..Лежал король в постели и думал: «Как хорошо сознавать, что ты
можешь делать добро несчастным: это лучшая радость королей».
Л.Чарская
Лидия Чарская
Ее книги читали при свече, керосинке, при пляшущем огне буржуйки, белыми ночами у раскрытого окна или на скамейке под липами. Над этими книгами счастливо забывались юные сестры милосердия в санитарных поездах Первой мировой войны. Над ними плакали русские изгнанники, увозившие книги своего детства в Константинополь, Прагу, Белград и Париж. Ветхие томики книжного товарищества Вольфа ленинградские подростки прятали на заветных полках, заворачивая в советские газеты.
«Записки гимназистки», «Княжна Джаваха», «Смелая жизнь»… До революции это были просто книги, они нравились двенадцатилетним девочкам и не нравились многим взрослым. Критики их ругали, издатели наживали на них свои барыши… Но когда все сломалось — империя, границы, железные дороги, банки, армия, весь быт — эти книги стали
И не только потому, что их больше не издавали и они стали редкостью. Жизнь, отразившаяся в этих книгах, — вот что исчезло как дым. Остались только эти страницы, как частица утраченного детского рая, как последнее свидетельство о том, что он был…
Моей бабушке имя Чарской напоминает о тихом вечере в приморском городе, когда ее мама, моя прабабушка, была молодой, красивой и читала вслух новую книжку… А на календаре был
Когда через 70 лет книги Чарской разрешили снова издавать, а дети вновь стали ими зачитываться, строгие критики опять поморщились: зачем нашим современным детям эти гимназические страдания, клятвы да целование рук? К счастью, у детей свой взгляд на то, что устарело, а что нет. В детских библиотеках книги Чарской почти всегда на руках. Взрослым же, как и сто лет назад, трудно понять, чем притягательна в двенадцать лет эта книжная жизнь, где черное — черно, а белое — белоснежно и у короля — доброе сердце.
Это был ее сценический псевдоним — Чарская. Лидия Алексеевна Воронова, в замужестве Чурилова, выбрала его, когда в 1898 году стала играть на сцене Александринского театра. Ей было тогда 22 года.
Лида с медалью окончила Павловский институт благородных девиц. Первая повесть Чарской родилась из ее институтских дневников. В 1902 году публикация «Записок институтки» в журнале «Задушевное слово» принесла Лиде Чуриловой неожиданную славу. Последовали переводы на европейские языки. Была учреждена стипендия для гимназисток имени Лидии Чарской. Юная писательница стала кумиром подростков, особенную привязанность и доверие к ней испытывали девочки. Она казалась им феей, исполнительницей желаний. Ее слава в
Герои Чарской влюблялись, прятали слезы в подушку, много мечтали, много ахали и часто падали в обморок. А взрослые переживали смуты, войны, разгоны Думы, царские манифесты и разгул терроризма, они читали по утрам «сводки с театра военных действий». Какое дело им было до Чарской с ее «кукольными» страстями? Нет, она их только раздражала своей сентиментальностью, трогательностью и, главное, несвоевременностью всех этих тонких и нежных чувств. Даже такие проницательные критики, как Корней Чуковский, писали о Чарской лишь в насмешливом тоне.
Никто из критиков не увидел в прозе Чарской, безусловно слабой и беспомощной рядом с Чеховым и Толстым, ее редкого достоинства — эмоционального тепла, столь необходимого детям в неуютные переломные эпохи.
Если бы взрослые знали, что ждет впереди маленьких читателей Чарской… Быть может, именно Чарская продлила детство многим мальчикам и девочкам
Послушаем девочку
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне…
Юлия Друнина вспоминала о книгах Чарской: «Уже взрослой я прочитала о ней очень остроумную и ядовитую статью К.Чуковского. Вроде и возразить
И
Ошеломляющий успех мало что изменил в жизни Лидии Чуриловой. Она
За переиздания Чарской вовсе ничего не платили. Первый муж Лидии Алексеевны, Борис Чурилов, погиб на германском фронте, надо было одной растить сына. Богатых родственников не было, надеяться она могла лишь на себя, на свой талант и трудолюбие.
Катастрофа
Лидия Алексеевна разделила судьбу своих маленьких читателей. Голод, нищета, унижения — все было. Корней Чуковский, бывший столь непримиримым к ее творчеству, помог ей получить переводы и заработать
Можно было надеяться, что с прекращением хаоса и братоубийства жизнь наладится, вернется необходимость в детских книжках и журналах. Так в конце концов и случилось, но Чарской эти годы принесли еще больше горя.
С первых лет советской власти ей запрещено было и печататься под собственным именем, и пользоваться псевдонимом, принесшим ей славу. Четыре тоненькие книжки для малышей, которые ей удалось издать в
И вот чиновники Наркомпроса решили изъять все книги Чарской из библиотек, а в школах провести публичные суды над ней. Тогда это было модное пропагандистское шоу, призванное развенчивать былых кумиров. В школах судили Евгения Онегина, Печорина, героев Тургенева… Чарскую судили вместе с литературными персонажами, громили в газетах, поносили с трибун… Не сажали в тюрьму, не ссылали, но почти двадцать лет до своей смерти в 1937 году она прожила в обстановке поношений, запретов, явной и скрытой враждебности.
Давно это было, но
И когда я слышу о любимой нами Астрид Линдгрен, узнаю о новых свидетельствах того, каким обожанием и почетом была окружена сказочница у себя на родине, я вспоминаю о судьбе Лидии Алексеевны Чарской. Ведь она могла быть нашей Астрид Линдгрен…
Но были люди, не оставившие в те тяжкие годы Лидию Алексеевну. Соседские девочки тайком приносили ей
О послереволюционных годах жизни Чарской осталось всего несколько свидетельств. Вспоминает Вера Исааковна Адуева: «В
И однажды мне сказали: „Знаете ли, кто это? Лидия Чарская!“ Я даже не представляла себе, что она еще жива…»
«Старушке» было тогда пятьдесят два года.
Петербургский писатель Владимир Бахтин записал воспоминания Нины Николаевны Сиверкиной. В
«…Жила Лидия Алексеевна в крохотной двухкомнатной квартирке по черному ходу, дверь с лестницы открывалась прямо в кухню. В этом доме Чарская жила давно, но прежде — на втором этаже, по парадной лестнице. Она очень бедствовала. В квартире ничего не было, стены пустые.
Чарская давала детям читать свои произведения — но не книги, а рукописи. Книг никаких в квартире не сохранилось, в том числе и собственных.
Была она очень худая, лицо просто серое. Одевалась
И не хныкала, несмотря на отчаянное положение. Изредка ей удавалось подработать — в театре в качестве статистки, когда требовался такой типаж…»
В архиве поэтессы Елизаветы Полонской (в
«Дорогая Елизавета Григорьевна! …Оказывается, моя вещица не потеряна, и товарищ Маторина обещала мне к лету напечатать ее. Но, увы, отдельным изданием — нельзя, к моему большому сожалению. Вероятно, пойдет в журнале на детской странице. Хотя бы к лету напечатали, а то я, по всей вероятности, не переживу осени и не увижу в печати моей любимой вещицы.
Вчера у товарища Маториной было заседание, я искала Вас… Хотелось еще раз попросить переговорить с товарищем Лавреневым. Может быть, он устроит мне
и боюсь последствий. Голодать я уже привыкла, но остаться без крова двум больным — мужу и мне — ужасно…
Простите, что беспокою Вас…. Каждый день мне дорог. Вы поймете меня…»
В журнале «Нева» я прочитал недавно, что скромная могила Лидии Чарской на Смоленском кладбище до недавнего времени не была забыта.