха и грозы великыа древа прекланяются и трава посьстилается.

Мнози людие от обоих унывають, видяще убо пред очима смерть.

Начаша же погании половци съ многым студом омрачатися о погибели жывота своего, понеже убо умре нечестивый, и погыбе память их с шумом. А правовернии же человеци паче процьветоша радующеся, чающе съвръшенаго оного обетованиа, прекрасных венцов, о них же поведа великому князю преподобный игумен Сергий.

Вестници же ускоряють, яко уже близъко погании приближаются. Въ шестый же час дни прибеже Семен Мелик з дружыною своею, а по них гонишяся мнози от татар. Толико безстудно гнашася нълни и плъкы русскыа узреша, и възвратишяся скоро къ царю и поведаша ему, яко князи русскые оплъчишася при Дону. Божиим бо промыслом узреша множество велико людей уряжено, и поведаша царю, яко «князей русскых въинство четверицею болши нашего събраниа». Он же нечестивый царь, разжен диаволом на свою пагубу, крикнув напрасно, испусти глас: «Тако силы моа, аще не одолею русскых князей, тъ како имам възвратитися въсвоаси? Сраму своего не могу тръпети». И повеле поганым своим половцем въоружатися.

Семен же Мелик поведаа великому князю, яко: «Уже Мамай-царь на Гусин брод прииде, и едину нощ имеем межу собою, на утрие бо имать прийти на Непрядву. Тебе же, государю великому князю, подобает днесь исплъчитися, да не предварять погании».

Начат князь великий Дмитрей Ивановичь з братом своим князем Владимером Андреевичем и с литовъскыми князи Андреем и Дмитреем Олгородовичи до шестаго чяса плъци учрежати. Некто въевода прииде с литовьскыми князи, имянем Дмитрей Боброков, родом Волынскые земли, иже нарочитый бысть плъководец, велми уставиша плъци по достоанию, елико где кому подобаеть стояти.

Князь же великий, поим с собою брата своего князя Владимера и литовьские князи и вси князи русскые и воеводы,и взьехав на высоко место,и увидев образы святых, иже суть въображени въ христианьскых знамениих, акы некии светилници солнечнии светящеся въ время ведра; и стязи их золоченыа ревуть, просьтирающеся, аки облаци, тихо трепещущи, хотять промолвити, богатыри же русскые и их хоругови, аки жыви пашутся, доспехы же русскых сынов, аки вода въ вся ветры колыбашеся, шоломы злаченыя на главах их, аки заря утреняа въ время ведра светящися, яловци же шоломов их, аки пламя огненое, пашется.

Умилено бо видети и жалостно зрети таковых русскых събраниа и учрежениа их, вси бо равнодушьни, един за единого, друг за друга хощеть умрети, и вси единогласно глаголюще: «Боже, с высоты призри на ны и даруй православному князю нашему, яко Констяньтину, победу, покори под нозе его врагы Амалика, яко же иногда кроткому Давиду». Сему же удивишася литовьскии князи, рекуще в себе: «Несть было преже нас, ни при нас, ни по нас будеть таково въинъство уряжено. Подобно есть Александра царя макидоньскаго въиньству, мужеством бысть Гедеоновы снузници, господь бо своею силою въоружил их!»

Князь же великий, видев плъци свои достойно уряжены, и сшед с коня своего, и паде на колени свои прямо великому плъку чернаго знамениа, на нем же въображен образ владыкы господа нашего Исуса Христа, из глубины душа нача звати велегласно: «О владыко вседръжителю! Виждь смотреливым оком на люди сия, иже твоею десницею сътворени суть и твоею кровию искуплени работы вражиа. Внуши, господи, глас молитв наших, обрати лице свое на нечестивых, иже творять злаа рабом твоим. И ныне, господи Исусе Христе, молю и покланяюся образу твоему святому и пречистей твоей матери и всем святым, угодившим тебе, и твръдому и необоримому заступьнику нашему и молебнику иже о нас, к тебе, русскому святителю, новому чюдотворцу Петру, на его же милость надеемся, дръзаем призывати и славити святое и великолепое имя твое, отца и сына и святого духа, ныне и присно и въ векы веком! Аминь».

Скончав молитву, и всед на конь свой, и нача по плъком ездити съ князи и въеводами. Коемуждо полку рече: «Братиа моа милаа, сынове русскыа, от мала и до велика! Уже, братие, нощь приспе, и день грозный приближися — в сию нощь бдите и молитеся, мужайтеся и крепитеся, господь с нами, силен въ бранех. Зде пребудите, братие, на местех своих, немятущеся. Коиждо вас ныне учредитеся, утре бо неудобь мощно тако учредитися: ужо бо гости наши приближаются, стоять на реце Непрядве, у поля Куликова оплъчишася, утре бо нам с ними пити общую чашу, межу събою поведеную, ея же, друзи мои, еще на Руси въжделеша. Ныне, братьа, уповайте на бога жыва, мир вам буди о Христе. Аще утре ускорять на нас приити погании сыроядьци».

Уже бо нощь приспе светоноснаго праздника Рождества святыа Богородица. Осени же тогда удолжившися и деньми светлыми еще сиающи, бысть же въ ту нощ теплота велика и тихо велми, и мраци роснии явишася. Поистине бо рече пророк: «Нощь не светла неверным, а верным просвещена».

Рече же Дмитьрей Волынец великому князю: «Хощу, государь, в нощь сию примету свою испытати» — и уже заря померкла. Нощи глубоце сущи, Дмитрей же Волынец, поим с собою великого князя единаго и, выехав на поле Куликово и став посреди обоих плъков и обратився на плък татарскый, слышить стук велик и кличь, и вопль, аки тръги снимаются, аки град зиждуще и аки гром великий гремить; съзади же плъку татарьскаго волъци выють грозно велми, по десной же стране плъку татарскаго ворони кличуще и бысть трепет птичей, велик велми, а по левой же стране, аки горам играющим — гроза велика зело; по реце же Непрядве гуси и лебеди крылми плещуще, необычную грозу подающе. Рече же князь великий Дмитрею Волынцу: «Слышим, брате, гроза велика есть велми». И рече Волынець: «Призывай, княже, бога на помощь!»

И обратився на плък русскый — и бысть тихость велика. Рече же Волынец: «Видиши ли что, княже?» Он же рече: «Вижу: многы огнены зари снимахуся». И рече Волынец: «Радуйся, государь, добри суть знамениа, токмо бога призывай и не оскудей верою!»

И пакы рече: «И еще ми есть примета искусити». И сниде с коня и приниче к земли десным ухом на долг час. Въстав, и пониче и въздохну от сердца. И рече князь великий: «Что есть, брате Дмитрей?» Он же млъчаше и не хотя сказати ему, князь же великий много нуди его. Он же рече: «Едина бо ти на плъзу, а другая же — скръбна. Слышах землю плачущуся надвое: едина бо сь страна, аки некаа жена, напрасно плачущися о чадех своих еллиньскым гласом, другаа же страна, аки некаа девица, единою възопи велми плачевным гласом, аки в свирель некую, жалостно слышати велми. Аз же преже сего множество теми приметами боев искусих, сего ради ныне надеюся милости божиа — молитвою святых страстотръпец Бориса и Глеба, сродников ваших, и прочих чюдотворцов, русскых поборников, аз чаю победы поганых татар. А твоего христолюбиваго въиньства много падеть, нъ обаче твой връх, твоа слава будеть».

Слышав же то, князь великий прослезися и рече: «Господу богу вся възможна: всех нас дыхание в руце его!» И рече Волынец: «Не подобаеть тебе, государю, того в плъцех поведати, токъмо коемуждо въину повели богу молитися и святых его угодьников призывати на помощь. И рано утре вели им подвизатися на коня своа, всякому въину, и въоружатися крепко и крестом огражатися: тъй бо есть оружие на противныа, утре бо хощуть с нами видетися».

В ту же нощь некто муж, имянем Фома Кацибей, разбойник, поставлен бысть стражем от великого князя на реце на Чурове, мужества его ради на крепце стороже от поганых. Сего уверяа, бог откры ему в нощь ту видети видение велико. На высоце месте стоя, виде ти облак от въстока велик зело изрядно приа, аки некакиа плъки, к западу идущь. От полуденныя же страны приидоша два уноши, имуща на себе светлыи багряница, лица их сиающа, аки солнце, въ обоих руках у них острые мечи, и рекуще плъковником: «Кто вы повеле требити отечесътво наше, его же нам господь дарова?» И начаша их сещи и всех изсекоша, ни един от них не избысть. Той же Фома целомудр и разумен оттоле уверен бысть, и то видение поведа на утрие великому князю единому. Князь же великий рече ему: «Не глаголи того, друже, никому же», и, въздев руце на небо, нача плакатися, глаголя: «Владыко господи человеколюбче! Молитв ради святых мученик Бориса и Глеба помози ми, яко же Моисию на Амалика и пръвому Ярославу на Святоплъка, и прадеду моему великому князю Александру на хвалящегося короля римъскаго, хотящаго разорити отечьство его. Не по грехом моим въздай же ми, нъ излий на ны милость свою, простри на нас благоутробие свое, не дай же нас въ смех врагом нашим, да не порадуются о нас врази наши, и не рекуть страны неверных: «Где есть бог их, на нь же уповаша?» Нъ помози, господи, христианом, ими же величается имя твое святое!»

И отпусти князь великий брата своего, князя Владимера Андреевичя, въверх по Дону в дуброву, яко да тамо утаится плък его, дав ему достойных ведомцов своего двора, удалых витязей, крепкых въинов. И еще с ним отпусти известнаго своего въеводу Дмитреа Волынскаго и иных многых.

Приспевшу же, месяца септевриа въ 8 день, великому празднику Рождеству святыа Богородица, свитающу пятку, въсходящу солнцу, мгляну утру сущу, начаша христианьскые стязи простиратися и трубы ратные многы гласити. Уже бо русскые кони окрепишася от гласа трубънаго, и койждо въин идеть под своим знаменем. И видети добре урядно плъкы уставлены поучением крепкаго въеводы Дмитреа Боброкова Волынца.

Наставшу же второму чясу дни, и начаша гласи трубнии обоих плъков сниматися, татарьскыя же трубы яко онемеша, а русския трубы паче утвръдишася. Плъкы же еще не видятся, занеже утро мгляно. И в то время, братье, земля стонеть велми, грозу велику подавающи на всток нолны до моря, а на запад до Дунаа, великое же то поле Куликово прегибающеся, рекы же выступаху из мест своих, яко николи же быти толиким людем на месте том.

Великому же князю преседающу на избранный конь, ездя по плъком и глаголаше от великыа горести сердца своего, слезы аки река течаше от очию его: «Отци и братиа моа, господа ради подвизайтеся, и святых ради церквей, и веры ради христианскыа, сиа бо смерть нам ныне несть смерть, нъ жывот вечный; и ничто же, братие, земнаго помышляйте, не уклонимся убо, да венци победными увяземся от Христа бога и спаса душам нашим».

Утвръдив же плъкы, и пакы прииде под свое знамя черное, и сседе с коня и на ин конь всяде, и съвлече с себя приволоку цесарьскую и въ ину облечеся. Тъй конь свой дасть под Михаила Андреевича под Бреника и ту приволоку на него положил, иже бе ему любим паче меры, и тъ знамя черное повеле рыделю своему над ним возити. Под тем знамянем и убиен бысть за великого князя.

Князь же великий ста на месте своем и, выняв из надр своих жывоносный крест, на нем же бе въображены страсти Христовы, в нем же бе жывоносное древо, и въсплакася горко и рече: «На тебе убо надеемъся, жывоносный господень кресте, иже сим образом явивыйся греческому царю Констянтину, егда ему на брани сущу с нечестивыми и чюдным твоим образом победи их. Не могуть бо погании нечестивии половци противу твоему образу стати, тако, господи, удиви милость свою на рабе твоем!»

В то же время прииде к нему посол с книгами от преподобнаго старца игумена Сергиа, въ книгах писано: «Великому князю и всем русскым князем, и всему православному въйску мир и благословение!» Князь же великий, слышав писание преподобнаго старца и целовав посольника любезно, тем писанием утвръдися, акы некыми крепкыми бранями. Еще же дасть посланный старец от игумена Сергиа хлебец пречистыа Богородица, князь же великий снеде хлебець святый и простер руце свои, възопи велегласно: «О велико имя всесвятыа Троиця, о пресвятая госпоже Богородице, помогай нам тоя молитвами и преподобнаго игумена Сергиа, Христе боже, помилуй и спаси душа наша!»

И вседе на избранный свой конь и, взем копие свое и палицу железную, и подвижеся ис полку, и въсхоте преже всех сам битися с погаными от великиа горести душа своеа, за свою великую обиду и за святыа церкви и веру христианьскую. Мнози же русские богатыри, удръжавше его, възбраниша ему, глаголюще: «Не подобаеть тебе, великому князю, наперед самому в плъку битися, тебе подобаеть особь стояти и нас смотрити, а нам подобаеть битися и мужество свое и храбрость пред тобою явити: егда тя господь упасеть милостию своею, и ты разумеешь кого чим даровати. Мы же готови есмя в сий день главы своя положыти за тебе, государя, и за святыа церкви и за провославъное христианство. Тебе же подобает, великому князю, рабом своим, елико кто заслужить своею главою, память сътворити, яко же Леонтий царь Феодору Тирону, въ книгы съборныа написати нас, памяти ради русскым сыном, иже по нас будуть. Аще тебе единаго изгубим, тъ от кого имамы чаяти, кто по нас память сътворить? Аще вси спасемъся, а тебе единого останем, тъ кий нам успех? И будем аки стадо овчее, не имуще пастыря, влачими по пустыни, и пришедше дивии влъци распудять и, и разбежатся овци кои куды. Тебе, государю, подобаеть себе спасти, да и нас».

Князь же великий прослезися и рече: «Братия моа милаа, русскые сынове, доброй вашей речи аз не могу отвещати, нъ токмо похваляю вас, вы бо есте въистинну блазии раби божии. Паче же весте мучение Христова страстотръпца Арефы. Внегда мучен бысть, и повеле царь вести и на позорище и мечем иссещи, а доблии же его друзи, един пред единым скорить, койждо их свою главу усекателю под мечь клонять за Арефу, въеводу своего, ведяще убо почесть победы своеа. Арефа же въевода рече въином своим: «Весте убо, братиа моя, у земнаго царя не аз ли преже вас почтен бых, земныа чьсти и дары взимах? И ныне же преди ити подобаеть ми и къ небесному царю, и главе моей преже усечене быти, паче же веньчане». И приступль мечник и усекну главу его, послежде и въином его усекну главы. Тако же и аз, братие. Кто болши мене в русскых сыновех почтен бе и благаа беспрестани приимах от господа? А ныне злаа приидоша на мя, ужели не могу тръпети: мене бо ради единаго сиа вся въздвигошася. Не могу видети вас, побежаемых, и прочее к тому не могу тръпети, и хощу с вами ту же общую чашу испити и тою же смертию умрети за святую веру христианскую! Аще ли умру — с вами, аще ли спасуся — с вами!»

Уже бо, братие, в то время плъкы ведутъ: передовой плък ведеть князь Дмитрей Всеволодичь да брат его — князь Владимер Всеволодичь, а с правую руку плък ведеть Микула Васильевичь с коломничи, а левую же руку плък ведеть Тимофей Волуевичь с костромичи. Мнози же плъкы поганых бредуть оба пол: от великиа силы несть бо им места, где разступитися. Безбожный же царь Мамай, выехав на высоко место с трема князи, зряй человечьскаго кровопролитиа.

Уже бо близь себе сходящеся силныа плъкы, выеде злый печенег из великого плъку татарьскаго, пред всеми мужеством являася, подобен бо бысть древнему Голиаду: пяти сажен высота его, а трех сажен ширина его. Видев же его Александр Пересвет, старец, иже бе в плъку Владимера Вселодовича и, двигънувся ис плъку, и рече: «Сей человек ищеть подобна себе, аз хощу с ним видетися!» Бе же на главе его шелом архангельскаго образа, въоружен скимою повелением игумена Сергиа. И рече: «Отци и братиа, простите мя, грешнаго! Брате, Андрей Ослебя, моли бога за мя. Чаду моему Иакову — мир и благословение». Напусти на печенега и рече: «Игумен Сергий, помогай ми молитвою!» Печенег же устремися противу ему, христиане же вси въскликнуша: «Боже, помози рабу своему!» И ударишася крепко копии, едва место не проломися под ними, и спадше оба с коней на землю и скончашеся.

Наставшу же третьему часу дни, видев же то, князь великий и рече: «Се уже гости наши приближилися и ведуть промежу собою поведеную, преднии уже испиша и весели быша и уснуша, уже бо время подобно, и час прииде храбрость свою комуждо показати». И удари всяк въин по своему коню и кликнуша единогласно: «С нами бог!» и пакы: «Боже христианскый, помози нам!» — погании же половци свои богы начаша призывати.

И съступишася грозно обе силы великиа, крепко бьющеся, напрасно сами себе стираху, не токъмо оружием, нъ и от великиа тесноты под коньскыми ногами издыхаху, яко немощно бе вместитися на том поле Куликове: бе место то тесно межу Доном и Мечею. На том бо поле силнии плъци съступишася, из них же выступали кровавыа зари, а в них трепеталися силнии млъниа от облистаниа мечнаго. И бысть труск и звук велик от копейнаго ломлениа и от мечнаго сечения, яко не мощно бе сего гръкого часа зрети никако же и сего грознаго побоища. Въ един бо час, въ мегновении ока, о колико тысущ [так в публикации] погыбе душь человечьскых, създания божиа! Воля господня съвръшается: час же третий, и четвертый, и пятый, и шестый крепко бьющеся неослабно христиане с погаными половци.

Наставшу же седмому часу дни, божиим попущением наших ради грехов начаша погании одолевати. Уже бо от сановитых мужей мнози побиени суть, богатыри же русскыа и воеводы, и удалыа люди, аки древа дубравнаа, клонятся на землю под коньскыа копыта: мнози же сынове русскые сътрошася. Самого же великого князя уязвиша велми и с коня его збиша, он же нужею склонився с побоища, яко не мощно бе ему к тому битися, и укрыся в дебри, божиею силою съхранен бысть. Многажды стязи великого князя подсекоша, нъ не истребишася божиею милостию, нъипаче укрепишася.

Се же слышахом от вернаго самовидца, иже бе от плъку Владимера Андреевича, поведаа великому князю, глаголя: «Въ шестую годину сего дни видех над вами небо развръсто, из него же изыде облак, яко багрянаа заря над плъком великого князя, дръжашеся низко. Тъй же облак исплънен рук человечьскых, яже рукы дръжаще по велику плъку ово проповедникы ово пророческы. Въ седмый же час дни облак тъй много венцев дръжаше и опустишася над плъком, на головы христианьскыя».

Погании же начаша одолевати, христианьскыя же плъци оскудеша — уже мало христиан, а все погании. Видев же то князь Владимер Андреевичь падение русскых сынов не мога тръпети и рече Дмитрею Волынцу: «Что убо плъза стояние наше? Который успех нам будеть? Кому нам пособити? Уже наши князи и бояре, вси русскые сынове напрасно погыбають от поганых, аки трава клонится!» И рече Дмитрей: «Беда, княже, велика, не уже пришла година наша: начинаай без времени, вред себе приемлеть; класы бо пшеничныа подавляеми, а трьние ростуще и буяюще над благородными. И мало убо потръпим до времени подобна, въ н [так в публикации — О.Л.] же час имаем въздарие отдати противником. Ныне токъмо повели всякому въину богу молитися прилежно и призывати святых на помощ, и от сего часа имать быти благодать божиа и помощ христианом». Князь же Владимер Андреевичь, въздев руце на небо, и прослезися горко и рече: «Боже, отец наших, сътворивый небо и землю, дай же помощ роду христианскому! Не дай же, господи, порадоватися врагом нашим о нас, мало показни, а много помилуй, бездна бо есий милости». Сынове же русскыа в полку его гръко плачуще, видяще друзи свои побиваеми от поганых, непрестанно покушающеся, яко званнии на брак сладкаго вина пити. Волынец же възбраняше им, глаголя: «Пождите мало, буавии сынове русскые, будеть ваше время коли утешитися, есть вы с кем възвеселитися!»

Приспе же осмый час дню, духу южну потянувшу съзади нам, възопи же Вълынец гласом великым: «Княже Владимер, наше время приспе, и час подобный прииде!» — и рече: «Братьа моа, друзи, дръзайте: сила бо святого духа помогаеть нам!»

Единомыслении же друзи выседоша из дубравы зелены, аки соколи искушеныа урвалися от златых колодиц, ударилися на великиа стада жировины, на ту великую силу татарскую; а стязи их направлены крепкым въеводою Дмитреем Волынцем: бяху бо, аки Давидови отроци, иже сердца имуща аки лвовы, аки лютии влъци на овчии стада приидоша и начаша поганых татар сещи немилостивно.

Погании же половци увидеша свою погыбель, кликнуша еллинскым гласом, глаголюще: «Увы нам, Русь пакы умудрися: уншии с нами брашася, а доблии вси съблюдошася!» И обратишася погании, и даша плещи, и побегоша. Сынове же русскые, силою святого духа и помощию святых мученик Бориса и Глеба, гоняще, сечаху их, аки лес клоняху, аки трава от косы постилается у русскых сынов под конскые копыта. Погании же бежаще кричаху, глаголюще: «Увы нам, честный нашь царю Мамаю! Възнесе бо ся высоко — и до ада сшел еси!» Мнозии же уязвении наши, и те помагаху, секуще поганых без милости: един русин сто поганых гонить.

Безбожный же царь Мамай, видев свою погыбель, нача призывати богы своа: Перуна, и Салавата, и Раклиа, и Гурса, и великого своего пособника Махмета. И не бысть ему помощи от них, сила бо святого духа, аки огнь, пожигаеть их.

Мамай же, видев новыа люди, яко лютии зверие ристаху и изрываху, аки овчее стадо, и рече своим: «Побегнем, ничто же бо добра имам чаати, нъ поне свои главы унесем!» И абие побеже поганый Мамай с четырми мужы в лукоморие, скрегча зубы своими, плачущи гръко, глаголя: «Уже нам, братие, в земли своей не бывати, а катун своих не трепати, а детей своих не видати, трепати нам сыраа земля, целовати нам зеленаа мурова, а съ дружиною своею уже нам не видатися, ни съ князи, ни съ алпауты!»

Мнози же гонишася по них и не одолеша их, понеже кони их утомишася, у Мамая же целы суть кони его, и убеже.

Сия же суть милостию всемогущаго бога и пречистыа матери божиа и молением и помощию святых страстотръпец Бориса и Глеба, их же виде Фома Кацибеев разбойник, егда на сторожы стоя, яко же преже писано есть. Етери же суще женяху, внегда всех доступиша и възвращахуся, койждо под свое знамя.

Князь же Владимер Андреевичь ста на костех под черным знаменем. Грозно, братие, зрети тогда, а жалостно видети и гръко посмотрити человечьскаго кровопролитиа — аки морскаа вода, а трупу человечьа — аки сенныа громады: борз конь не можеть скочити, а в крови по колени бродяху, а реки по три дни кровию течаху.

Князь же Владимер Андреевич не обрете брата своего, великого князя, в плъку, нъ толко литовские князи Олгордовичи, и повеле трубити в собранные трубы. Пожда час и, не обрете великого князя, нача плакати и кричати, и по плъком ездити начат сам, и не обрете, и глаголаша всем: «Братьа моа, русскыа сынове, кто виде или кто слыша пастыря нашего и началника?» И рече: «Аще пастырь поражен — и овцы разыдутся. Кому сиа честь будеть, кто победе сей явися?»

И рекоша литовскые князи: «Мы его мним, яко жыв есть, уязвен велми; егда въ мертвом трупу лежыт?» Ин же въин рече: «Аз видех его на седьмом часу крепко бьющася с погаными палицею своею». Ин же рече: «Аз видех его поздее того: четыри татарины належахуть ему, он же крепко бияшеся с ними». Некто князь, имянем Стефан Новосилской, тъй рече: «Аз видех его пред самим твоим приходом, пеша и идуща с побоища, уязвена велми. Того ради не могох аз ему помощи — гоним есмь трема татарины, нъ милостию божиею едва от них спасохся, а много зла от них приимах и крепко пострадах».

Князь же Володимер рече: «Братиа и друзи, русскыа сынове, аще кто жыва брата моего обрящет, тъй поситинне [так в публикации; «поистинне»?] пръвый будеть у наю!» И разсыпашася вси по велику, силну и грозну побоищу, ищучи победе победителя. Ови же наехаша убитаго Михайла Андреевича Бренка: лежыть в приволоце и в шеломе, что ему дал князь великий; инии же наехаша убитаго князя Феодора Семеновича Белозерьскаго, чающе его великим князем, занеже приличен бе ему.

Два же етера въина уклонишася на десную страну в дуброву, един имянем Феодор Сабур, а другий Григорей Холопищев, оба родом костромичи. Мало выехав с побоища и наехаша великого князя бита и язвена вельми и трудна, отдыхающи ему под сению ссечена древа березова. И видеша его и, спадше с коней, поклонишася ему, Сабур же скоро възвратися поведати князю Владимеру и рече: «Князь великий Дмитрей Ивановичь здрав бысть и царствуеть в векы!»

Вси же князи и въеводы, слышавше, и скоро сунушася и падше на ногу его, глаголюще: «Радуйся, князю нашь, древний Ярослав, новый Александр, победитель врагом: сиа же победы честь тобе довлеет». Князь же великий едва рече: «Что есть, поведайте ми». Рече же князь Владимер: «Милостью божиею и пречистыа его матери, пособием и молитвами сродник наших святых мученик Бориса и Глеба и молением русскаго святителя Петра и пособника нашего и въоружителя игумена Сергиа — и тех всех святых молитвами врази наши побежени суть, мы же спасохомся».

Князь же великий, слышав то и въстав, рече: «Сий день сътвори господь, възрадуемся и възвеселимся, людие!» И пакы рече: «Сий день господень веселитеся, людие! Велий еси, господи, и чюдна дела твоа суть: вечер въдворится плач, а заутра — радость!» И пакы рече: «Хвалю тя, господи боже мой, и почитаю имя твое святое, яко не предал еси нас врагом нашим, и не дал еси им похвалитися, иже сии на мя умыслиша злаа: нъ суди им, господи, по правде их, аз же, господи, уповаю на тя!»

И приведоша ему конь и, всед на конь и выехав на велико, силно и грозно побоище, и видев въйска своего бито велми много, а поганых татар четверицею сугубь того боле бито, и обратився к Волынцу, рече: «Въистину, Дмитрей, не ложна есть примета твоа, подобает ти всегда въеводою быти».

И нача з братом своим и съ оставшими князи и въеводами ездити по побоищу, сердцем боля кричаше, а слезами мыася, и рече: «Братиа русскыа сынове, князи и бояре, и въеводы, и дети боярьскые! Суди вам господь бог тою смертию умрети. Положыли есте главы своа за святыа церкви и за православное христианство». И поехав мало, наехаше место, на нем же лежать побьени вкупе князи белозерскые: толма крепко бишася, яко един за единаго умре. Ту же близ лежить убит Михайло Васильевич; над ними же став князь великий, над любезными въеводами, и нача плакати и глаголати: «Братьа моа князи, сынове русскые, аще имате дръзновение у бога, помолитеся о нас, вем бо, яко послушаеть вас бог, да вкупе с вами у господа бога будем!»

И пакы приеде на иное место и наехав своего напрьстника Михайла Андреевича Бренка, и близ его лежыть твръдый стражь Семен Мелик, близ же им Тимофей Волуевич убиен. Над ними же став, князь великий прослезися и рече: «Брате мой възлюбленный, моего ради образа убиен еси. Кий бо раб тако можеть господину служыти, яко меня ради сам на смерть смыслено грядяше? Въистинну древнему Авису подобен, иже бе от плъку Дарьева Перскаго, иже и сей тако сътвори». Лежащу же ту Мелику, рече над ним: «Крепкый мой стражу, твръдо пасомый есмя твоею стражею». Приеде же на иное место, виде Пересвета черньца, а пред ним лежыт поганый печенег, злый татарин, аки гора, и ту близ лежыть нарочитый богатырь Григорей Капустин. Обратився князь великий и рече: «Видите, братие, починалника своего, яко сий Александр Пересвет, пособник нашь, благословен игуменом Сергием и победи велика, силна, зла татарина, от него же было пити многым людем смертнаа чаша».

И отъехав на иное место, и повеле трубити в събранные трубы, съзывати людий. Храбрии же витязи, довълно испытавше оружие свое над погаными половъци, съ всех стран бредут под трубный глас. Грядуще же весело, ликующе, песни пояху, овии поаху богородичныи, друзии же — мученичныи, инии же — псалом,— то есть христианское пение. Кийждо въин едет, радуася, на трубный глас.

Събраным же людем всем, князь великий ста посреди их, плача и радуася: о убиеных плачется, а о здравых радуется. Глаголаше же: «Братиа моа, князи русскыа, и боаре местныа, и служылыа люди всеа земля! Вам подобаеть тако служыти, а мне — по достоанию похвалити вас. Егда же упасеть мя господь и буду на своем столе, на великом княжении, въ граде Москве, тогда имам по достоанию даровати вас. Ныне же сиа управим: коиждо ближняго своего похороним, да не будуть зверем на снедение телеса христианьскаа».

Стоял князь великий за Даном на костех осмь дний, дондеже розобраша христиан с нечестивыми. Христианскаа телеса в землю покопаша, а нечестивых телеса повръжена зверем и птицам на расхыщение.

И рече князь великий Дмитрей Ивановичь: «Считайтеся, братие, колкых въевод нет, колкых служылых людей?» Говорить боярин московской, имянем Михайло Александрович, а был в плъку у Микулы у Васильевича, росчетлив бысть вельми: «Нет у нас, государь, 40 боаринов московскых, да 12 князей белозерскых, да 13 боаринов посадников новгородскых, да 50 бояринов Новагорода Нижнего, да 40 боаринов серпоховскых, да 20 боаринов переславскых, да 25 боаринов костромскых, да 35 боаринов владимерскых, да 50 боаринов суздалскых, да 40 боаринов муромскых, да 33 боаринов ростовскых, да 20 боаринов дмитровскых, да 70 боаринов можайскых, да 60 боаринов звенигородскых, да 15 боаринов углетцкых, да 20 боаринов галитцскых, а молодым людем счета нет; нъ токмо ведаем: изгыбло у нас дружины всеа полтретьа ста тысящ и три тысящи, а осталося у нас дружины пятьдесят тысящ».

Рече же князь великий: «Слава тебе, вышний творец, царю небесный, милостивый Спас, яко помиловал еси нас, грешных, не предал еси нас в руце врагом нашим, поганым сы[ро]ядцем [в публикации «сыядцам»]. А вам, братьа, князи и боаре, и въеводы, и молодые люди, русскые сынове, сужено место лежати межу Доном и Непром, на поле Куликове, на речке Непрядве. Положыли есте головы своа за землю Русскую, за веру христианьскую. Простите мя, братие, и благословите в сем веце и в будущем!» И прослезися на длъг час и рече князем и въеводам своим: «Поедем, братье, въ свою землю Залесскую, къ славному граду Москве и сядем на своих вътчинах и дединах: чести есмя себе доступили и славнаго имяни!»

Поганый же Мамай тогда побеже с побоища и прибеже къ граду Кафе и, потаив свое имя, прибеже въ свою землю и не мога тръпети, видя себе побежена, и посрамлена, и поругана. И пакы гневашеся, яряся зело, и еще зло мысля на Русскую землю, аки лев рыкаа и аки неутолимаа ехидна. И събрав остаточную свою силу, и еще хотяше изгоном итти на Русскую землю. И сице ему мыслящу, внезапу прииде к нему весть, яко царь имянем Тактамыш съ встока, нолны из Синие Орды, идеть на него. Мамай же, яже бе уготовил рать ити было ему на Русскую землю, и он с тою ратью пошол противу царя Тактамыша. И стретошася на Калках, и бысть им бой велик. И царь Тактамыш, победив царя Мамаа, и прогна его, мамаевы же князи и рядци, и ясовулы, и алпауты биша челом царю Тактамышу. И приат их и взя Орду, и седе на царстве. Мамай же прибеже пакы в Кафу един; потаив свое имя, пребываше ту, и познан бысть некоим купцем, и ту убиен бысть фрязы и испровръже зле жывот свой. Сиа же оставим зде.

Слышав же Олгорд Литовскый, яко князь великий Дмитрей Иванович победил Мамаа, възвратися въсвоаси с студом многым. Олег же Резанскый, слышав, яко хощет князь великий послати на него рать, убоася и побеже из своеа отчины и съ княгинею и з боары; и резанци добиша челом великому князю, и князь великий посади на Резани свои наместники.

Поле Куликово. Сказания о битве на Дону.
Составление, подготовка текстов, послесловие и примечания Л.А. Дмитриева.
М., 1980. Список РНБ, Q.IV.22, рукопись середины XVI в. OCR: 2002